— Ничего другого я и не ожидал, господин Витт, — ответил он, что вполне соответствовало истине. Он не надеялся ни на снисхождение, ни на прощение, ему требовалась лишь помощь. И не на словах, а на деле. — Невзирая на это, я пришел сюда и доверился вам.

Йон Витт откинулся на спинку, так что кожа кресла, задубевшая от влажного морского воздуха, заскрипела.

— И именно в нашу компанию, господин Рюте, из которой вы недавно переманили несколько способных агентов в «Ханзинг и К°».

— Дело есть дело, господин Витт, — ответил Генрих, не моргнув глазом. — А сегодня я здесь как частное лицо, как урожденный гамбуржец, которому требуется помощь и защита ганзейского представительства на Занзибаре.

Светлые глаза его визави сузились.

— Если я правильно понимаю суть дела, упомянутая персона, о ком вы ведете речь, только несколько дней назад нанесла визит моей супруге и обратилась к ней с такой же просьбой.

Йон Витт сначала и не думал ни о чем таком, когда его «маленькая женушка», как он совершенно правильно называл ее даже в письмах к руководству фирмы, как-то вечером взволнованно ему сообщила, что одна из сестер султана самолично нанесла ей визит вежливости. Он искренне порадовался за супругу — среди обычной ежедневной рутины такое событие! Приятное разнообразие между партиями в вист с другими женами торговцев, с которыми она пыталась развеять скуку и отвлечься от жары. И лишь неловкие попытки супруги польстить ему и обвести его вокруг пальца, чтобы помочь «достойной сожаления персоне» в ее затруднительном положении, заставили Витта прислушаться к ее речам, и к тому же по городу бродили всякие слухи, и он сложил наконец один и один.

— И это действительно верно, господин Витт. И ваша досточтимая супруга порекомендовала обратиться за помощью к вам. О чем я настоятельно прошу вас еще раз.

Йон Витт издал пошлый смешок и скривился.

— При всем уважении, господин Рюте, вашу просьбу нельзя назвать иначе как неуместной и к тому же неумной. Если вы хотите моего совета, то я рекомендую вам закончить ваши шуры-муры по-другому. Например, предложите деньги, вы ведь не испытываете в них недостатка. Здешние арабы — как и негры — все продажны. Заплатите султану определенную сумму, вашей… вашей… возлюбленной тоже, и вы выйдете сухим из воды.

— Моей невесте, — сухо сообщил Генрих, и в ответ получил отрешенный взгляд Йона Витта. Однако продолжил: — Я не прошу помощи ни для себя, ни для сестры султана. Единственное, о чем я прошу, — это о помощи моей будущей супруге. Предоставьте ей и ее багажу место на ближайшем из ваших судов, которое сможет вывезти ее за пределы страны.

— Вы совсем лишились рассудка, дружище! — вырвалось у Йона Витта. Он с грохотом отодвинул кресло и, вскочив, зашагал по комнате. — Разве вам не понятно, как наша помощь, оказанная при бегстве, скажется на отношениях между султаном и европейцами? И особенно это важно для нас, торговцев!

— Никому не нужно об этом знать, господин Витт… И никто не должен об этом знать…

Наблюдая за передвижениями о’свальдского агента по кабинету, Генрих верным чутьем уловил: в воздухе запахло сделкой!

— Я не просил бы вас, если бы речь не шла о жизни и смерти, — сказал он проникновенно. — Вы тем самым спасаете человека от неминуемой смерти.

Даже двух — Биби Салме и нашего будущего ребенка.

Он счел за лучшее не упоминать о беременности Салимы, хотя мог предполагать, что в компании об этом уже знают. В конце концов, он привел аргумент, который всегда будет самым главным для мужчин типа Йона Витта:

— За места для моей невесты и двух ее служанок и небольшой багаж я хорошо заплачу вашей фирме. Это все, о чем я прошу.

Йон Витт задумчиво водил согнутым указательным пальцем по нижней губе.

— А что будет с вами, Рюте?

Генрих опустил глаза. Это был самый слабый пункт его плана. И Йон Витт дополнительно коснулся его, обратившись к нему лишь по фамилии. Это прозвучало хоть и доверительно, но вместе с тем — снисходительно.

— Сначала надо доставить мою невесту в безопасное место, — ответил он уклончиво.

28

Еще до того, как Йон Витт нашел подходящее судно, на котором Салима могла бы выбраться с острова, она наконец получила известие, в равной степени пугающее и обнадеживающее: Меджид повелел ей явиться на следующий день к нему в Бейт-Иль-Сахель.

Всю ночь Салима не находила себе покоя. Она все время представляла, как ей следует себя вести с братом — открыто и гордо или лучше выказать себя покорной — и какие слова ей лучше подобрать, чтобы смягчить его.

Однако все приготовления Салимы, ее тщательно продуманное поведение, выбор жестов и мимики, ее приготовленная речь, заранее обдуманные ответы на возможные вопросы, — все пропало втуне. Меджид в свойственной ему капризной манере решил все по-иному и прислал к ней свою родную сестру Хадуджи.

Сводные сестры молча изучали друг друга. Окруженная евнухами и рабынями, принцесса Хадуджи являла собой женскую ипостась султана: у нее было такое же удлиненное лицо с большим ртом и — как у всех детей султана от черкешенок — высокий рост. Она уставилась на младшую сестру глазами, полными ненависти. А Салима разрывалась между надеждой и беспокойством, будучи неуверенной, что для нее означает визит Хадуджи.

— Рада видеть тебя, сестра, — помедлив, начала Салима. — Я хотела сегодня навестить вас в Бейт-Иль-Сахеле — по приглашению Меджида.

— Тебя там никто не ждет, разве что палач, — без обиняков ответила Хадуджи, — чтобы по приказу нашего брата положить заслуженный конец твоей грешной жизни.

— Это неправда! — воскликнула Салима. Возле рта и носа у нее пролегли белые полосы. — Меджид никогда так со мной не поступит — никогда!

Полные губы Хадуджи скривились в усмешке, полной ненависти:

— Собственно говоря, он уже вызвал для тебя человека из племени кульфа, который хорошо знает свое ремесло.

Салима ощутила, как пол уходит у нее из-под ног. Черные люди из суданского племени кульфа были мускулистыми великанами — примерно двух метров роста, — известными тем, что хорошо владели мечом. Считалось, клинок суданца мог с легкостью перерубить шею человека, словно травинку.

— Твое счастье, что вдовы нашего отца узнали об этом, — продолжала Хадуджи. — Они вступились за тебя и упросили Меджида отложить твою казнь до тех пор, пока твоя вина не будет точно доказана.

Салима скользнула взглядом по рабыням Хадуджи, по евнухам, каждый из которых был вооружен кинжалом и мечом, потом посмотрела на собственных слуг. Она знала, что их ждет. Перед угрозой пыток каждый человек в ее доме, будь то мужчина или женщина, расскажет все, что знает о своей госпоже, а она сама будет раздета и обследована прислужницами Хадуджи, а если понадобится — то и насильно. Ее веки затрепетали, комната начала кружиться перед глазами, однако она заставила себя выпрямиться и, выждав, пока не прошло головокружение, открыто взглянула на Хадуджи.

— Вам не нужно искать никаких доказательств, Хадуджи. Это правда, что вы услышали в Бейт-Иль-Сахеле. Я ношу под сердцем ребенка.

— Не жди милосердия лишь потому, что ты признала свою вину, — грубо набросилась на нее родственница и достала из складок платья письмо. Салима взяла его и развернула.

— Наш мудрый и милосердный брат передал мне это письмо для тебя — в том случае, если все слухи не окажутся клеветой.

— Он хочет послать меня в Мекку? — вырвалось у Салимы, когда она прочла письмо.

— В паломничество. В знак того, что ты искренне раскаиваешься во всех грехах и будешь просить Аллаха о прощении, — кивнула Хадуджи. — На время приготовлений к поездке он велел мне присмотреть за тобой. До твоего отъезда я останусь в этом доме.

Все члены Салимы судорожно сжались. Она старалась подавить охватившую все ее тело дрожь. Она слышала множество историй о девушках и женщинах, забеременевших, подобно ей, в грехе, и точно так же отправленных в паломничество по святым местам, к месту рождения Пророка. Ни одна из них, как говорили, не достигла цели назначения, не говоря о том, чтобы вернуться. То, что до сих пор грозило неопределенностью, обрело вполне явственные черты, и Салима уже ощущала холод клинка у горла. Пальцы ее судорожно впились в письмо, и, скомкав, она гневно его отбросила.

— Что это за мир такой, в котором любовь карается смертью? — она почти кричала. — Я никого не убивала, я ничего ни у кого не крала. Я всегда от всей души молилась и соблюдала все заповеди Священного писания. Все предначертано Аллахом — мне суждено было встретить этого человека, и я его встретила. И за это мне угрожают смертью? — Тяжело дыша, она сверкала глазами. — Вы можете мне тут о многом рассказывать, но только не говорите, что ваша совесть будет чиста, если вы предадите меня смерти. Вашу сестру!

Салима увидела, как под полумаской и шейлой в лице Хадуджи что-то дрогнуло. Кивком головы та велела своей свите удалиться. На вопросительные взгляды своих прислужниц Салима кивнула, и в то же мгновение сестры остались одни.

— Ты всегда была такой, — после маленькой паузы тихо вымолвила Хадуджи и подошла к окну. — Своевольной и несгибаемой. Я всегда боялась, что с тобой случится что-нибудь плохое. — Она вздохнула. — По крайней мере, ты раскаиваешься в своем преступлении?

Салима помедлила. Может быть, ложь послужит ей во спасение? Показное покаяние, деланная покорность?

— Мне очень жаль, что все так вышло, — призналась она, подходя к окну и вставая рядом с сестрой. — Но я не сожалею ни о чем. Ни о чем.

В уголке рта Хадуджи что-то дрогнуло.

— Неужели этот человек действительно значит для тебя больше, чем твоя семья? Больше, чем наши традиции и правила веры?