Наталья Майорова - Звезда перед рассветом

Медсестра поправила туго накрахмаленную косынку и с какой-то преувеличенной решительностью (ее смена только что закончилась, она не спала уже больше двадцати часов и ноги ступали неровно) зашагала по непросохшей от ночного дождя дороге.

Усатый солдат сидел на колоде, и через специальную дощечку с прорезями надраивал мелом пуговицы на шинели. Увидав подходящую к нему сестру милосердия, он поднял загорелое лицо и дружелюбно улыбнулся:

– Чего тебе надобно, сестрица? Аль ищешь кого?

– Да, ищу… – смущенно потупилась сестра. – Раненный меня попросил… Но может, того и вовсе на свете нету… лихорадка у солдатика-то… Знахарь мне нужен…

– Ну, так бы сразу и сказала, – солдат поднялся, накинул шинель. Пуговицы весело блестели на солнце. – Сейчас покличу. А ты жди здесь. Коли Знахарь отыщется, так сюда придет. А не отыщется, так не обессудь, ему после передадут, что с госпиталя искали. Тебя как звать-то?

– Ангелина.

– Вот и ладушки. Жди, Геля, туточки, вот присядь пока, я ж вижу, что у тебя глазыньки-то сами собой закрываются…

Она присела на колоду и, должно быть, заснула. Он осторожно тронул ее за плечо. Она с трудом разлепила веки. Небо сияло. Белый луч солнца преломлялся в ресницах сполохами разноцветного пламени. Уже полдень?

– Вы меня искали?

Его явление показалось ей продолжением сна. Сон был из прошлого. У его ног стоял потертый чемоданчик.

– Доктор Арабажин?

Он грустно улыбнулся и приложил палец к губам:

– Арабажина нет. Он погиб при пожаре санитарного поезда. Я – Аркадий Январев, рядовой из вольно-определяющихся 4 роты Самогитского пехотного полка. А вы? Мы с вами встречались в мирное время? Или уже на войне? Простите меня, я был контужен и…

– Даже если бы вы не были контужены, Аркадий, вы вряд ли узнали бы меня в нынешнем обличье. Воистину, война – время перевертышей. Но если вы попробуете представить меня мужчиной…

– Боже! Апрель! – Аркадий отшатнулся в изумлении. – Так вы все-таки – женщина?! Или…? Простите, я уже ничего больше не понимаю… И – где же Май? Он всегда был где-то рядом с вами…

И без того некрасивое, бледное лицо сестры милосердия скривилось в гримасе отчаяния, напомнившей Аркадию маску из греческого театра.

– Май погиб, – глухо сказала она. – Его убили в начале ноября четырнадцатого года.

– Соболезную. Меня убили приблизительно тогда же, – вздохнул Аркадий. – Как мне вас называть?

– Я – Ангелина. Ангелина Домодедова, – и только тут она сообразила. – А вы – тот самый Знахарь, спасающий безнадежных больных?!

– Увы, да… – Аркадий вздохнул еще раз. – По легенде, я – земский статистик из Воронежа, не имеющий к медицине никакого отношения. Но как выяснилось, на войне врачу очень трудно притвориться не врачом. С самого начала я то и дело обнаруживал себя – то, забывшись, вскрою нарыв товарищу, то в каком-нибудь городке машинально выпишу жене почтмейстера рецепт средства от желудочных колик… конечно, все это привлекало внимание и я был буквально в шаге от провала… Пришлось мне срочно выдумать бабку-знахарку, которая растила меня в лесной глуши и учила своему искусству… Вообще-то я действительно знал одну такую и даже записывал народные рецепты… Можно представить себе, как радуются легендам о всемогущем бабушкином внуке госпитальные врачи… Думаю, рано или поздно они просто устроят мне «темную»…

– Идемте, – на лице Ангелины появилось сосредоточенное, упрямое выражение. – Идемте скорее, и так уже много времени прошло. Вас там ждут…

Ждать было некому – Иван умер. Даже койку уже перестелили.

Ангелина присела на шаткую трехногую табуретку и закрыла лицо руками.

Аркадий сначала стоял рядом с беспомощным выражением лица, но уже через пять минут его кто-то тихо окликнул, потом к нему приблизился раненный на костылях и что-то прошептал на ухо. Аркадий подхватил чемоданчик, тихо коснулся плеча женщины и ушел.

Встретились они только после захода солнца, незадолго до того, как у нее должно было начаться очередное дежурство.

Крупные звезды горели в ветвях, как рождественские фонарики. Летучие мыши, охотясь на мошкару, едва не задевали крыльями лица.

– Вы – на нелегальном положении? – оглянувшись по сторонам, деловито спросила Ангелина.

– Нет, просто живу по чужим документам. Подарок от жандармского управления.

Она взглянула непонимающе.

– Я сам не понял, – кивнул он. – Но чудеса, как видите, случаются.

– Для меня время чудес закончилось, – тихо сказала она.

– Но оно же было? – спросил он. – Юноша Апрель не приснился мне?

– Нет, не приснился, – кивнула Ангелина, и какое-то подобие румянца окрасило ее сероватые щеки.

– Расскажите мне – что это было? Я хорошо помню пифагорейцев – дискуссия об апокалипсисе, пудра, румяна, разверстый гроб, в котором с цветком в пасти бегает муза петербургского поэта… Это было совершенно особое впечатление для медика-ординатора…

– Я приехала в Москву из Кеми. Это на севере – огромные рубленные дома с маленькими окошками, деревянные мостовые, запах сетей и йода, закрытые как ставни души. Люди могут годами жить вместе, обмениваясь в день двумя-тремя словами. Так жили мои родители, и бабка с дедом. Я много читала, что-то писала сама, даже посылала в журналы, а потом сбежала, не смогла… В Москве я сразу встретила Мая. Звонили колокола. Он стоял на улице и смотрел в небо. А все его обходили, как будто он был такая круглая тумбочка. Я спросила: «Что там?» – Он сказал: «Колокольный звон. Вон он летит». – Я сказала: «Да» – и действительно увидела. Звон был, как стая полупрозрачных птиц. «А чего ты вообще здесь стоишь?» – спросила я. Он сказал: «Жду тебя. Разве непонятно?»

С тех пор мы были вместе.

Представьте, Аркадий, всё – против нас. Вы видели нас вместе молодыми людьми: комичнейшая пара. А когда я выглядела девицей? Никон был ровно на голову ниже меня. Он – пухляв и миловиден, я худа и страхолюдна. Я начитанна, со страстью к поэзии, образованию, политическим движениям. Он, кроме своих староверческих книг, почти ничего не читал и даже школу закончил фактически за взятку – его дед подарил гимназии еще один особнячок для младших классов. У него была строгая семья, очень богатая, очень верующая. Весь дом – в кованых киотах. С детства буквально ему была сосватана невеста, из такого же толка семьи. Май – очень живой, веселый, никак не вписывающийся в семейные рамки, но притом обожающий своих родных. Как он хотел представить меня семье! Но в каком же качестве? Цирковым номером? Да еще не забыть про его невесту… Мы ничего не могли придумать и строили несбыточные планы – обвенчаться и уехать учительствовать на Беломорье, заработать денег и уплыть в Северо-Американские штаты… А пока Май с гордостью показывал мне московские чудеса – водил куда я захочу. Я пила московскую жизнь, как путник после перехода по пустыне пьет воду из источника. Диспуты, семинары, маскарады… На одном из них нас и осенило. Маскарад! Он с детства удавался мне – ведь едва не с рождения мне приходилось скрывать от родных почти все свои чувства и порывы. Так я стала поморским старовером. Семья Мая приняла меня радушно, как единоверца и лучшего друга Никона. И одновременно я стала пифагорейцем Апрелем… Одного мы не учли – в раскрепощено-богемной обстановке Май, куда более непосредственный, чем я, не мог скрыть своей любви ко мне. И тогда ему тоже пришлось надеть маску. Он очень переживал – ведь вы наверняка знаете, как христианство относится к содомскому греху, а он, несмотря ни на что, был искренне верующим в Христа человеком. А наша выдуманная содомия казалась Никону еще более предосудительной, чем если бы существовала в действительности…

– Какая причудливая история любви… – вздохнул Январев.

– Да… Непосредственно перед началом войны семья Мая стала готовиться к его свадьбе – дальше тянуть было нельзя, невеста и ее семья и так уже заждались развязки. Бедняжка Май ничего не мог – ни признаться семье в многолетнем обмане, ни жениться на чужой и нелюбимой женщине. Когда началась война, он плакал от облегчения и со страхом шептал мне: «Геленька, скажи: это ведь не из-за меня все началось? Оно ведь само по себе, правда? А то мне было так сильно надо, чтобы что-то случилось, а эти символисты так мне голову задурили…»

Май и война, солдатчина – трудно было представить себе что-то более несовместное. Он ушел вольноопределяющимся на четвертый день войны. Сказал, что вернется высоким, стройным брюнетом-героем и женится на мне. Через три месяца он погиб, кого-то там спасая. Георгиевский крест передали семье… В Москве между тем было все то же – символисты, футуристы, имажинисты… От всего этого за версту несло мертвечиной. Я окончила курсы медсестер и уехала на фронт… А теперь простите – мне пора заступать на дежурство…

Аркадий взял шелушащиеся от карболки руки женщины в свои и ласково сжал их:

– Из штаба полка просочился слух – мы выступаем на рассвете…

– Прощайте, Знахарь! – сказала Ангелина. – И не поминайте нас лихом.

– Прощайте, Апрель!

Когда он уходил, она перекрестила его вслед.

«… Как это было?

Немецкие разведгруппы одевали в австрийскую форму, чтобы мы ни о чем не догадались. Германские офицеры с холмов видели наши позиции, как на ладони.

У нас – недостача оружия и боеприпасов катастрофическая. Прибывшие из отпуска рассказывают: солдаты вновь сформированных полков имеют одну винтовку на троих.

Я бы не стал, как нынче модно в войсках, валить все на нашу промышленность и нерасторопность Англии.

В моем подразделении не было недостатка винтовок. Я историк и потому мы их раздобывали самым простым, веками проверенным и очевидным на войне способом. Свидетельствую сам и повторяю со слов солдат-очевидцев: в этой войне все армии, кроме нашей, собирают оружие на поле боя.