Наталья Майорова - Звезда перед рассветом

– Ну что же вы скажете, господин майор? Расскажите хоть чего забавное, что ли…

Марыся от нетерпения заглотила тарталетку целиком – по ее белому горлу прокатился комок, и Валентин заворожено проследил за ним, борясь с искушением протянуть руку и дотронуться пальцем до места, где тарталетка провалилась куда-то внутрь Марыси.

– Да, разумеется! – темпераментно воскликнул он и буквально уцепился за последнюю фразу. – Бывает очень смешно. Например, мы входим в городок Вилленберг. Все немецкие воинские соединения ушли, но на колокольню местной кирхи поднимается с ручным пулеметом (как затащила?!) семидесятипятилетняя немецкая старуха, уже потерявшая на войне нескольких сыновей и внуков, и встречает русскую пехоту ураганным огнем. Казаки, естественно, попытались стащить ее с колокольни, так она еще троих вывела из строя в рукопашной: кусалась, царапалась и отбивалась клюкой. Пришлось ее прикладом по башке треснуть…

– Ужасно! Бедная женщина! – твердо сказала Марыся, достала из кармана завернутую в платок очищенную луковицу, поднесла ее к лицу и незаметно откусила небольшой кусок. На ее глазах тут же выступили огромные прозрачные слезы.

– Боже, простите! Я так неловок: хотел вас развлечь, но только расстроил! – сокрушенно воскликнул Валентин и двумя пальцами прикоснулся к запястью руки, которой Марыся, как бы в смущении от своей слабости, прикрыла глаза. – И с женой у меня всегда так же получается… Я не умею тонко говорить и смешить женщин – мое место в казарме. Но вот, (не плачьте, Мария Станиславовна!) смотрите, это забавно: мой однокашник работает в контрразведке. Когда мы встречаемся, он пьет коньяк и рассказывает удивительные вещи. Все ловят шпионов. И у нас, и у немцев. Вдоль линии фронта, с обеих сторон (!!!) закрыли еврейские мельницы, потому что они движением крыльев передавали сигналы врагу. Наши евреи немцам, а немецкие – кому? Потом всерьез проверяли сообщение, что немецкие агенты роют 15‑верстный подкоп под Варшавой. Или вот, установленные приметы немецких шпионов: новые сапоги и остроконечные барашковые шапки…

– Но кто же верит такой ерунде? – вытерев ненужные больше слезы, удивленно спросила Марыся.

– Все верят, – сказал Валентин. – Тем более, что действительность подтверждает: все возможно. Например, с самого начала войны на железной дороге немцы стали использовать сирот-подростков – для краж офицерских сумок в поездах. Так вот неудача постигла эту затею именно потому, что аккуратные немцы одевали всех подростков в одинаковое чистое платье, и наши жандармы легко их узнавали и задерживали… Но самые страшные шпионки, конечно же, женщины…

– Почему это? – в глазах Марыси зелеными искрами зажегся неподдельный интерес.

Валентин почувствовал, что тонет в ее глазах как в болоте, и постановил себе не откладывая посетить первый же бордель, который сумеет отыскать в Москве.

– Потому что они сначала соблазняют беззащитных перед их чарами мужчин, а потом выуживают у своих любовников всякие военные тайны, – с невероятным удивлением услышал он сам себя. «Боже, что я несу?!» – в смятении подумал артиллерист и продолжал почти машинально. – Мой приятель рассказывал мне о донесениях, в которых бдительные граждане сообщали о том, что немецкие прачки вывешивают белье на просушку в соответствии с сигналами азбуки Морзе… А недавно шестнадцатилетняя английская кухарка заявила, что она была под гипнозом завербована германским шпионом, который заставил ее нарисовать план Бристольского канала и работать на сигнальном устройстве для поддержания связи типа «Хит-Робинсон»… А одна молодая французская герцогиня, давняя поклонница кайзера, как будто бы передавала в Варшаву взрывчатку в статуэтках католических святых, которые она жертвовала для костелов… И еще странная история вышла с одной сестрой милосердия… (все истории, которые рассказывает Марысе Валентин Юрьевич, опираются на реальные документы из истории различных разведок времен Первой мировой войны – прим. авт.)

Подруги сидели в Марысиной гостиной и пили портвейн, заедая его хлебом и паштетом. Вина в бутылке оставалось на донышке. Напротив сидящей на диване Марыси висел ее ростовой портрет, подаренный ей когда-то Камиллой Гвиечелли. У Люши, которая сидела на высоком стуле, положив локти на накрытый синей льняной скатертью стол, двоилось в глазах: ей казалось, что две Марыси перемигиваются между собой.

– Дочка-то ее жива теперь? – спросила Марыся, указывая вилкой на портрет. – Ты говорила, она совсем хилая родилась…

– Любочка? Аморе? Жива, но болеет часто. Хотя ей уделяют много внимания – учат языкам, играть на пианино… Когда дядюшка Лео умер, я хотела по случаю ее в Синие Ключи забрать, на травку, но не получилось…

– Так они тебе свою игрушку и отдали… А почему у Валентина Юрьевича детей нет? – Марыся вылила в Люшин бокал остатки вина и поставила пустую бутылку под стол.

Потом, запахнув розовый капот, тяжело поднялась с дивана, дошла до обширного буфета со стеклянной дверцей и распахнула ее, выбирая следующую жертву.

– Вроде жена у него больная… – сказала Люша, отхлебывая вино. – Марысь, может уже хватит нам?.. Ну ладно, давай французское. А как там у вас… вообще… Поговорили?

– Ты знаешь, я всегда думала, что война – это грязное, скучное и совершенно неженское дело, – воодушевленно сказала Марыся Люше. – А теперь вижу, что и там женщинам вполне есть чем заняться.

– Марыська! – с подозрением спросила Люша. – Не собираешься ли ты в маркитантки?

– Не, – полячка помотала головой. – Трактир не на кого оставить. Французишка мой стряпает изрядно, но в людях уважения не имеет…

– И то ладно…

– А как бы славно было заделаться шпионкой! – сладко прижмурилась Марыся. – И подобраться к самому кайзеру… Вон у меня намедни в трактире офицеры, и не особо пьяные вроде, а божились, что у нас вокруг императрицы одни немецкие шпионы, а может… – тут Марыся слегка понизила голос. – А может и она сама… немка ведь…

– С королями у нас вообще полный швах, Марыська, – твердо сказала Люша.

– Это почему это?

– Все Гогенцоллерны, включая английскую королевскую семью, – немцы. А все немцы, по-твоему, шпионы. И на что после этого надеяться союзникам?

– Не на что, – согласилась Марыся и допила вино из своего бокала. – Вот и Валентин Юрьевич говорит… А солдатики говорят: измена! Вот если бы мне шпионкой заделаться, он бы меня уважал… А что ему трактирщица…

– Не журись, Марыська, прорвемся! – сказала Люша, пальцем размазывая паштет по куску хлеба.

Глаза у нее закрывались.

– Я тебя уважаю, – Марыся шмыгнула носом. – Я тебя уважаю, Люшка, за твой атпи… за твой оптимизм… вот сколько тебя знаю, ты из любого дерьма чирикать готова… И это правильно вполне! Давай обнимемся!

– Только не удави меня! – предупредила Люша, обошла стол и не без удовольствия погрузилась в мягкие объятия подруги.

Через четверть часа обе спали: Марыся – раскинувшись на диване и негромко размеренно похрапывая, Люша – свернувшись в клубок у нее под рукой и уткнувшись носом ей подмышку.

– Итак, медсестра – молодая красивая полька, выуживающая информацию у русских солдат и офицеров. Она проживала в отеле «Бристоль» в Варшаве, который имел репутацию шпионского центра. Только что прибывшие с фронта офицеры с удовольствием бросались в омут любовных наслаждений. Над ее постелью висела карта, на которой каждый попадающий в эту постель военный отмечал местоположение своей роты, якобы для того, чтобы после она смогла легко его отыскать. В конце концов один из офицеров заподозрил неладное в таком пристрастии к военной тактике и известил польские власти. Женщина была арестована и конечно же оказалась германской шпионкой…

Самая большая аудитория Бехтеревского института была полна до краев. Воздух в ней колыхался дыханием и движениями множества людей, как вода в миске. Летний вечер пах мелом и пылью. Рубашки мужчин темнели под мышками. Девушки утирали лица платками. Вокруг горящих высоко под потолком ламп плавали радужные круги. Слушатели сидели на подоконниках, на ступенях в проходах. Из-за большой трехчастной доски, которая скрывала вход, выглядывали вовсе не поместившиеся. Почти каждая фраза лектора вызывала отчетливую и часто противоречивую реакцию зала – слушатели аплодировали, шикали, свистели, смеялись, выкрикивали: «В точку!» «Браво!», а также «Долой!» и «Позор!»

Перед Адамом на кафедре лежал всего один лист бумаги с написанными на нем тезисами и тоненькая брошюра с французским заголовком. Резким и звонким голосом он бросал в зал провокационные, специально заточенные его разумом фразы и чувствовал себя так, как будто взялся дирижировать морским прибоем:

– Скрытой основой, глубинной стороной войны является сложнейшая борьба индивидуального, сексуального и этнического начал…

Лекция так и называлась: «Война и сексуальное начало». Помимо студентов Бехтеревского института, универсантов, медиков и вольнослушателей, послушать пришли несколько солдат – в шинелях или коричневых халатах. Раненным уступили место на выкрашенных черной краской скамьях, в нижних рядах амфитеатра. Несколько сестер милосердия сидели под самым потолком. Платки делали их лица неотличимыми друг от друга.

«Доктор, вы молоды, и вы можете лечить – почему вы не на фронте?» – выкрикнул кто-то.

Несмотря на жару, спину Адама кололи острые морозные иголки. Он не откажется ни от одного из своих тезисов. Покойный Аркаша мечтал о революции. Он понял недавно – Аркашина революция покуда не случилась, но его, Адама, революция уже происходит здесь и сейчас. Назвать все то, что есть в человеческой натуре, своими именами. Не прижимать к носу платок, не отводить взгляд, не затыкать уши. Сказать. И услышать. За этим и пришли сюда все эти люди. Он не обманет их ожиданий.