— Твои волосы, как пламя, девочка, никогда не обрезай их. Они, как солнце, я мог бы узнать тебя на любом расстоянии среди множества других женщин. — Он нежно проводил рукой по ее волосам. Она успокаивалась и опять думала как уложить эту гриву, чтобы понравилось отцу.

Анне казалось, что ее тело меньше ее самой, и внутри ее росло какое-то незнакомое чувство. Она все чаще замечала, что мужчины смотрят ей вслед, но отводят взгляд, как только она поворачивается. Когда Анна вошла в зал на балу у Дрейтонов, казалось, все повернули головы в ее сторону — и не только мужчины. Женщины тоже скользили по ней завистливыми взглядами.

Филипп Дрейтон, младший сын их ближайшего соседа, приблизился к ней и склонился, чтобы поцеловать руку. Он увлек ее в круг танцующих и робко обнял за талию. Анна с детства знала Филиппа, но сейчас, когда он прикоснулся к ней, его рука была влажная, и сквозь перчатку Анна почувствовала легкую дрожь. Девушка нахмурилась, не понимая, что так обеспокоило парня.

Но когда Джон Дрейтон опустил руку на плечо сына, а затем обнял Анну за талию, она была поражена еще больше. Мистер Дрейтон был ровесником ее отца, но она могла поклясться, что чувствовала, как его пальцы скользят по ее спине, слегка прижимая ее, почти ласково и намеренно интимно. Анна робко улыбнулась, чтобы скрыть свое изумление. Что ж, значит это был флирт между мужчиной и женщиной. Она глубоко вздохнула, грудь ее вздымалась над корсетом. Она следила за Дрейтоном из-под опущенных ресниц. Было заметно, как кровь приливает к лицу мужчины, когда он следовал за движением ее тела. «Этот урок стоит запомнить, — думала девушка, — и я, кажется, буду прилежной ученицей.

***

Зимой Мэри изъявила желание возвратиться в Чарльзтаун. Уильям был рад, что она опять интересуется жизнью общества, и купил дом на одной из тенистых улиц недалеко от моря.

Рано утром — в свое любимое время суток — Анна слышала песни уличных торговцев и звуки, доносящиеся с причала. Разносчик тащил серых креветок, голубых крабов, угрей, барабульку, кефаль и распевал:

— Эй, лежебоки, вставайте! День начинается! А рыбка уже здесь и не кусается. Не трудитесь ловить ее сами, коль есть денежки в вашем кармане!

Звуки этой песенки на рассвете заставляли девушку улыбнуться и оставляли хорошее настроение и вдохновение на весь день.

Кормакам принадлежал один из кирпичных домов на Бейстрит. Под действием солнца и воздуха красный кирпич выцвел, и дом стал розового цвета, а крыша была сделана из прочной, ураганоустойчивой черепицы и становилась зеркально-черной, когда шел дождь. Просторные веранды, на дверях и окнах которых были прикреплены жалюзи, пропускавшие ветер, защищали от безжалостных солнечных лучей. Прекрасные черные экипажи, запряженные парой, а то и четверкой породистых лошадей, джентльмены, спешащие в жокей-клубы, красавицы-полукровки, по дороге к рынку старающиеся заглянуть за высокие стены, холеные леди, гуляющие под руку друг с другом — все проходили под окном Анны. Ей нравились шум и суматоха города, его толчея и движение. Стервятники были настолько привычным явлением в Чарльзтауне, что они, не торопясь, расхаживали по мясному рынку прямо под ногами покупателей. Мэри находила их отвратительными, а Анна считала красивыми и сильными, к тому же очень полезными. Когда дважды в день вода спадала, чайки и стервятники очищали гавань от отбросов, что делало воздух не таким вонючим. Часто, когда спадала полуденная жара, Анна сидела на веранде и слушала звуки, доносящиеся из гавани. Индейцы называли Чарльзтаун «пересмешником». На улицах можно было услышать чистый английский и с шотландским и ирландским акцентом, протяжную французскую речь, индийские и африканские диалекты, испанский, немецкий языки и Gullah — африканский диалект, разбавленный словами-заимствованными из французского и английского языков. Чернокожие не могли произнести некоторые слоги, поэтому они их пропускали, а за счет этого удлинялись гласные. Конечно дети, воспитанные своими чернокожими мамашами, перенимали их речь и поэтому целые поколения леди и джентльменов на юге говорили на таком же ужасном английском, как их рабы. Одним из любимых занятий Анны были поездки на рынок, где она могла увидеть охотников, спустившихся с гор. Они приходили в Чарльзтаун в штанах из оленьей кожи, на них не было ни париков, ни кружев, ни ботинок — только рваные мокасины и мушкеты. Но они приносили удивительные вещи: тигровые и буйволовые шкуры, лосиные рога, шкуры медведей, перекинутые через плечо. Прилавки были заполнены спелыми апельсинами, манго, лимонами; коровьими и свиными тушами, связками цыплят; лечебными и ядовитыми травами; бренди, винами, ромами, изготовленными из лучших сортов сахарного тростника и тысячами других экзотических вещей.

Джилла — повариха — не доверяла доставкам по реке и охоте Чарли и поэтому предпочитала покупать продукты у уличных торговцев. Имея под рукой запасы, она умудрялась на отведенную ей сумму покупать множество разнообразных продуктов. Она готовила пирог с креветками, тушеных крабов, устриц и паштет из них — баварский паштет и бланманже — все деликатесы, которые она не имела возможности состряпать в Белфилде.

Той зимой в Бэттери повесили двух воров. Собралась толпа, Анна могла видеть эшафот со своей веранды. Казалось, веревка была короткой, и несчастные какое-то время извивались в конвульсиях в воздухе, прежде чем умереть. Когда их приговаривали к распятию или четвертованию, агония была еще дольше. После повешения за шею полуживую жертву снимали, вспарывали ей живот и удаляли внутренности. Затем тело разделяли на части, которые позднее демонстрировали в людных местах на пристани. Обычно, в таких случаях собиралась огромная толпа, детей сажали на плечи, чтобы они лучше видели, что бывает за совершение греха.

С 1657 года женщин в Чарльзтауне не сжигали. Землевладельцы и прочие собственники неодобрительно относились к такому варварству. Правда, две женщины были раздавлены, но эти казни не происходили публично-нельзя же было смущать народ. Анна слышала, что женщина была распластана на полу абсолютно голая, только лицо закрывала маска. Ей на грудь клали огромный камень, каждый день женщине давали три кусочка ячменного хлеба и немного воды из ближайшей лужи, только для того, чтобы чуть-чуть поддержать ее жизнь. Каждый день клали все более тяжелый камень. Говорили, что смерть наступала только через три дня.

Анну иногда удивляла жестокость, которую она видела вокруг, девушка недоумевала, как такие вещи могут сочетаться с гимнами, которые каждое утро доносились из шести церквей. Но она знала очень немного, как и все, кто толпами шел в Уайт-Пойнт, чтобы увидеть казнь, ни на мгновение не сомневаясь что правосудие Каролины более гуманное и цивилизованное, чем в северных колониях, о которых рассказывали вообще ужасные вещи.

Анна бродила бы по городу каждый день, но у отца возникли другие планы. После некоторых размышлений и консультаций Кормак отправил дочь к вдове Варнод, изучать сложности вышивания, украшения гобеленов, рисование и другие премудрости. Так как Анна уже читала Мольера, Мильтона, Боккаччо, она очень быстро устала от многозначительных фраз вдовы по поводу кулинарии и шитья.

Как-то раз одна розовощекая девчушка отчитала Анну за ее «непочтительное» отношение.

— Если Вы не научитесь тому, что должна уметь настоящая леди, госпожа Анна, — говорила девочка, моргая, — Вы никогда не станете хорошей женой.

— Женой? — Воскликнула Анна так, чтобы все слышали. — Почему все женщины стремятся к этому? Я не хочу быть никем изнасилована! Благодарю!

По застывшим лицам вокруг Анна поняла, что опять сказала что-то не так.

Вскоре она стала пропускать занятия и проводить целые дни в доках со своими новыми приятелями.

С широко раскрытыми глазами девушка бродила среди большого скопления покупателей и продавцов пядь за пядью исследуя побережье. Она заглядывала в темные зловонные таверны, где перемешивался запах соли, вина и пота. Она видела проституток которые сидели на коленях у пьяных моряков или высовывались в окно, обнажив груди и предлагали свой «товар». Она наблюдала драки, возникающие в одном месте и расходящиеся волнами по улицам, слышала нецензурную брань мужчин, ругающихся из-за женщин или рома. Но пассивное наблюдение ее больше не устраивало, и Анна присоединилась к небольшой шайке хулиганов из доков.

Так как отец был постоянно занят, а мать не вставала раньше полудня, Анна имела больше свободы, чем под присмотром прислуги в Белфилде. Она прятала бриджи и жилет в пустом доме за верандой вдовы Варнод. Никому в городе не было дела до того, что она делала и куда пошла. Вдова заметила только то, что девочка все чаще отсутствует, но решила, что это — забота ее родителей. Пока обучение оплачивалось, вопросов у нее не возникало. Когда карета Кормака оставляла девочку у двери веранды, она тут же исчезала за углом, сбрасывала свои юбки и надевала бриджи. Затем, как только юные леди гуськом входили в гостиную вдовы, Анна натягивала кепку и бежала на берег.

Два-три дня в неделю она охотно бегала с бандой мальчишек в возрасте от десяти до пятнадцати лет, единственной целью в жизни которых было стать, по крайней мере, подмастерьем на торговом судне и уйти в море. Многие хотели стать пиратами и иметь собственный корабль. Каждый мечтал о том дне, когда сможет войти в гавань со своей командой, а причал будет пестреть дамскими шляпками и юбками, и все женщины будут замирать от восхищения. Такими были и их игры, когда они, крича и сражаясь, кружили над доками, как чайки. Это был мир, который открывался перед ними: алые знамена, стоны раненых, отважные кличи и возвращение домой на закате, когда весь Чарльзтаун собирается на причале, восклицая: «Да здравствует Братство! Слава капитану!».

Бои с деревянными саблями и украденными где-то тесаками происходили между мальчишками повсюду в доках, в надежде быть замеченными. У Анны было преимущество, потому что Чарли Фофезерс научил ее владеть саблей, пистолетом и томагавком еще в детстве. К тому же, она была на полголовы выше всех мальчишек. Ее посвящение было жестоким, но быстрым. Как-то раз она выполняла поручение проститутки из «Зеленой Чайки», которая попросила ее за шиллинг принести от повивальной бабки уксус. На девушке были надеты бриджи, волосы спрятаны под кепку а перевязанную грудь скрывал жилет. Когда Анна возвратилась в таверну, к ней стали приставать трое хулиганов, желающих поразмяться.