* * *

По весне, едва в Финском сошел лед, начали свой промысел рыбаки. В утлой лодчонке закидывали невод, надеясь на улов двое мужичков, отец и сын, из ближайшей к заливу деревеньки, но латанный-перелатанный невод, как нарочно, зацепился за что-то на дне залива. Старик долго чесал затылок, сидя в лодке: вода все же была еще слишком холодна для того, чтобы попытаться нырнуть и отцепить невод, а ежели тащить его, то можно и вовсе порвать, — думал мужик. Решившись, мужик зло сплюнул за борт и принялся тянуть сеть изо всех сил, а молодой парнишка тут же кинулся помогать отцу. Нехотя сеть поддалась, и вскоре они уже вытянули нечто, запутавшееся в сетях, из воды и втащили свою находку в лодку. Распутав сеть и приглядевшись, старик истового перекрестился.

— Господи, помилуй! Утопленник, — пробормотал он. — Баба, похоже.

Не решаясь притронуться к страшной находке, отец и сын взялись грести к берегу, и едва лодка причалила в устье Стрелки, парнишка со всех ног кинулся в Стрельну за местным урядником. Прибывший полицейский скривившись от отвращения осмотрел вытащенное из воды тело. Судя по всему, в воде оно пробыло около года и успело разложиться, а то, что сохранилось, не позволяло с уверенностью заявить о личности погибшей, поэтому его внимание привлекло жемчужное ожерелье на шее утопленницы. Довольно дорогая вещь позволяла предположить, что найденная женщина принадлежала к сословию благородному. Ломая голову над тем, кем могла быть покойница, урядник припомнил, что именно в этих местах год назад искали, но так и не нашли тело сброшенной с моста в реку Стрельну княгини Шеховской, поэтому решено было во избежание недоразумений доставить тело в Петербург и пригласить кого-нибудь из родных княгини для опознания.

Весть о том, что предположительно нашли тело его невестки, застала князя на службе, и Николай Матвеевич не мешкая отправился в участок, чтобы либо удостовериться в том, либо опровергнуть заявление полицейских. Князь долго стоял над тем, что осталось от тела утопленницы, понимая, сколь многое от него сейчас зависело, и зная, что ему нельзя было ошибиться. Господи! Как хорошо, что Павел не видит этого, — перекрестился он. У вытащенной из залива женщины были темные волосы, и она была невысокого роста — это было, к сожалению, все, что он мог сказать о ней.

Ожерелье, которое предъявил для опознания полицейский, было довольно недешевой изящной вещицей. Оно представляло собой нитку жемчуга с красивой и сложной застежкой в виде цветка, инструктированного бриллиантами, однако князю вещь эта была не знакома. Боясь принять неверное решение, он посоветовал показать его сестре Юлии Львовны, княгине Горчаковой, что и было незамедлительно исполнено.

Полицейского, явившегося в дом князя Горчакова, пригласили в кабинет, где он и застал молодую княгиню и ее супруга. Едва взглянув на предъявленную полицейским урядником вещь, Полина тотчас лишилась чувств, а когда пришла в себя, с уверенностью заявила, что это ожерелье принадлежало ее сестре и было подарено ей ее супругом Павлом Николаевичем Шеховским на Рождество. Она даже вспомнила, что именно его видела на сестре в тот день, когда они ждали Пасхального крестного хода.

После ухода полицейского Полина никак не могла отойти от случившегося и, едва успокоившись, вновь начинала плакать.

— Я не верю! Не верю! — шептала она, цепляясь за лацканы сюртука Мишеля, сидевшего рядом с ней на софе, и пряча залитое слезами лицо у него на груди. — О, Господи, ее и в самом деле больше нет!

— Полно убиваться, Полин, — гладил жену по спине Михаил, — ведь почти год прошел, и такой конец был вполне предсказуем.

— Да, я все понимаю! Но пока не нашли тела, оставалась надежда, — подняла блестящие от слез глаза Полина.

— Я понимаю, что это тяжело! Нам остается только смириться.

— А что, если я ошиблась? — всхлипывая, пробормотала Полина. — Нет, не могла! Это и в самом деле то самое ожерелье, — тут же покачала она головой.

— Мне жаль, — пробормотал Горчаков.

Вытащив из кармана платок, князь протянул его жене. Полина промокнула глаза и, всхлипывая, прижалась к нему всем телом. Обняв ее, Михаил принялся укачивать ее, как ребенка, шепча ей на ухо слова утешения.

— Спасибо, — прошептала в ответ Полина, — спасибо Вам за то, что Вы есть у меня!

— Я люблю Вас, Полин! — вздохнул Михаил. — Когда Вам больно, мне тоже больно.

— Мишель, я хочу ребенка, — едва слышно прошептала Полина, не решаясь взглянуть ему в глаза. — Очень хочу, мальчика, похожего на Вас, или девочку.

Горчаков замер, боясь поверить услышанному. Он уже совсем было решился уехать из Петербурга в Синявино, и только свалившиеся на них безрадостные новости отложили неизбежный, как он считал, разговор с женой.

— Полин, Вы не в себе сейчас, — пробормотал он.

Полина подняла голову, и отстранилась от него.

— Нет! Я сказала именно то, о чем думаю все последнее время. Я хочу быть с Вами, Вы нужны мне, Мишель.

— А Шеховской? — помедлив минуту, спросил Горчаков. — Он больше Вас не волнует?

Задавая этот вопрос, он понимал, что причиняет боль и ей, и себе, но не мог поступить иначе: он должен был знать.

— Не волнует, — едва заметно покачала головой Полина.

— С глаз долой — из сердца вон? — горько усмехнулся Михаил.

— Зачем Вы так со мной, Михаил Алексеевич? Мне нет причин лгать Вам. Я ужасно боюсь остаться в одиночестве, и не потому, что ежели Вы оставите меня, — да, да я знаю, что Вы собирались уехать в Синявино, — печально улыбнулась Полина, — общество отвернется от меня, а потому, что жизнь, как Вы могли только что убедиться, слишком быстротечна, и мы можем потерять то счастье, что нам даровано судьбой, в любую минуту.

— Может, Вы и правы, Полин, — положил свою руку поверх ее маленькой ладошки Горчаков. — Означает ли это, что Вы желаете видеть меня в своей спальне нынче?

Полина, смутившись, покраснела, но решительно кивнула.

— Я буду ждать Вас нынешним вечером и всегда, когда Вам будет угодно. Мы не могли бы отменить все сегодняшние визиты…

— Да, конечно, я немедленно отпишу, — поднялся с софы и направился к столу князь.

От Горчаковых полицейский урядник направился в особняк Шеховских, где передал Николаю Матвеевичу ожерелье, сказав, что княгиня Горчакова без колебаний признала в нем ожерелье, подаренное ее покойной сестре, и выразив при этом соболезнования.

Тело княгини Шеховской похоронили на семейном кладбище в Павловском, куда его доставили из Петербурга в наглухо заколоченном гробу. После погребения и панихиды Николай Матвеевич долго сидел в своем кабинете, не зная, где найти слова, чтобы написать сыну о произошедшем. Злополучное ожерелье лежало перед ним на столе, жемчуг таинственно мерцал в ярком солнечном свете теплого майского дня, а бриллиантовая застежка вспыхивала всеми цветами радуги.

Год назад этот же самый радужный блеск привлек внимание одной особы. Молодая цыганка, собирая хворост для костра на берегу залива, увидела в песке нечто, блеснувшее в лучах заходящего солнца, и, опустившись на колени, стала осторожно шарить рукой по песку. Ее поиски увенчались успехом, о чем возвестил восторженный возглас. Отряхнув свою находку от песка, цыганка полюбовалась изысканной вещицей, а потом, не долго думая, надела ее себе на шею и, прикрыв свою находку шалью, бросилась подбирать рассыпанный по берегу хворост.

В табор, ставший на ночлег на берегу залива, она вернулась, когда уже совсем стемнело, и тут же попала под горячую руку ревнивого супруга. Ее мужу Петше показалось, что его жена слишком долго отсутствовала, да к тому же отсутствовала, как оказалось, не одна она. Петша знал, что один их соплеменник давно положил глаз на красотку и по его мнению только и ждал удобного случая, а сегодня его тоже не было в таборе. Заметив на шее "неверной" супруги новую безделушку, цыган рассвирепел и потащил ее к реке. Не дав ей сказать ни слова и несколько раз ударив несчастную по лицу со всей силы, он выхватил нож и всадил его прямо в сердце женщины, однако опомнившись, решил избавиться от тела, а своим соплеменникам сказать, что его жена якобы приглянулась местному барину и потому ушла в ближайшую усадьбу. Завязав в подол юбки несколько булыжников, Петша погрузил тело в лодку, оставленную на берегу рыбаками, и, выйдя на ней в залив, выбросил убитую супругу за борт. Вернув лодку на место, поутру он сделал вид, что сходил в усадьбу и вернулся один, потому что его жена приняла решение остаться с молодым барином и в табор возвращаться не собирается. Цыгане не считали изменой, если какая-нибудь цыганка дарила свои ласки кому-нибудь из иноверцев за несколько золотых, — более того, подобный заработок даже приветствовался. А зная вздорный и ревнивый характер Петши, ему поверили, рассудив, что его жена вполне могла остаться с приглянувшимся ей гаджо в поисках лучшей доли.

Именно это тело и нашли год спустя рыбаки.

* * *

Разрешившись от бремени, Анна поправлялась медленно. Организм, ослабленный сначала лихорадкой, перенесенной ею по весне, а потом беременностью, казалось, растерял все свои жизненные силы. Закревский с тревогой наблюдал за ее состоянием, приглашая из Киева все новых и новых докторов, доктора же в один голос советовали подождать. Василию Андреевичу вдруг сделалось страшно: он успел не на шутку привязаться к Аннушке и теперь боялся, что и она покинет его, едва появившись в его жизни. За мальчиком, названным Николаем Васильевичем, потому как появился он на свет в аккурат на Николу зимнего, взялась ходить старая Агата. Закревский хотел было найти няньку помоложе, но Анна, которая привязалась Агате, выходившей ее саму, уговорила его доверить Николку старой нянюшке.

К февралю здоровье ее немного улучшилось, но она по-прежнему никуда не выходила и не выезжала из дома. Часами просиживала она в детской, наблюдая за сыном. Аня пытливо вглядывалась в его лицо, пытаясь угадать в нем черты того, кто был его отцом. Уже сейчас было видно, что у малыша будут серые глаза, а волосы темные, как у нее самой. А может, и отца его были темные волосы? — думала она, улыбаясь тому, как Николка пытается поймать ее палец, которым она медленно водила перед его лицом. В такие минуты сердце ее замирало от радости и материнской гордости. Он мой! — ликовала душа. — Мой сын! Да разве важно, кто его отец, если я люблю его больше жизни своей, и, не задумываясь, отдам ее за него?! — думала она. Но Аня лукавила. Ей бы очень хотелось знать, кому она обязана появлением на свет Николая, и она то и дело перебирала в уме различные варианты. Не раз ей приходило в голову, что, возможно, отца его нет в живых. Может, он погиб, и именно потому она и решилась вести счеты с жизнью? Думая об этом, Аня чувствовала, как глаза ее наполняются слезами. Любила ли она его? Наверное, любила, — вздыхала она, — иначе разве ж болело бы так сердце от одной мысли, что смерть могла разлучить их навсегда? Может, от того и становилось ей так страшно при мысли, что однажды память вернется к ней?