Елена сидела там, где он ее оставил — в кресле у камина, и граф снова удивился ее какой-то необыкновенной собранности и силе. В белом муслиновом платье с высоким воротником и длинными рукавами она казалось не только прекрасной, но совсем юной и по-девичьи целомудренной. Невозможно было поверить, что еще два часа назад она отвечала на его страстные поцелуи, прижималась к нему всем телом и, как он чувствовал, плавилась от страсти в его объятиях. Но сейчас молодая женщина была непоколебимо спокойна и подняла на него ровный доброжелательный взгляд благородной маркизы, уверенной в своей независимости.

Александр рассматривал красавицу, гордо, с прямой спиной сидевшую напротив него, и не знал, с чего начать; все слова казались мелкими после того, что они пережили вместе сегодня ночью. Поэтому он просто развязал муслиновый галстук и снял с шеи миниатюру, которую с памятной поездки в Мариенбург с Алексеем Черкасским всегда носил с собой, суеверно считая талисманом. Подойдя к Елене, он вложил ей в ладонь маленький овальный портрет и молча смотрел на нее, ожидая реакции. Руки молодой женщины задрожали, и она подняла побледневшее лицо, глядя на него снизу вверх.

— Откуда у тебя портрет Мари? — прозвучал голос, который дрожал так же, как руки молодой женщины.

— Это портрет Мари, но не той, о которой ты думаешь, это — портрет Мари Понятовской в возрасте одного года, а она была моей матерью. — Александр, странно довольный тем, что ему удалось пробить броню спокойствия Елены, продолжил: — Видишь ли, у нас в семье очень сильное фамильное сходство, его невозможно ничем замаскировать. Мне только интересно, ты вообще собиралась мне сказать, что у меня родилась дочь?

Он нагнулся к Елене и заглянул в ее глаза. Как ни старалась, она так и не научилась лгать, и в глазах молодой женщины он прочел ответ: она ничего ему не собиралась говорить о дочери, и только случайность спутала все ее планы. Бешенство слепой волной накатило на Александра, накрыв его с головой, и он понял, как можно убить человека, которого когда-то любил. Неимоверным усилием воли он вынырнул из бушующего моря ярости, мысленно досчитал до десяти и тихо сказал:

— Потрудитесь представить объяснения своему поведению.

Елена молчала, опустив голову. Но потом он заметил, как ее руки сжались в кулаки, она распрямилась, гордо вскинула голову и начала говорить:

— Я приняла предложение Армана, когда знала, что беременна, срок был уже два месяца. Что ждало мою малышку? Жалкая участь незаконнорожденной! У меня не было никаких документов, меня разыскивал дядя, он мог отнять у меня ребенка, даже мог сделать ее крепостной. Я была в отчаянии. Узнав о беременности в пути, я уже не знала, примет ли меня в таком положении тетушка Елизавета в Вене. Когда Арман попросил обвенчаться с ним в ночь перед боем, я отказалась, сказав, что беременна. Но это его не остановило, а только обрадовало. Маркиз был очень счастлив, надеясь, что мой ребенок унаследует древнее имя его рода и его состояние. Когда муж передавал мне свое завещание, я обещала ему, что приму его наследство для этого еще неродившегося ребенка. Я выполнила свою клятву: девочка признана законным ребенком и имеет все права, принадлежащие маркизе, чей род насчитывает шестьсот лет. Все наследство этой семьи я сохраняю для нее и при достижении совершеннолетия передам в ее руки. Мне самой ничего не надо. Благодаря родителям и бабушке я и так богата, а теперь мой брат защитит мои права в России.

Елена замолчала и, не глядя на Александра, прошла мимо него и встала в нише окна. Он смотрел на эту прямую спину и гордую голову и не понимал, что ему делать. Женщина не только не чувствовала раскаяния за свой поступок, но была уверена в своей правоте.

— Вы могли разыскать меня, вы знали, что я служу адъютантом Милорадовича, ведь вы дали мне слово, мы были помолвлены, — упрекнул Василевский, пытаясь разбить оборону Елены.

— Я долго болела, и потом, в тот момент, когда узнала, что беременна, я оказалась среди воюющих армий. Маркиз де Сент-Этьен любил меня, он предлагал защиту своего имени и богатства для меня и малышки, и ничего не требовал взамен. Я не могла рисковать своим ребенком, поэтому приняла его помощь, — объяснила Елена и прямо посмотрела в глаза графа.

— Ничего не требовал взамен? Значит ли это, что он так и не стал вашим мужем в библейском смысле этого слова? — переспросил Александр.

Надежда родилась в душе графа — он так хотел услышать о том, что его женщина никому после него не принадлежала, что даже перестал дышать. Елена помолчала, по ее лицу как по открытой книге можно было прочитать все ее чувства: сомнение, искушение, гордость. Наконец, решившись, она ответила:

— Маркиз был моим мужем, — говоря это, она гордо вскинула голову, — он положил свою жизнь к моим ногам, и хотя бы за это заслужил мою благодарность и преданность.

Она замолчала и снова отвернулась к окну. Александр тоже молчал, глядя на ее прямую спину. Разочарование было таким сильным, что он чувствовал себя раздавленным. Наконец, какая-то мысль, как барабанные палочки стучащая в его мозгу, пробилась сквозь отчаяние, охватившее его душу. Елена — светлейшая княжна Черкасская, сестра его лучшего друга Алексея. Он имел интимные отношения с сестрой друга, они закончились рождением ребенка, теперь, как бы ни складывались обстоятельства, он должен был попросить руки Елены у ее брата. Только Алексею, как главе семьи Черкасских и опекуну сестры решать, как теперь сложится их судьба. Приняв это решение, он откашлялся и обратился к белой спине в муслиновом платье:

— Сударыня, прошлые обстоятельства остались в прошлом. Но поскольку ваш брат является моим лучшим другом, я напишу ему, попросив вашей руки. Одно письмо я оставлю здесь в его квартире, второе отправлю на адрес российского посольства в Лондоне, а его ответа я буду ждать в Санкт-Петербурге, мой адрес там он знает. Всего вам наилучшего, — пожелал Александр повернувшейся к нему Елене, которая широко распахнутыми васильковыми глазами смотрела на него так, как будто он был сумасшедшим — и вышел.

Написав и отправив письма Черкасскому, Александр подал прошение об отставке по семейным причинам. Оставив его командиру полка для утверждения у государя и захватив с собой любопытного Жерома, хотевшего за баснословно большое жалование посмотреть, что же такое эта заснеженная Россия, на рассвете следующего дня граф выехал в Санкт-Петербург.

Коляска Василевского только отъехала от дома на улице Коленкур, когда в спальню баронессы де Обри постучал полуодетый дворецкий и сообщил, что хозяйку внизу дожидается девушка по имени Колет, дело которой не терпит отлагательства. Франсуаза накинула пеньюар и спустилась в гостиную, где на краешке дивана сидела невысокая черноволосая девушка с лицом похожим на курносую мордочку болонки.

— Прошу прощения, мадам! — воскликнула она, увидев входящую хозяйку дома, — но в доме маркизы такие события, что я еле дождалась утра.

— Вот как? — спокойно заметила Франсуаза. — Что же случилось?

— Ах, мадам, такой бедной девушке как я приходится тяжело в жизни, боюсь, что хозяйка догадается, что я вам сообщила о ее тайне, тогда она меня выгонит вон.

Горничная скромно опустила глаза, но мадам де Обри заметила жадный блеск, мелькнувший в ее взгляде.

«Понятно, хочет вытянуть из меня побольше денег, — догадалась женщина, — с самого начала эта дрянь решила на мне хорошо заработать».

Франсуаза спокойно, как будто не слышала заманчивого слова «тайна», предложила:

— Ты можешь поступить на службу в мой дом. Хорошая горничная — большая редкость, а ты, по-моему, как раз хорошая.

— Да, мадам, я очень хорошая горничная. Но ведь девушке нужно устраивать свою судьбу. Я хочу выйти замуж, а для этого нужно приданое, — нервно облизнувшись, ответила Колет.

В другой раз Франсуаза повеселилась бы, глядя на то, как эта деревенщина пытается с ней торговаться. Но вопрос действительно был слишком важным, чтобы позволить себе потерять информацию, да и эту наглую девчонку не следовало выпускать из поля зрения. Приняв решение, она улыбнулась и обратилась к Колет:

— И какое приданое ты хочешь?

— Тысячу франков, мадам, — выпалила девушка.

За эти деньги отец Мари-Элен когда-то продал Франсуазу в бордель. С тех пор прошло много лет, и женщина ворочала миллионами, но тысячу франков просто так выбросить на ветер она не могла.

— Это большие деньги, я должна быть уверена, что твоя информация стоит этих денег, — жестко сказала мадам де Обри, — я никому в этой жизни не верю на слово. Чем ты можешь подтвердить, что это так важно?

— Я расскажу вам о том, что было вчера утром и днем, и потом, если вы захотите знать главное, я расскажу остальное, — с готовностью предложила Колет.

— Ну что же, рассказывай, — согласилась Франсуаза.

Девушка подробно рассказала ей о записке, полученной ее хозяйкой, о том, как та уехала вместе с графом Василевским, как на рассвете привезли девочку, а потом приходил префект полиции и допрашивал всех слуг и саму хозяйку.

— Так это Василевский освободил девочку и служанок? — уточнила Франсуаза.

— Да, мадам, мне кормилица маленькой маркизы все рассказала, — подтвердила горничная.

— А барон де Виларден арестован? — со спокойным любопытством спросила хозяйка дома.

— Когда префект допрашивал женщин, ему сообщили, что барона и молодого итальянца поместили в тюрьму префектуры. Итальянец во всем признался и валит всю вину на де Вилардена, обвиняет того в попытке убить маркизу, ее дочку и двух служанок.

Франсуаза быстро соображала, как поступить. Девчонку отпускать от себя было опасно. Разумнее всего было найти ей работу и держать нахалку в поле зрения. Быстро найдя приемлемый вариант, она предложила:

— В моем небольшом имении под Дижоном построили птичник. Я ищу птичницу, ей предоставляется дом с маленьким садиком и огородом, а если она выйдет замуж, то и ее мужу найдется работа в имении. Если хочешь, могу предложить это место тебе.