Бьянка со всей тщательностью оделась, несмотря на боль в плече. Она понимала: от того, как она будет выглядеть, зависит ее судьба. На трех судей, которые будут слушать дело, ее вид окажет большее влияние, нежели факты. Кивок, улыбка, движение, усмешка — любого жеста будет достаточно, чтобы вынести приговор.

Услышав обвинение, она поняла, в какую ловушку попалась, и догадалась, что только один человек может со всем основанием обвинить ее, и только его мнение было важно для нее. Если Йен решил, что она виновна, и подал на нее в суд, то будущее для нее ничего не значило. Невиновность или вина существенны одинаково, потому что означают жизнь без него, а если так, то и беспокоиться не из-за чего.

Когда она сообщила Роберто и Франческо, что не нуждается в защите, они оба пришли в неистовство. Они пытались убедить ее изменить свое мнение, но она была непреклонна. Хотя она не вняла их уговорам по поводу защиты, ей пришлось смириться с гардеробом, который они ей подобрали. Осознав, что ее наряд должен будет выполнять функцию защиты, Роберто и Франческо провели ночь в жарком споре. Платье, которое они наконец выбрали, было из темного бургундского шелка с кремовыми кружевами по рукавам, украшенным жемчужинами. Платье должно было олицетворять элегантность и доброжелательность, соответствующие сложности ситуации.

То, как тон платья соответствовал оттенку ее кожи, стало основным предметом разговоров, когда Бьянка в сопровождении стража прибыла во Дворец дожей. В стороне от остальных зрителей стояли куртизанки и проститутки. Такого, что произошло потом, эти стены не видели с момента постройки дворца. Дамы полусвета бросились к Бьянке, чтобы только коснуться ее одежды, и в их душевном порыве не было злонамеренности. Женщина в платье, сшитом из гобелена стоимостью семьсот дукатов, как гласила молва, выступила вперед и расцеловала ее в обе щеки.

— Мы молимся за тебя, дорогая, — вымолвила Туллия хриплым от волнения голосом. — Мы знаем, что ты не совершала этого злодейства. Мы сделаем для тебя все, что в наших силах.

Все неудачи, трудности, физические недомогания, через которые пришлось пройти Бьянке, потускнели перед этим простым жестом солидарности, выказанным женщинами, которым следовало бы ненавидеть ее.


Что за ерунда считать свою жизнь без Йена не стоящей ни гроша?! Тем более что речь идет о человеке, который, невзирая ни на что, готов думать о ней худшее. Она не позволит себе наплевать на свою жизнь из-за того, кто не в состоянии понять ее. Она просто так не сдастся.

— Спасибо, — со слезами благодарности на глазах ответила Бьянка Туллии. — Ты представить себе не можешь, что для меня значат твои слова. Когда-нибудь, если мне удастся покинуть это место, я расскажу тебе. — Бьянка хотела бы сказать больше, но у нее не было возможности. Стражники по обеим сторонам от нее вынуждали двигаться вперед. Судьи были готовы занять свои места. До начала суда оставались считанные секунды.

Для высокочтимых судей уже приготовили стулья с высокими спинками, которые выставили вдоль стены. Оказавшись в огромном мрачном зале, Бьянка огляделась. Скамьи темного дерева занимали люди, чьи лица были ей знакомы. Неожиданным для нее стало лишь присутствие тети Анатры, которую поддерживали с обеих сторон сын Анджело и муж Гвиельмо. Анатра смотрела на Бьянку во все глаза, словно каждой клеткой тела ощущала, как на доброе имя семьи Грифалькони выливаются потоки грязи. Анджело, казавшийся особенно возбужденным, что объяснялось юным возрастом, впитывал эмоции своей матери, Гвиельмо же, главу семьи, одолевала зевота.

Рядом с ее родственниками находились Арборетти в сопровождении Франческо и Роберто. Здесь были все, кроме Йена. Они приветственно кивнули ей, а Майлз даже попытался улыбнуться. Но ничто не могло компенсировать в ее глазах отсутствие Йена, которое красноречивее всего подтверждало то, что именно он подал на нее в суд.

В противовес всем ее измышлениям двери зала вдруг распахнулись, и, не обращая внимания на вопросительные взгляды Франческо и Роберто, Йен прошел к скамье Арборетти и сел, морща лоб и щурясь, как будто его одолевала нестерпимая головная боль.

Прежде чем явиться на суд, Йен провел несколько утомительных часов в сенате — единственном органе власти, который мог воспрепятствовать вынесению смертного приговора Бьянке. Он использовал все могущество фамилии Фоскари, но безуспешно. Они остались непреклонны. Йен не мог найти в себе силы взглянуть в лицо Бьянке, чтобы она увидела его неспособность защитить ее. Он использовал всю свою политическую власть и могущество титула, даже предложил увезти Бьянку из Венеции, став добровольным изгнанником, но теперь ему оставалось лишь сидеть на жесткой, неудобной скамье и смотреть, как женщину, которую он уже готов был полюбить, обвиняют в убийстве.

Стражники ударили в пол прикладами. Все еще хмурясь, Йен поднялся вместе с остальными, чтобы приветствовать судей. Никто не знал, кто они, — дань вековой традиции, свидетельствовавшей о неподкупности суда. Впрочем, это не мешало горожанам все же преподнести им дары, чтобы повлиять на исход дела. Один из судей, входящих в заду, размышлял о том, на что потратить взятку в тысячу двести дукатов: на новую гондолу или на любовницу.

Судьи прошествовали перед собравшимися и уселись на высокие стулья. Толпа на улице подняла недовольный рев, когда служитель попытался закрыть перед ними двери. Если уж им нет места в зале, то могут они хотя бы слушать процесс! Служитель оглянулся на всемогущего судью, но тот решительно покачал головой. Все знали, что дела об убийстве всегда подогревали нездоровый ажиотаж в массах.

Бьянка стояла посреди зала, солнечный свет из окна бил ей прямо в лицо. К ней вернулось самообладание, и она решила бороться за себя. Она не доставит Йену удовольствия легко избавиться от себя, тем более что он не смеет даже встретиться с ней взглядом. Один из судей, Альвизе да Понте, поднялся с места. Бьянка подумала, что он очень похож на мертвеца. Ни его внешний вид, ни хриплый голос не рассеяли атмосферу дурного предчувствия, которая витала над залом. Произнеся традиционную публичную молитву о справедливом и мудром судействе, он обратил к Бьянке свое продолговатое, похожее на посмертную маску лицо.

— Синьорина, насколько вам известно, суд не занимается разбором анонимных прошений, если они не подкреплены неопровержимыми доказательствами. Обвинения, выдвинутые против вас, весомы и доказательны. Вы обвиняетесь в убийстве Изабеллы Беллоккьо, известной в городе куртизанки. Если вы не признаетесь в этом, мы предоставим вам доказательства и возможность защищаться. Процесс будет необоснованно долгим и бессмысленным, потому что улики против вас многочисленны и достоверны. Поэтому я советую вам признаться в убийстве безотлагательно. Это избавит всех от ненужных треволнений, и Господь смилуется над вами. Вы согласны?

Роберто и Франческо затаили дыхание.

— Я не убивала Изабеллу Беллоккьо, — глядя прямо в глаза судье, недрогнувшим голосом ответила она.

Синьор Альвизе разочарованно вздохнул.

— Хорошо. В обвинении сказано: днем одиннадцатого ноября сего года вы убили куртизанку Изабеллу Беллоккьо в ее постели. Вы долго и безуспешно пытались взять над ней реванш, а затем в порыве ревности нанесли ей предательски смертельную рану в сердце. Затем спрятали тело, расчленили его и утопили.

— Ха-ха! — громко воскликнул Йен, вставая с места.

— Я попрошу вас сесть, д'Аосто, или покинуть зал суда, — обратил к нему свое бесстрастное лицо судья. — Еще одна подобная выходка, и вас выведут насильно.

Йен тут же опустился и не стал возражать.

Еще до того, как он так бездарно вмешался в процесс, Бьянка прониклась к нему презрением. Обвинение в убийстве само по себе отвратительно, но сопровождать его жестокими анатомическими подробностями с оттенком сексуальной извращенности вовсе подло! Она обернулась, чтобы наградить его уничижительным взглядом, но в этот момент к ней подошел стражник и что-то протянул.

— Хмурое выражение вашего лица свидетельствует о том, что вы узнали бумагу, синьорина. — Это было утверждение, а не вопрос, и Бьянка не успела объяснить, что ее хмурый взгляд предназначался жениху.

— Да, ваша светлость. Я узнаю. Это третий сонет Петрарки.

Второй судья, Архимед Сегузо, взглянул на нее из-под полуопущенных век:

— Мы здесь не для того, чтобы восхищаться вашей образованностью, синьорина. Вы узнаете руку, которой это стихотворение написано?

— Да, это писала я, — призналась Бьянка, не понимая, куда клонят судьи.

— Сколько подобных любовных сонетов послали вы Изабелле Беллоккьо? — Теперь судья не спрашивал, а угрожал.

— Ни одного.

Синьор Архимед удивленно раскрыл глаза и улыбнулся в кошачьи усы:

— Тогда объясните, как этот сонет, написанный вашей рукой, оказался в доме Изабеллы Беллоккьо.

— Я написала его у нее в доме, — спокойно ответила Бьянка. Даже такой ограниченный человек, как синьор Архимед, мог видеть, что она говорит правду. — Изабелла была неграмотной, и я учила ее писать. Она попросила меня записать любовный сонет, который она могла бы копировать самостоятельно.

— Советую вам, синьорина, не злоупотреблять нашим доверием, — ответили ей. Она переоценила свою аудиторию. Глаза, взиравшие на нее, снова стали прозрачно-ледяными. — Как долго вы находились в любовной связи с Изабеллой Беллоккьо?

— Я никогда не находилась с ней в любовной связи, — поежилась Бьянка, перебирая влажными пальцами ног, чтобы они не онемели.

— Возможно, вы и не считаете это проявлением любви. И все же, когда вы стали домогаться ее любви?

— Я никогда этого не делала. — Она понимала, что возражать бесполезно. К тому же ноги предательски немели.

— Синьорина Сальва, оцените здраво свое положение. У нас есть весомые доказательства того, что ваши сексуальные интересы не касаются мужчин.

— Правда? — Внезапно тепло разлилось по ее телу, возвращая ей самообладание. — Надеюсь, вы их представите. Это будет занимательно.