– Леон, ты же знаешь, то мгновение уже не повторить, и вообще... Господи, и зачем только я согласилась встретиться с тобой! – рассердилась она.

– Надя... – Он остановился. И опять прижал ее к себе – сильно, крепко, с таким отчаянием, что оно передалось и ей.

– Мы не должны... – повторила она. И тоже изо всех сил сцепила руки за его спиной. – Мы не имеем права!

Так они и стояли – посреди тихого, узкого переулка, загроможденного припаркованными вдоль тротуара машинами, и обнимались. Так обнимаются люди на перроне, перед долгой разлукой, стремясь в каждое прикосновение вместить и любовь, и сожаление...

– Как же я не замечал тебя раньше? – с удивлением пробормотал Леон. – Странно, я вроде бы давно тебя знаю...

– Мы же виделись только мельком. Мы и не говорили почти! – сказала Надя, уютно устроившись у его груди. – Ты вообще очень занятой человек. Композитор!

– Неправда, – неожиданно нахмурился он. – Это все неправда – я обычный человек. И моя жизнь ничем не отличается от жизни любого другого человека, разве только тем, что я вовсе не обязан к определенному часу являться на рабочее место. Это все она!

– Кто – она? – удивленно спросила Надя.

– Альбина! – с ожесточением произнес Леон. – С самого начала она вбила себе в голову, что обязана «создать мне все условия для творчества». Это ее выражение, между прочим... И заточила меня в какую-то тюрьму! К нам никто не ходит, потому что, видите ли, композитору Велехову нельзя мешать. Все телефонные звонки тоже она контролирует, питание по режиму, прогулки на свежем воздухе, и тоже в определенные часы...

Наде вдруг стало смешно.

– Что, правда? – с удивлением засмеялась она.

– Тебе смешно, а я не знаю, куда деваться от ее опеки... Но сначала мне нравилось, да. Было очень удобно. Я и думать забыл о быте – потому что Альбина взвалила весь этот воз на себя. Но потом... Я потерял своих друзей, у меня осталась только музыка. Мой кабинет – настоящая тюрьма!

– Ты не должен обвинять Альку, – покачала Надя головой. – Пусть так... Но она только добра тебе желала... В конце концов, она делала все это только из любви к тебе!

Леон разжал руки, отступил на шаг назад. За стеклами очков, в зеленовато-серых глазах вспыхнуло ожесточение. Надя не узнавала его – кроткого, милого, спокойного Леона.

– Из любви ко мне? – с каким-то особым, язвительным выражением повторил он. – О чем ты, Надя... Ты же ничего не знаешь! Я, конечно, понимаю, что выгляжу глупо, не по-мужски, когда обвиняю во всем Альбину, но... Надя, Альбина никогда меня не любила!

«Что он такое говорит? – мелькнуло у Нади в голове. Она была смущена и растеряна – совсем не такой казалась ей жизнь ее подруги до этого дня. Альбина – нежная, самоотверженная, несмотря на болезнь, и любящая жена! – Хотя я ему почему-то верю...»

– Разве ты не знаешь? Разве она тебе не говорила? Впрочем, в таком никто не признается, даже близкой подруге... – продолжил Леон. – Четыре с половиной года назад мы встретились с ней. В аптеке, что была в Столешниковом...

– Да, я знаю, она мне рассказывала историю вашего знакомства.

– Ну да, это самая романтическая часть нашего знакомства. Она мне очень понравилась – такая милая, рассудительная, заботливая. Она вылечила меня от простуды, и я смог улететь в Гамбург, где мне предстояло записать компакт-диск со своими обработками русских народных песен. Кстати, именно тогда я занялся вплотную электронной музыкой, но это не суть важно... Потом я вернулся, и мы снова встретились. «Почему бы нам не соединить свои судьбы? – сказала она. – Послушай, Леон, ты слишком много времени тратишь на всякую ерунду, и я готова стать тебе помощницей. Секретарем, кухаркой, домработницей, сиделкой, женой, в конце концов...»

– Но это так благородно! – прошептала Надя, чуть не плача. – Бедная Алька!

– И я был уверен, что она необыкновенная, благородная женщина... Я и сейчас не могу говорить о ней плохо! – схватился за голову Леон. – Но она меня не любила... Она сказала – «это будет союз двух людей, нужных друг другу». И я с радостью согласился. Она мне нравилась, и я был уверен, что смогу со временем полюбить ее. В общем, я сам во всем виноват, раз согласился...

– Погоди, Леон, я пока ничего не понимаю... – прервала его Надя. – Ну да, вы поженились без любви, и все такое... И Алька переусердствовала с устройством твоего быта... Но в этом же нет ничего страшного, непоправимого! Я думаю, с ней надо поговорить, и она...

– Я уже говорил с ней, – прервал Надю Леон. – О, не пугайся – не о нас пока... Говорил после того, как понял, что у Альбины есть какие-то свои, вполне определенные цели. Словом, не буду тянуть – она, видишь ли, хочет войти в историю. Конечно, я не бог весть какой композитор, были и получше меня, но однажды я услышал, как она говорила с моим учителем – преподавателем из Консерватории, у которого я когда-то учился на отделении композиции. Старик сказал, что видит за мной великое будущее и что она, Альбина, вместе со мной войдет в историю. Она ему поверила, несмотря на то, что мой учитель с восторгом отзывался обо всех своих учениках. Но именно тогда я и понял, какие мысли преследуют мою жену. И я предложил Альбине расстаться, когда понял, что ею двигало. Ей был нужен не я, а моя будущая слава! В которую я сам, честно сказать, не особенно верю. Но тем не менее...

– А она что? – завороженно спросила Надя. – Что она тебе на это ответила?

– Она сказала, что, если я вздумаю с ней развестись, она умрет. И моя смерть будет лежать на моей совести.

– Глупая, бедная Алька...

– Ты еще не знаешь главного, Надя, – с усилием продолжил Леон. – Она не такая уж бедная. Ты что, в самом деле думаешь, что она безнадежно больна?

– Ну да... Разве нет? – ужаснулась Надя.

– Надя, милая, ее болезнь сердца сейчас прекрасно лечится – одна операция, и она нормальный человек, здоровее нас с тобой, вместе взятых! При нынешнем уровне медицины...

– Почему же она не хочет сделать операцию? Может быть, все дело в деньгах? – осторожно спросила Надя.

– Какие деньги! Все абсолютно бесплатно... Она хочет оставаться больной – для того, чтобы шантажировать меня. Всех. И вас, ее подруг, тоже... – мрачно произнес Леон.

– Что ты такое говоришь! – в отчаянии закричала Надя. – Алька, она такая... Что угодно, но только... Нет, ты не прав! Она столько для меня сделала... Этим эгоисткам – Лильке и Райке – до нее, как до неба!

– Я так люблю тебя... – вдруг сказал Леон. И снова обнял Надю. – Я и не знал, что могу так любить. В первый раз в жизни я влюбился – как дурак, как мальчишка! Знаешь, из-за тебя вся моя прежняя жизнь полетела вверх тормашками. Я, может быть, до самой смерти прожил бы с Альбиной затворником, жалея ее. В принципе, меня все устраивало...

– Леон, ты не можешь о ней так говорить! – упрямо сказала Надя. – Все равно – она хорошая. Я ее тысячу лет знаю. Она мне как сестра.

– Да, она хорошая. Все обожают ее, когда она, синея, бледнея, задыхаясь, героически помогает людям, делает для них добро. «Ах, Леонтий, ваша жена – святая!» – сколько раз я это слышал... Она очень хорошая! И я буду последним подлецом, если брошу ее, такую больную! Она же умрет, в самом деле умрет – если я вдруг вздумаю оставить ее...

– Что же делать? – растерянно сказала Надя.

– Я не знаю... Вернее, я знаю только одно – я люблю тебя. Раньше я думал, что люблю только музыку, а теперь у меня есть еще ты...

Они, обнявшись, медленно побрели вперед. Рабочий день заканчивался, и постепенно улицы стали наполняться людьми.

– Что же ты нашел во мне такого? – с удивлением спросила Надя. – Я самая обыкновенная женщина... Бог с тобой, Леон, может, тебе просто кажется, что ты меня любишь?

– Нет, не кажется! Ты... – он вдруг засмеялся. – Ты сама – как музыка.

– Я – музыка? – изумилась Надя.

– Да! Потому что в тебе есть гармония, ты живая и настоящая. Я думаю, и фотограф, про которого ты мне рассказывала, тоже в тебе это заметил. И многие другие мужчины тоже...

«Особенно меня ценил Прохоров», – язвительно подумала Надя, но Леону про бывшего мужа ничего не стала говорить.

– Ты бесхитростна и проста, ты стараешься быть честной – во всем, всегда, как ребенок... – Леон поцеловал ее руку. – Ты – ангел.

– Правда? – зачарованно спросила она. – Господи, как приятно это слышать... Но лучше не говори мне ничего.

– Почему?

– Потому что... Послушай, Леон, что бы ты ни рассказывал про Альбину, все равно мне ее жаль.

– Мне тоже ее жаль, – холодно произнес Леон. – Но я так или иначе уйду от нее. Я хочу быть с тобой, а не с ней. Пусть умирает, если ей так угодно.

– Леон!

– Да, а что... Я не могу унизить тебя до роли любовницы.

«Ребенок», «любовница»... Словно во сне, Надя вдруг вспомнила то, что когда-то сказала Рая – скорее всего, просто в шутку. Пусть будет треугольник. Леон не должен уходить от Альбины, этим он действительно убьет ее.

– Леон... – медленно произнесла Надя.

– Что?

– Роль любовницы не кажется мне унизительной.

Леон с изумлением и тревогой посмотрел на нее.

– Мы оба потеряли голову, – все так же медленно продолжила она. – Я так хочу тебя, что просто неприлично... Ладно, я согласна – будем любовниками. Только, пожалуйста, не уходи от Альки!

Она и в самом деле не могла больше бороться с собой.

Они вышли на набережную реки, неподалеку от Болотной площади.

– Опять мы бежим куда-то, словно сумасшедшие... – сказал Леон. – Помнишь, в прошлый раз – почти пол-Москвы отмахали?

– Ага! – засмеялась она. Любовь преступная, запретная – нет ничего ее слаще...

У набережной дул ветер – настоящий, осенний.

– Холодно... – сказала она.

– Надя... – Он повернул ее к себе, стал целовать. На бешеной скорости проносились мимо машины, кто-то бибикнул.

– Погоди... на нас все смотрят. Знаешь что? Поехали ко мне... – произнесла она с безрассудной отвагой, которой сама от себя не ожидала.