— Терпи, девочка. Можешь потужиться?

— Я не могу, не могу тужиться! — Анна страдала, не в силах вздохнуть, чувствуя боль при каждом усилии напрячь мышцы. Казалось, что она выдавит из себя все внутренности прямо на постель, так она старалась. Теперь она лежала на спине, тужась, напрягаясь и не чувствуя внутри себя никакого движения, никакой помощи от младенца. Она слышала, как Мэг что-то бормочет, склоняясь над ее животом; чувствовала, как что-то внутри нее тянется, а затем Анна провалилась за грань этого высокого, уединенного места, к которому была привязана невидимой нитью, провалилась в бездонное серое небо, в море, и больше ничего не слышала.

Она пришла в себя тотчас же и поняла, что была без сознания только несколько мгновений, так как Мэг все еще стояла у ее ног, медленно заворачивая что-то в окровавленную простыню. В комнате стояла такая же тишина, как в тот момент, когда умерла Клара.

Сквозь серую пелену Анна увидела смерть, притаившуюся в углу комнаты; она слышала ее медленное беззвучное, змеиное шипение, видела ее огромное, безглазое лицо. Непроизвольно лицо Анны исказилось, губы приоткрылись, обнажая зубы, а затем в комнате осталась только Мэг. Анна потрясла головой, отгоняя видение, и глубоко задышала, чтобы унять панику.

— Я родила?

Мэг, вздрогнув посмотрела на нее:

— Да, девочка, все закончилось. — Она печально склонила голову, — ребенок так ни разу и не вздохнул, Анна. Я думаю, он умер еще внутри.

— Анна посмотрела на Мэг. Затем перевела взгляд на скомканный сверток в ее руках. Она усилием воли заставила себя приподняться на локтях и без слов потянулась к свертку.

Мэг беззвучно заплакала:

— Не надо тебе сейчас видеть этого, девочка. Потом. Сейчас лучше отдохни.

— Принеси мне его, — последним напряжением сил Анна спокойно произнесла эти слова и откинулась назад. Мэг поднесла ей запеленутое тельце, и Анна откинула край простыни. Девочка. Хрупкая, крошечная и серая, как неоткрывшаяся ракушка. Ее глаза были плотно закрыты, как будто она не смогла вынести даже единственного взгляда на этот мир. Ножки ее были скрещены, на складках кожи была кровь, как будто ее окунули, а затем вытерли небрежной рукой. Серо-белый шнурок свисал с ее живота — жизненная связь с ничем. Анна, вначале колеблясь, потрогала ее кожу, потом расплела крохотные ножки и осторожно обернула маленькое тело простыней.

Она посмотрела на Мэг, тихо рыдавшую в углу комнаты. Белье на постели было залито кровью; у ее ног, частично прикрытая, лежала темная масса. «Еще одна часть моего тела», — подумала Анна.

— Все кончено, — в изумлении произнесла она. Мэг пошевелилась, собираясь подойти к ней, но Анна взглядом остановила ее, — я хотела бы побыть одна. Спасибо тебе, но оставь меня!

Мэг заговорила:

— Анна, постарайся не думать…

— Оставь меня!

Мэг, не проронив больше ни слова, вышла из комнаты и затворила за собой дверь.

Анна осторожно уложила крошечное тельце на постель, и сама опустилась рядом с ним, нежно прижимая его к своей груди. Она лежала на боку, уставившись в одну точку, и вдруг почувствовала, что рука покрывается чем-то влажным. Она взглянула и увидела, что из ее правой груди сочится прозрачная жидкость, бесполезный ручеек, который сбегает с ее кожи и капает на ткань, покрывающую головку новорожденной. Последняя дань ее тела мертвой мечте. И Анна зарыдала. Тело ее сотрясалось, словно пыталось освободиться от еще одного бремени.

***

Опустошенная и безжизненная, она пролежала в постели неделю, устремив пустой, невидящий взор в пространство. Когда же она смогла подняться, то бесцельно бродила к гавани и обратно. Слез больше не было. Она даже спрашивала себя, сможет ли вообще когда-нибудь теперь заплакать, настолько опустошила свою душу над маленьким тельцем. Мэг делала все возможное, чтобы утешить Анну.

— У тебя еще будут дети. Ты молодая и сильная. Но она едва ее слышала: Анна часами сидела на берегу, безразлично уставясь на море, наблюдая, как волны одна за другой разбиваются о берег, пока ветер не начинал обжигать лицо, как горячий песок. Ее глаза потемнели и смотрели внутрь нее самой, на какой-то потаенный уголок души, о котором рассказывал ей отец. И даже солнце освещало все по-другому.

Когда Джек вернулся, он был потрясен ее состоянием. Щеки молодой женщины были бледны, кожа стала прозрачной и все ее тело, казалось, уменьшилось вдвое.

— Тебе нужен хороший уход, — заявил он, — мы возвращаемся на Нью-Провиденс. В ответ она посмотрела на него усталыми глазами:

— Как мы сможем вернуться? Роджерс будет ждать нас с виселицей.

— Нет, Анна. Я встретил Хорнигольда недалеко от Коксен Хоул. Предложение о помиловании продлили еще на год.

— И ты поверил ему? Он, может, как раз и охотится за наградой, назначенной за твою поимку.

— Если бы это было так, то он не раз имел возможность схватить меня. Нет, Роджерсу дал слово сам король. Мы сдадимся и будем помилованы. Он даже не арестует нас, если мы придем в течение месяца.

Мэг вступила в разговор:

— Похоже на правду. Я слышала что-то похожее, когда уезжала. Конечно, тот, кто получает помилование в первый раз, вынужден целый год оставаться на берегу, — она улыбнулась, — но ты сможешь вернуться, Анна. Это было бы здорово.

— Почему они дают нам такой шанс сейчас?

— Потому что мы нужны им, — Рэкхэм рассмеялся, — Англия готовится вот-вот ввязаться в войну с Испанией, и мы нужны ей, воюющие на ее стороне! Еще одна причина, чтобы смыться с этого зачумленного острова. Если придет известие о войне, мы ни за какие деньги не сможем спастись здесь.

Анна мгновение переваривала новости:

— Да, Роджерс — человек слова, это я знаю. Мы возвращаемся.

Джек усмехнулся:

— Хорошо. Я уже поставил этот вопрос на голосование, и парни согласились. Мы отплываем завтра.

Воспользовавшись вечерним отливом, они отплыли от Кубы и обогнули мыс Коксен Хоул. За ним они обнаружили двенадцать военных испанских кораблей, стоящих на якоре. Их пушки, стреляющие сорокафунтовыми ядрами, были направлены в море, похожие на пасти приготовившихся к нападению псов.

— Христос милосердный, собирается весь флот, — прошептал Маттиас, когда они проскользнули мимо в ночную темноту.

— Да, — улыбнулась Анна, впервые за всю неделю, — спасибо Рэкхэму, что мы вовремя убрались с этого проклятого острова.

***

Нью-Провиденс очень изменился за время их отсутствия. Форт был восстановлен и усилен. Вечно шумная гавань была очищена от обломков старых кораблей, в доках не было привычных куч мусора и хлама.

— Кто это прошелся по этому местечку? — спросила Анна у Бесс.

— Ураган по имени Вудес Роджерс! — рассмеялась та в ответ и поведала Анне все, что произошло. — Как только Роджерс высадился на берег, он вылил на всех, точно мед, королевские указы. Прямо здесь, в «Палате Лордов».

— И Братья приняли их?

— Приняли? Да они выстроились в очередь. Шесть сотен самых лучших из них — Дэвис и Кохрэн, и Огер, и Бургесс, и Картер, и твой Бэн Хорнигольд тоже. Всех остальных Роджерс тоже назначил по закону.

— Кем?

— На различные посты, как чопорных лондонцев! Робинсона назначили начальником военной полиции, моего Дженнингса — специальным помощником губернатора, на время его отсутствия. И даже этого мерзавца Тернлея сделали главным лоцманом.

Анна вытаращила глаза:

— Так он выбрал всех тех, кто мог поднять бунт, и утыкал их раскрашенными перьями?

Бесс хрипло рассмеялась:

— Точно, милая. Ты бы видела старого Бэна Хорнигольда, Дэвиса, Бургесса, когда они давали присягу защищать мир и спокойствие. И твой Бонни вместе с ними.

— Джеймс? Вот это да!

— Точно. Он пристроился за этими бандитами, выставив свою лапу. И теперь он в составе охраны.

Анна печально покачала головой:

— Да, этот парень всегда знал с какой стороны на хлеб намазано масло.

— Да уж. А еще Роджерс закрыл все таверны. Анна раскрыла рот от удивления:

— И он еще держится?

— Держится, и ходит с важным видом. Он заявил ребятам, что они не получат ни глотка рома, пока эта отхожая яма не будет как следует прибрана. Тут уже к ним даже шлюхи присоединились. А когда кое-кто попытался бузить, он их тут же заставил работать на солнцепеке. Когда они попытались подкупить его, он их заставил копать траншеи. А когда Чидли Бэярд предложил-ему половину прибыли, если он будет пропускать в гавань его контрабандистов, Роджерс выгнал его пинками и спалил его огромный особняк. Анна обернулась и посмотрела на холм. Розовые стены исчезли, на их месте осталась почерневшая груда камней.

— Бэярд еще вернется, — пробормотала она. Бесс весело рассмеялась:

— Говорят, что теперь у него масса хлопот с испанцами, и ему некогда заниматься с Вудес Роджерсом и ему подобными.

— Все это звучит так, будто Роджерс сам напрашивается на открытый бунт. Я думала, эти черти уже подняли мятеж.

— Некоторые пытались, но губернатор натравил одних бандитов на других. Хорнигольд и Кохрэн отправились в погоню за теми, кто выступал против и поймали тринадцать человек, Роджерс их всех повесил.

Анна удивилась тому, что все остальные на острове стерпели то, что творилось на их же берегу.

— Да, — сказала Мэг, — помнишь старого Роба Морриса — этого одноглазого пьяницу. Так вот он, размахивая пистолетом, влез на бочку и стал требовать веревку для губернатора! — она передернула плечами, — Роджерс пристрелил его, как собаку. Он свалился прямо в толпу, дохлый, как кефаль. А остальных Роджерс приказал не снимать два дня.

Чем больше Анна ходила по острову, тем больше она убеждалась в том, что Роджерс затеял дело, а пиратская республика от этого только выигрывала. И хотя Анне не хватало былой свободы, «Палаты Лордов» и легких, беззаботных деньков, она была рада, что может спокойно разгуливать по улицам, не опасаясь, что к ней начнет приставать какой-нибудь пьяный матрос.