Проводник и в самом деле нашелся довольно быстро. Уже на второй день в комнаты, которые занимал Шеховской в сопровождении местного чиновника пришел низкорослый якут, возраст которого было совершенно невозможно определить. Широкое плоское лицо, покрытое тонкой сеткой морщин, по своему виду напоминало печеное яблоко, одет он тоже был весьма своеобразно: охотничья куртка и штаны из оленьей кожи, мягкие сапоги да небольшой кожаный мешок за плечами, с которым он, по всей видимости, никогда не расставался. Неоспоримым достоинством проводника было то, что он прекрасно понимал русскую речь и сам довольно сносно говорил по-русски. Звали его Буотур, он внимательно выслушал Шеховского, но выезжать в ближайшее время категорически отказался.

— Плохой нынче тайга, сырой, голодный, — спокойно и даже где-то с сознанием собственного достоинства и значимости произнес он. — Ехать можно, когда дорога высохнет. Сейчас никак нельзя. Плохо.

— И когда же она высохнет? — сложив руки на груди, раздраженно поинтересовался князь.

— Когда ыам придет, — пояснил Якут.

— Май по-нашему, — объяснил молодой человек, приведший проводника.

— Это что же, мне придется здесь до мая месяца прохлаждаться? — возмутился Павел.

— Раньше он не пойдет, потому как считает, что сейчас не подходящее время для перехода, а сами Вы не доберетесь, — пожал плечами молодой чиновник. — Если бы Вы по Аянскому поехали… Он намного лучше Охотского, да только по нему до Петропавловска недели на две дольше добираться.

— Значит, поедем по Охотскому, — все еще сердясь, ответил Шеховской.

— Вот Вам и время будет собраться в дорогу, Ваше сиятельство, — улыбнулся молодой человек, — а Буотур поможет в сборах.

Павел, без особых проблем доехавший от Петербурга до Якутска, даже представить себе не мог, сколько всего им понадобится в дорогу. Как оказалось, по Охотскому тракту почтовые станции практически не встречаются, и надеяться им придется исключительно на собственные силы. Буотур посоветовал прикупить еще двух вьючных лошадей. Маленькие якутские лошадки, были хоть и неказисты с виду, но волне способны везти на себе довольно много поклажи. Одежду Шеховского якут также раскритиковал. Посомневавшись немного, князь все же приобрел по его совету охотничью куртку. Единственное, что из снаряжения путников вызвало восхищенный возглас у проводника — английское ружье Павла. Буотур долго вертел его в руках под гордым взглядом владельца, прищелкивал языком, вскидывал приклад на плечо.

— Хорош, очень хорош, — похвалил он, возвращая ружье хозяину.

Наконец, покончив с утомительными сборами, небольшой отряд, состоящий из самого Шеховского, Прохора и проводника, выехал ранним утром из Якутска по Охотскому тракту. Снег уже почти сошел, оставались только небольшие островки в самых затененных участках тайги, но даже сейчас дорога и в самом деле была отвратительной, потому им едва удавалось покрывать до полусотни верст за день, и Павел понял, как прав был настоявший на задержке Буотур. Он давно не проводил в седле столько времени и поначалу с непривычки чувствовал к концу дня чудовищную усталость, но старался ни единым жестом не выдать своего состояния, потому как маленький якут, который явно был старше его, несмотря на тяжелые переходы по-прежнему был бодр и, казалось, не ведал усталости. Стараясь не обнаружить свою слабость перед проводником, Поль наутро садился в седло, сцепив зубы и стараясь не морщиться от боли во всем теле.

Но на четвертый день он чувствовал себя уже гораздо лучше: хотя тело по-прежнему ломило от усталости, но Павел ощутил, что изменилось что-то внутри его самого, словно появился некий стержень, который придавал сил и заставлял двигаться вперед, невзирая на трудности, которыми изобиловала дорога. Буотур оказался хорошим охотником, и благодаря ему в рационе у путешественников, помимо запасенных вяленого мяса и соленой рыбы, появилась свежая дичь, готовить которую доверили Прохору. В этом нелегком путешествии Шеховский сам ощущал, как стирались те границы, что раньше просто немыслимо было нарушить, исчезали условности, к которым он привык с пеленок, даже Прохор, которого он раньше и не замечал, считая само собой разумеющимся наличие прислуги, теперь воспринимался им иначе.

Павел с удовольствием перенимал у Буотура его охотничьи навыки. По дороге им часто встречались небольшие таежные озера, изобиловавшие только что вернувшимися из теплых краев утками. Остановившись на ночлег на берегу такого лесного озера, Павел отправлялся вместе с якутом на охоту, оставляя Прохора обустраивать лагерь. В этот раз добыча оказалась невелика: всего лишь два селезня, да и тех подстрелил Буотур. Павел так хотел быстрее добраться до места, что почти не смотрел под ноги, и, споткнувшись о выступающий из земли корень, чтобы не упасть, ухватился за какую-то ветку, которая сломалась с громким треском. Тут же из прошлогодних сухих камышей взметнулась стайка диких уток, и Буотур успел сделать всего два выстрела. Князь даже не успел зарядить ружье; к тому же, падая, он просыпал патроны, что были в кармане охотничьей куртки. Большего позора для охотника и представить было невозможно, и расстроенный Шеховской отправился в лагерь один, оставив Буотура вытаскивать из озера подстреленную им добычу. Он шел по хорошо заметной тропе, отмахиваясь от жужжащего со всех сторон гнуса и не особенно глядя по сторонам. Выйдя на открытое место, Поль замер: прямо перед ним, в каких-то двадцати саженях, ворча и недовольно косясь в сторону охотника, стоял бурый медведь. Очевидно, что лесной великан, пробудившись от зимней спячки, был голоден, а звуки выстрелов его уж точно не порадовали. Шеховский замер, затаив дыхание; опустив руку в карман куртки, он нащупал последний оставшийся из взятых с собой патронов, отчаянно надеясь, что медведь уйдет, не проявив к нему интереса. Какое-то время бурый хищник стоял почти неподвижно, настороженно принюхиваясь, но вдруг взревел и поднялся на задние лапы.

— Близко! Как же близко! — с досадой прошептал Шеховской, загоняя патрон в ствол. — Не успеть, никак не успеть!

Поль вскинул ружье и выстрелил. Взревев, зверь рванулся к нему, и в тот же миг где-то сбоку раздался дикий пронзительный крик. Это кричал Буотур, отвлекая внимание зверя на себя. Вставший на дыбы хищник на мгновение замер, развернулся и двинулся на нового врага, взмахнув огромной лапой и сбив с ног замершего в оцепенении охотника, но грохнул второй выстрел, и медведь свалился замертво в двух шагах от сбитого им на землю Павла. Шеховской, пошатываясь, сел, лицо саднило, и осторожно коснувшись щеки, Поль с ужасом уставился на окровавленную ладонь. Спускаясь с небольшого пригорка, к нему уже бежал Буотур.

— Глупый! — кричал он. — Глупый! Зачем один ушел?!

— Неужели не попал, — со стоном пробормотал Павел, все еще не веря, что он мог промахнуться со столь близкого расстояния.

— Попал, — проворчал якут. — В самое сердце попал, — стукнул он кулаком себя по груди. — Медведь сильный, охотник его убил, а он еще будет бежать.

Приподняв голову Шеховского, Буотур осмотрел рваную рану, оставленную когтистой медвежьей лапой на лице князя.

— Счастье твое, мог голова оторвать, — поцокал языком якут.

Вернувшись в лагерь, Павел чуть не до смерти перепугал своего денщика. Отдав Прохору уток, проводник промыл и обработал рану князя, а затем занялся медвежьей тушей. Прохор почти до самого вечера причитал над хозяином, как наседка.

— Как же ж так, Павел Николаевич, это ж какие шрамы останутся?

— Полно тебе, — отмахнулся Шеховской. — Чай, не красная девица, чтобы слезы лить по красоте утраченной. Радоваться надо, что жив остался!

И хоть говорил он это небрежно, стараясь не выказать истинных чувств, на душе кошки скребли. Поутру Поль проснулся, едва рассвело. Поврежденная щека, смазанная каким-то вонючим снадобьем из запасов Буотура, онемела. Подойдя к озеру, он склонился над гладкой поверхностью, пристально вглядываясь в расплывчатое отражение. Под запекшейся коркой невозможно было ничего разглядеть. Да, уж красавцем больше тебе не быть, — вздохнул князь и, обернувшись, с ненавистью глянул на растянутую на кольях шкуру.

Задержавшись на озере еще пару дней, тронулись в путь, как только стало ясно, что кроме изуродованной щеки, других последствий от нападения медведя для Шеховского не наступило. Благодаря стараниям Буотура рана не воспалилась и не возникла частая в подобных случаях лихорадка.

Буотур уверенно вел небольшой отряд одному ему известными тропами. Они уже давно отклонились от Охотского тракта и теперь целиком полагались на своего проводника. За это время раны на лице Шеховского зажили, но на время пути Павел, чтобы скрыть уродовавшие щеку шрамы, идущие от виска к подбородку, отпустил бороду.

В Петропавловск добрались почти через два месяца после того, как покинули Якутск, и только здесь Павел наконец-то увидел себя в зеркале. Однако же, тщеславие грех, — усмехнулся он, разглядывая заросшего бородой незнакомца.

— Прохор, бритву приготовь! — крикнул он денщику, раскладывающему его вещи в их временном пристанище.

— Никак бриться решили, Ваше сиятельство? — оторопел денщик. — Так ведь видно будет.

— Что ж теперь, паранджу надеть? — усмехнулся Шеховской.

Позже, рассматривая в зеркале свое отражение, Павел задумчиво провел по щеке кончиками пальцев. Два красноватых шрама с неровными краями пересекали левую щеку от виска до подбородка.

— Слава Богу, что цел остался, — пробормотал он, отворачиваясь от зеркала.

Губернатор Камчатки Завойко встретил их хорошо, хотя и не сумел скрыть своего недовольства тем, что Муравьев прислал к нему своего человека. Неужели не доверяет? — думал Василий Степанович, пытаясь понять истинную цель приезда Шеховского. Завойко показал князю все, что удалось сделать за год после его назначения на должность губернатора, показал оборонительные укрепления, которые в свой последний визит в Петропавловск приказал возвести граф Муравьев. Пробыв в Петропавловске почти месяц и изучив состояние дел, Павел отправился обратно в Иркутск уже другим путем. Из Петропавловска на небольшой шхуне он добрался до Аяна, а оттуда уже по вполне сносному Аянскому тракту, построенному Завойко еще в его бытность представителем Российско-Американской Компании в Аяне, до Якутска. В Иркутске князя Шеховского ожидало в числе прочих письмо от отца. Оно пришло в самом начале июня и пролежало в канцелярии Восточно-Сибирского ведомства почти до конца лета, дожидаясь его возвращения.