Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром

— Ну конечно, с Луны! Разве вы сами не видите?!

Усталая, со сбитыми в кровь ногами, она вернулась вечером в пансион, а рано утром сразу же укатила в Гамбург.

Прислонившись головой к холодному стеклу окна, положив маленький саквояж на колени, Эмили тряслась на твердой деревянной скамейке в вагоне третьего класса, в поезде, везущем ее по Германии назад, к северу… Обескураженная и разгневанная, немного пристыженная, что она так быстро сдалась, но в первую очередь — не зная, что делать дальше, она смотрела и смотрела в окно на проплывающие мимо пейзажи, они были такими милыми и словно приглашали ее выйти на первой же станции. Совсем не как люди, с которыми она повстречалась вчера.

Неужели все немцы одинаковы? И полны недоверия ко всем нечистокровным немцам?

Должно быть, это был указующий перст судьбы, что именно в этот момент Эмили вспомнила о даме, которую как-то встретила на одном из гамбургских приемов и которая — благодаря открытости и безыскусному поведению — произвела на Эмили приятное впечатление. Баронесса фон Теттау была родом из Дрездена и свой город описывала как красивый и милый. И еще кое о чем вспомнила Эмили под стук колес. Когда она уже не в первый раз обратилась в гамбургский сенат, всевозможными способами требуя отменить опекунство, ей высокомерно заявили:

— Закон есть закон, сударыня. И если законы этого города вас не устраивают, то ищете другое место, где вам будет лучше.

А вдруг Дрезден — именно такое место?

На письмо Эмили баронесса прислала сердечный ответ — конечно же, она прекрасно помнит милую фрау Рюте! — и с готовностью чрезвычайно подробно ответила на все вопросы, касающиеся жизни в Дрездене. А в одном из последующих писем пригласила навестить ее, посмотреть город и вместе с ней поискать подходящую квартиру.

Город искусств и музыки в том числе, Дрезден восторженно называли «Северной Флоренцией» — по доминирующему над городом куполу Фрауэнкирхе [11], по барочным завитушкам и орнаментам, по нежному белому цвету и терракоте. Эмили никогда не была во Флоренции, но обнаружила, что ее любимая Эльба, протекающая через весь город, и небольшие холмы, среди которых стоял он, сообщают Дрездену некую южную нотку. Здесь в воздухе было разлито нечто веселое и живое, и ей понравился здешний говор, мягкий и забавный.

Несмотря на то, что в Дрездене было не самое подходящее время для поисков жилья, и на то, что и здесь не обошлось без косых взглядов, Эмили очень помогло присутствие баронессы. Вместе они нашли и осмотрели прекрасную квартиру — большую, светлую и гостеприимную, но, собственно говоря, слишком большую для Эмили с детьми, а главное — очень дорогую. Но если бы она смогла сдать в субаренду две комнаты, возможно, все как-то и устроилось бы…А то, что владелица квартиры была родом из Гамбурга, показалось Эмили еще одним подарком судьбы, и таким образом переезд в Дрезден стал делом решенным. Исполненная новых надежд, Эмили вернулась в Гамбург, чтобы упаковать вещи.

Гамбург тоже сделал ей прощальный подарок: первого мая 1872 года Эмили разрешили произнести гражданскую клятву города Гамбурга, и тем самым она стала гражданкой не только ганзейского города, но и гражданкой Германской империи. Она подозревала, что имперское министерство иностранных дел намекнуло сенату, что неплохо было бы сделать это — практически это была компенсация за то, что фрау Рюте было отказано в получении наследства после умерших сестер и братьев и в возврате ее плантаций — султан Баргаш оставался глух ко всем просьбам.

Эмили покидала Гамбург с легким сердцем. Город, о котором она в бытность свою на Занзибаре лелеяла восторженные мечты и который теперь, пять лет спустя после того как она ступила на его землю, был усеян обломками ее разбившихся мечтаний и напоен всеми слезами, что она здесь пролила. Ничто больше не держало ее в этом городе.

Однако прощание с могилой Генриха далось ей тяжело.

Но что значит могила, если он продолжает жить в ее сердце? Воспоминания о Генрихе и любовь к нему всегда с ней.

Они всегда будут с ней и в Дрездене, и в других местах, куда бы ни завела ее судьба.

Давно уже стало общим местом подмечать, что, пока ты взрослеешь, годы летят все быстрее. По крайней мере, когда достигаешь возраста осени. Когда источник энергии, питавшей тебя долгие годы, начинает ослабевать, а дни и недели начинают тянуться так же долго, как в детстве.

Однако Эмили Рюте была в полном расцвете сил, и годы, прошедшие с момента, как они покинули Гамбург, в самом деле пролетели незаметно.

В Дрездене ее ждал теплый прием, которым она была обязана в первую очередь баронессе фон Теттау, которая ввела Эмили Рюте, принцессу Занзибара, в круг своих друзей и знакомых. Глубоко тронутая историей жизни Эмили, полной приключений и драм, баронесса была твердо убеждена, что по отношению к фрау Рюте совершается большая несправедливость — ей отказывают в возвращении на родину и в правах на собственность и на наследство. Характер у баронессы был очень и очень решительный, к тому же природа благословила ее даром дипломатии, и она всеми средствами способствовала тому, чтобы Эмили могла завязывать полезные знакомства в самых высоких кругах. Благодаря фон Теттау Эмили познакомилась с сильными мира сего: от хедива Египта и германского посла в Александрии до самых могущественных монархов — даже с великой английской королевой Викторией через ее дочь Викторию, ныне немецкую крон-принцессу Викторию, невестку германского кайзера, с придворными дамами которой была знакома баронесса. У всех этих знатных дам было доброе сердце, и они заявили, что целиком и полностью поддержат Эмили и ее дело по мере своих сил.

Но все было напрасно. Ведь как в Германии, так и в Англии коронованные особы и главы их правительств были не одно и то же. К тому же в правительстве заседали исключительно мужчины, имевшие свой взгляд на настойчивые притязания некой Эмили Рюте.

У британского правительства были собственные планы в отношении Занзибара. Если принц Баргаш при жизни султана Меджида занимал жесткую антибританскую позицию, то, став султаном, занял диаметрально противоположную, традиционную для династии и так же отдал себя под покровительство англичан. После того как с британской поддержкой ему удалось отбить нападение египетской армии на занзибарские земли на Восточно-Африканском побережье, он с удовольствием принял приглашение посетить Лондон. Эмили узнала об этом от крон-принцессы Виктории и, в спешке собрав чемодан, тоже отправилась в столицу на Темзе. Она лелеяла надежду, что Баргаш не откажет ей в беседе наедине, если она вживую предстанет перед ним.

Однако Баргаш отказался принять ее. И, казалось, его нисколько не обеспокоил тот факт, что королева Виктория, рассердившись на него за это, на скачках в Эскоте высокомерно игнорировала его. Его ненависть к сестре-предательнице была беспредельна, и потому английское правительство сделало все возможное, чтобы не допустить их встречи. Очевидно, у султана Баргаша было тонкое чутье; встреча рассорившихся брата и сестры наверняка протекала бы очень бурно, что никак не вписывалось в рамки безупречного протокола государственного визита. Дипломат высокого ранга предложил Эмили даже финансовое обеспечение для ее детей — в случае если она перестанет искать встреч с султаном Занзибара. Прежде всего, ради того, чтобы султан не полагал, будто Великобритания поддерживает претензии фрау Рюте. Ведь у Лондона были свои планы: здесь от султана Баргаша требовали окончательной отмены рабства. Султан дал согласие, и обе стороны выказали удовлетворение.

Одна только Эмили осталась при своих интересах. Разочарованная, она вернулась в Дрезден, а спустя несколько месяцев получила сообщение из Лондона, что в финансовом обеспечении, на которое она вынуждена была согласиться, ей отказано. Как германской подданной ей надлежит обращаться к германскому правительству, а не к британскому.

Шанс поговорить с Баргашем о причитающихся ей деньгах был безвозвратно упущен, а обещанные английским дипломатом оказались «золотом дураков», пустышкой [12].

От британского правительства помощи ждать не приходилось — это Эмили поняла. Не сработали даже ее связи с английской короной.

Как ни горда она была поначалу, что вращается в таких изысканных кругах, но чувствовала она себя там не слишком-то хорошо. Эта роскошь и строгий этикет не имели ничего общего ни с миром, в котором она — хоть и родилась принцессой — выросла, ни с той жизнью, которой она жила до сих пор. По ее ощущениям, она не вписывалась в этот мир избранных и потому отдалялась от него все больше.

На свою вдовью пенсию, которую она теперь получала от Германской империи, и на те немногие средства, которые приносили операции с ценными бумагами ее гамбургского опекуна Кремера, она с детьми как-то перебивалась, однако скорее плохо, чем хорошо. Но все-таки самостоятельно — суд в Дрездене постановил, что фрау Рюте не нуждается в опекунстве ни для себя, ни для своих детей.

Благодаря детям эти годы промелькнули для Эмили невероятно быстро. Ее дети росли и становились маленькими личностями, и у каждого были свои радости и огорчения. Тони была разумной и рассудительной; упрямство Саида сменилось мечтательной серьезностью; Роза была всегда веселая и жизнерадостная — это она подбадривала Эмили, когда та сгибалась под тяжестью нужды и забот. В этом младшая дочь была совершенной копией своего отца, которого, конечно же, не помнила, но иногда в шутку называла Эмили «мое дитя». Та едва не умерла от страха, когда Саид заболел дифтерией и — пока не миновал кризис — неподвижно лежал в кроватке, так что Эмили с ужасом думала, что может потерять еще одного ребенка. Потом подхватили скарлатину сразу обе девочки, и ей пришлось попросить соседей взять к себе Саида, чтобы он не заразился. Собственные недуги, вызванные, скорее всего, мучившими ее страхами, она от детей скрывала, насколько это было возможно.