– Не обращайте на него внимания, – повторила она. – Как вы сами сказали, вы кормите его, даете отрыгнуть, меняете ему пеленки, то есть он получает все, что ему нужно. Вы носите его на руках, укачиваете, но он все кричит и кричит, значит, пора просто перестать обращать на него внимание. Когда он поймет, что кричать бесполезно, то прекратит.

– Никогда не слышала ничего подобного, – сказала Аида Мэй, переглядываясь с другими женщинами.

– Так поступают индейцы, потому что у них нет другого выхода. Они не могут позволить младенцу кричать. Это считается антиобщественным поведением, а кроме того, кричащий младенец может выдать расположение деревни воинам из враждебного племени. Поэтому, когда младенец продолжает упорно плакать, его выносят из деревни, вешают на куст на заспинной доске и оставляют одного, пока он не накричится. Когда он замолкает, мать приносит его обратно в деревню. После того как это повторяется несколько раз, ребенок начинает понимать, что криком ничего не добьется, и прекращает плакать.

С каждой фразой Сэм лицо Айды Мэй становилось все краснее. Когда Сэм закончила, миссис Брэкетт не смогла сразу заговорить, так ее душило негодование.

– Мой сын не индеец, и я не стану обращаться с ним так, как будто он краснокожий! – наконец возмущенно воскликнула она. – Подумать только – повесить ребенка на куст! Право же, мне жаль тех детей, которые могут родиться у капитана Бэлларда и вас.

И дамы, задрав нос, гордо удалились.

Глядя им вслед, Сэм с упавшим сердцем поняла, что ей не следовало открывать рот. Она хотела только одного – дать дружеский совет и быть принятой в их круг, но этих женщин в отличие от Мод не интересовала культура индейцев. Они и знать ничего не желали о ней. Теперь Сэм хотелось забиться в какой-нибудь укромный уголок, где ее никто не заметит. Ясно как день, что это первый и последний прием в Ливенуорте, на который ее пригласили. Отныне до тех пор, пока Джарман не будет готов уехать, она больше и шага не сделает из дома миссис Кэммон, потому что все, что она говорит и делает в последнее время, только усугубляет ее положение.

Она огляделась, ища глазами Джармана. Лучше всего сказать ему, что у нее внезапно разболелась голова и что она хочет уйти с приема; но, найдя его, Сэм увидела, что с ним уже разговаривает Аида Мэй. Сэм не слышала, о чем они говорят, но по выражению лица Бэлларда поняла, что Аида Мэй жалуется ему на нее. Когда он направился в ее сторону, она напряглась, готовясь к новым упрекам.

– Селеста, как вы могли? – свирепо прошептал он. – Как вы могли сказать миссис Брэкетт, чтобы она повесила своего сына на куст? Как вы вообще посмели заговорить об индейцах? Разве вы не поняли, что здесь все считают их ничем не лучше животных? Господи, как вы теперь будете общаться с цивилизованными людьми? Где ваше воспитание? Похоже, от него ничего не осталось. И почему вам вдруг пришло в голову рассказывать об индейцах? Ведь, помнится, раньше вы этого не хотели.

– Не хотела, так как вы ждали, что я буду говорить об этих людях только плохое. Вам было неинтересно услышать ни об их жизни, ни об их культуре. Вы не хотели…

– Не хотел и не хочу, – бесцеремонно перебил ее Джарман Бэллард. – И давайте уйдем отсюда, пока вы не сказали еще чего-нибудь, что поставит меня в неловкое положение.

Сэм позволила ему взять себя под руку и повести к двери. Он вежливо прощался с теми, кто попадался им на пути, объясняя, что его невеста внезапно плохо себя почувствовала. Сэм шла, ни на кого не глядя, опустив глаза. Она ненавидела всех этих людей, ненавидела Джармана, ненавидела то, во что превратилась ее жизнь. Может быть, она начинала ненавидеть даже Буйного Духа, потому что, если бы он любил ее, как любила его она, он избавил бы ее от всего этого…

* * *

Маркиз Антуан Валлуа Брюи де Манка был совершенно не готов к такому потрясению: в его кабинет неожиданно вошла… Селеста.

Несколько мгновений он смотрел на дочь в немом изумлении, затем наконец обрел дар речи:

– Ты? Что ты здесь делаешь?

Слегка покачнувшись, он встал, но затем вспомнил о лежащем на его столе переводе письма, над которым он только что смеялся, и удивление мгновенно сменил гнев.

– Как он посмел отправить тебя обратно?! – взревел маркиз. – Да что он о себе возомнил? Подумать только, отвергнуть мою дочь из-за денег! Это же вопрос чести, тут главное – слово, которое дали друг другу наши семьи, а не деньги, не приданое…

Внезапно он умолк, и глаза его округлились – он увидел живот Селесты.

– Он… он не остановился даже перед тем, чтобы отправить тебя назад беременной! – с яростью вскричал он и опять упал в кресло, но тут же снова вскочил на ноги. – Но за то время, что тебя не было, ты не могла отрастить такой живот. Как же так?

– Папа, вы должны меня выслушать. – Селеста торопливо обошла стол и бросилась отцу на шею. – Я не уезжала в Америку. Я не смогла этого сделать. Я люблю другого. Я вышла за него замуж и жду от него ребенка…

– За кого ты вышла замуж?!

Маркиз схватил ее за плечи оторвал от себя и тряхнул изо всех сил:

– Что все это значит, отвечай! Если ты здесь, если ты не уезжала, тогда кто же…

Он отпустил дочь и снова посмотрел на записи переводчика. Письмо Джармана пришло несколько дней назад, но его перевод маркиз получил только сегодня утром. Этот наглец Джарман сообщал, что отказывается жениться на Селесте, пока не получит более значительного приданого. В противном случае он угрожал отослать ее обратно во Францию. Еще он что-то написал о том, что она была похищена индейцами. Свадьба к тому времени еще не состоялась, и поскольку теперь Селеста лишилась девственности, Джарман требовал дополнительной компенсации за свое согласие все же вступить с ней в брак.

Но ведь Селеста была здесь! Внезапно маркиз все понял, и от бешенства у неге перехватило дыхание.

– Сэмара, – выдавил он из себя и с такой силой оттолкнул Селесту, что та едва не упала. – Ты отправила ее вместо себя, ведь так? Она исчезла в тот же день, что и ты. Я потратил на ее поиски целое состояние. Я даже подумал, что она тайком села вместе с тобой на пароход, но в компании меня заверили, что это не так, что ты прибыла в Гавр только с одной спутницей и благополучно продолжила путешествие. Теперь я понимаю, как меня провели. Ты вообще не уезжала!

Он замахнулся, чтобы ударить ее, но тут в комнату ворвался Жак, который, стоя за дверью, ждал, пока Селеста сообщит маркизу неожиданную новость. Он с самого начала не разделял ее наивной уверенности в том, что маркиз смягчится, узнав о будущем внуке, и был готов броситься на защиту жены при первых же признаках опасности.

– Не смейте ее бить! – Жак толкнул маркиза в грудь обеими руками, и тот опять упал в кресло. – Она моя жена, и я, черт возьми, не позволю вам и пальцем до нее дотронуться!

Все шло совсем не так, как Селеста себе представляла. Не обращая внимания на Жака, она бросилась к отцу и упала перед ним на колени:

– Папа, простите меня, но я люблю Жака! Мы женаты и ждем ребенка, и нам необходимо ваша помощь. Нам некуда идти. У нас нет денег. Пожалуйста, позвольте нам вернуться домой! Джарман не пострадал. Он думает, что Сэм – это я, и они теперь уже муж и жена и счастливы. Он никогда ничего не узнает. Так лучше для всех, – торопливо продолжала она, в то время как маркиз смотрел на нее в каменном молчании. – Теперь у Сэм есть свой дом и муж, который о ней заботится, а у вас есть я и ваш внук, который скоро родится. Все обернулось к лучшему, папа.

Ее губы дрожали, по лицу текли слезы.

– Убирайся.

– Папа…

Маркиз молча показал пальцем на дверь; грудь его вздымалась, лицо было мертвенно-бледным! Если эти двое сейчас же не уберутся, один Бог знает, что он с ними сделает! Никогда в жизни он не желал никакую женщину так, как желал Сэмару. Она была молода, свежа, невинна. Он мог научить ее всему, что доставляло ему удовольствие, и потом наслаждаться ею много лет. Но Селеста разрушила эту мечту и к тому же опозорила его, выйдя замуж за человека из низшего класса. Он устремил на Жака взгляд, полный презрения:

– Сын садовника! Ты – жена грязного слуги! Неужели ты действительно так глупа, что воображаешь, будто я признаю внука, рожденного от него? Вон из моего дома. Вон из моей жизни. У меня больше нет дочери, – сказал он. Словно захлопнул крышку гроба.

Селеста обхватила руками его ноги:

– Нет, папа, не прогоняйте меня. Вы нужны мне и моему ребенку.

Маркиз, едва взглянув на дочь, злобно бросил смотревшему на него с вызовом Жаку:

– Убирайся отсюда вместе с ней. И скажи своим родителям, чтобы они покинули мой дом до заката.

– О, папа, вы не можете так поступить…

– Хватит пресмыкаться, – тихо сказал Жак и взял обессилевшую от горя жену на руки. – Он не стоит твоего унижения, Селеста. Он мерзавец. Я не хочу, чтобы мой ребенок знал его.

Оставшись один, маркиз налил себе вина из стоявшей на столе бутылки и откинулся на спинку кресла. Его гнев утих. Они все заплатят ему за непослушание и обман. Когда Джарман Бэллард узнает, что его невеста совсем не та, за кого себя выдает, Сэмара окажется на улице, без денег и без друзей. Вернуться во Францию она уже не сможет, так пусть голодает, ему все равно. И Селеста тоже пусть голодает. Он не желает больше ее видеть.

У него есть деньги и высокое положение в обществе. И его любовницы.

Больше ему ничего не нужно.


Ночью, перевезя Селесту и родителей в дом родственников на окраине Парижа, Жак вернулся в замок и, никем не замеченный, добрался до кабинета маркиза. Однажды, работая на цветочной клумбе под окном кабинета, он заглянул внутрь и увидел, как маркиз снял висевшую на стене картину, под которой оказался тайник.

Через несколько секунд у Жака уже было достаточно денег, чтобы хватило надолго и ему, и его жене, и его родителям. Взял он и лежавшие в тайнике драгоценности, которые по праву все равно должны были принадлежать Селесте. Жак не боялся, что его поймают, – он будет очень далеко к тому времени, когда маркиз обнаружит пропажу.