Мари Валевская, в прошлом сезоне гостившая у Шеховских по приглашению Софьи Андреевны, теперь прибыла в столицу со своей матушкой. Ей уже исполнилось двадцать лет, и в этом сезоне матушка решительно взялась устраивать будущее своего милого дитя. А помыслы девушки все так же были о молодом князе Шеховском, поэтому Мари, получив известие о возвращении в Петербург Павла Николаевича, поспешила нанести визит Софье Андреевне, преследуя, однако совсем иную цель.

Минуло полгода после исчезновения Юлии Львовны. Маша слышала о том, что Павел тяжело перенес потерю супруги, но она надеялась, что прошло уже достаточно времени, чтобы смириться с этой потерей, и теперь-то у нее наверняка есть шанс обратить его внимание на себя. Конечно, формально он не мог считаться вдовцом, но однако же ни у кого не вызывало сомнений в том, что княгиня Шеховская погибла, потому как спастись у нее не было ни единой возможности, а если бы она каким-то чудом все же спаслась, то уже непременно объявилась бы.

Выбрав время, когда тетушки дома не было, Мария Петровна явилась с визитом на Сергиевскую улицу. Узнав от дворецкого, что княгиня отправилась с визитами после возвращения из Павловского, Маша осведомилась о местонахождении Павла Николаевича. Услышав в ответ, что молодой барин дома, но визитеров не принимает, она, проигнорировав слова дворецкого, решительно направилась в покои кузена.

Поль был у себя в кабинете. Полулежа на диване и закинув руки за голову, он бездумно смотрел на танец пылинок в ярком солнечном луче, что осмелился пробиться сквозь неплотно задернутые портьеры. Вот так и вся грядущая жизнь представлялась ему таким же полумраком, в котором единственным светлым лучом были бережно хранимые воспоминания о таком коротком счастье. На столе лежала открытая книга, а рядом стоял наполовину опорожненный графин с бренди и пустой стакан. Повернув голову на звук открывшейся двери, Павел недоуменно уставился на нарушительницу его уединения.

— Добрый день, Павел Николаевич, — приветливо улыбнулась Маша. — Я не застала Софью Андреевну, но не смогла уйти, не повидавшись с Вами.

— Вот как, — усмехнулся Шеховской, поднимаясь и затягивая туже пояс на бархатном шлафроке. — Ну что же, дорогая кузина, прошу Вас, проходите! Я велю подать чай.

Взяв со стола колокольчик, Павел позвонил. Визит Мари был более чем некстати. Он легко угадал ее намерения, — впрочем, они и раньше не были для него секретом, и оттого видеть ее было ему неприятно.

— Поль, — Мари присела в кресло и аккуратно расправила складки прелестного платья нежно-абрикосового цвета, — мы так давно не виделись с Вами.

— Действительно давно, — кивнул он. — Я был в Ильинском, — присел он в кресло напротив кузины.

Дверь приоткрылась, и на пороге появился Прохор.

— Чего изволите, Ваше сиятельство? Велите еще бренди подать? — но, увидев Мари, тотчас прикрыл рот ладонью и виновато стрельнул глазами в сторону хозяина.

— Убери, — махнул рукой на столик Поль. — Скажи, чтобы чай подали… в малый салон, — добавил он, переведя взгляд на Машу.

В том, что она явилась прямо в его покои, было нечто интимное. Она переступила незримую границу, вторглась на его территорию, вызвав у него злость и раздражение, удержать которые стоило немалых усилий.

Павел молчал, понимая, что это не вежливо, но разговаривать с Мари на дежурные темы не было никакого желания. В конце концов, он ее не приглашал, она сама навязала ему свое общество. Краснея под его пристальным взглядом, Маша вдруг, словно решившись на что-то, ответила ему таким же дерзким вызывающим взглядом.

— Павел Николаевич, Вы вернулись из Ильинского две недели назад, и никуда не выезжаете, нигде не бываете. Но нельзя же хоронить себя в четырех стенах из-за того, что случилось так давно! — выпалила она.

— Давно? — приподнял одну бровь князь. — Поверьте, Мари, для того, чтобы забыть обо всем, мне всей жизни будет недостаточно.

— Вы заблуждаетесь! Не зря ведь говорят: клин, клином вышибают, — улыбнулась она ему.

Старательно сдерживаемое раздражение прорвалось наружу.

— К чему Вы завели этот разговор, Мари? — недовольно поинтересовался Шеховской.

В дверь постучал Прохор и с поклоном доложил, что чай накрыт в малом салоне. Павел поднялся и подал руку девушке.

— Я это к тому, — положив руку на его локоть, ответила Маша, — что Вы замкнулись в себе и не видите ничего вокруг.

— И что же я, по-вашему, должен увидеть? — не скрывая сарказма, спросил Поль, открывая перед ней двери в салон.

Войдя в салон, Маша внезапно остановилась, повернувшись к нему, и князь налетел на нее, обняв тонкий стан, чтобы удержаться на ногах.

— Поль, неужели Вы совсем ничего не замечаете? — подняв голову, распахнула она свои голубые глаза, и взгляды их встретились.

Шеховской молчал. Их лица были так близко друг к другу, что стоило ему чуть-чуть наклонить голову, и его губы непременно коснулись бы ее приоткрытых губ.

— Я люблю Вас! — выдохнула Маша.

— А я Вас нет, Мари, — ответил он, опуская руки и отступая от нее на шаг.

В голубых глазах блеснули слезы разочарования и обиды.

— Ее не вернуть! — всхлипнула она. — Неужели она умерла — и все равно стоит между нами?

Лицо Шеховского приобрело неприязненное выражение.

— Мари, не Вам судить о том! Она никогда не стояла между нами — ни тогда, ни сейчас. Для меня вы кузина, не более. Вы приняли желаемое за действительное.

— Ненавижу! Ненавижу ее! — прошептала она. — Но ведь она мертва!

— Она жива! Вот здесь, — дотронулся он рукой до головы, — и здесь, — приложил он ладонь к сердцу. — А теперь прошу меня извинить, — Павел откланялся и, оставив Мари стоять посреди салона, вышел, в раздражении хлопнув дверью.

Разговор с Машей разбередил затянувшуюся было сердечную рану: воспоминания о том, что было, сожаления о том, чего не будет, обрушились на него подобно лавине. Поль несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Пройдя в вестибюль и застав там дворецкого, он довольно резко приказал тому сообщать девице Валевской, что его дома нет и не будет в ближайшее время, если она еще раз явится с визитом.

* * *

С тех пор как семейство Кошелевых вернулось в родное поместье, минуло четыре месяца, но Полине показалось, что они пролетели совершенно незаметно. Столь быстрому течению времени немало способствовали перемены, произошедшие в усадьбе.

Докки разрешилась от бремени мальчиком, названным в честь его деда Львом, и теперь жизнь в доме вращалась исключительно вокруг маленького барина Льва Сергеевича и его матери.

Предоставленная самой себе, Полина много думала о предстоящей жизни с князем Горчаковым. Из того, что она успела узнать о нем, Михаил представлялся ей человеком честным и благородным, хотя, конечно, не лишенным некоторых недостатков. По ее мнению, к недостаткам можно было отнести излишнее упрямство и бескомпромиссность в чем бы то ни было. Стань она его супругой, ей во всем придется придерживаться его мнения, даже если оно будет идти вразрез с ее собственным.

Но даже не это стало причиной всех ее сомнений. Трагедия, произошедшая с ее сестрой, дала ей отсрочку и вместе с тем повод для раздумий. Сама с собой она не могла ни лгать и ни притворяться. Увы, не было у нее ответного чувства к будущему супругу, и то, что поначалу казалось единственно верным решением, теперь казалось западней. Ее согласие было продиктовано тем, — и в этом она могла, пожалуй, признаться только себе самой, — что разрыв помолвки с Шеховским был слишком болезненным ударом по самолюбию. Зная о близкой дружбе Павла с Горчаковым, Полина всего лишь хотела продемонстрировать, что ее гордость ничуть не задета, и собственно ей нет никакого дела до Шеховского. Но теперь, когда Жюли исчезла, нет-нет да и возвращалась она к мыслям о несостоявшемся женихе. Она целый год мечтала о нем и дождалась-таки предложения от него. Кто знает, как бы все сложилось, если бы Павел не повстречался с Жюли? И как бы ни были циничны ее нынешние мысли, но какой-то бесенок постоянно напоминал ей о том, что младшей сестры больше нет, а она, кажется, готова совершить самую большую ошибку в своей жизни.

Полина все откладывала отъезд из Кузьминок в столицу, придумывая различные отговорки. Последнее письмо от князя Горчакова она получила неделю тому назад. Мишель писал, что скучает и с нетерпением ждет встречи с ней. Она несколько раз перечитала его, но так и не написала ответ. Ей-Богу, она не знала, что ему написать! Настала пора принять решение. До намеченной даты венчания оставалось чуть более трех недель, и долее медлить с поездкой было уже невозможно, а она все еще сомневалась. Тогда в Петербурге ей льстило внимание Михаила, и она что было сил поддерживала его интерес к своей персоне. Что там греха таить, Полина откровенно кокетничала с ним, улыбалась в ответ, ловя его восхищенные взгляды, — словом, сделала все, чтобы дать понять князю, что он ей не безразличен.

Так и не решившись разорвать помолвку и не найдя в себе сил объяснить причины такого своего желания, Полина собралась в Петербург. В поездке ее должен был сопровождать Сергей. Как и в прошлый раз, планировали остановиться в доме Лукомских. Сергей рассчитывал на то, что не задержится надолго в столице и сразу после свадьбы сестры вернется в имение к жене и сыну.

Накануне отъезда молоденькая горничная Полины Глафира под присмотром Пелагеи укладывала вещи барышни. Горничная тихонечко причитала над тем, что отныне ей вместе с барышней жить придется в чужом доме, и еще неведомо, как-то ее там примут. Не сдержавшись, Пелагея отвесила девке подзатыльник.

— Ей-Богу, что ты как по покойнику воешь! — прошипела она так, чтобы не услышала Полина, безучастно взиравшая на суету, царившую в ее комнатах: открытые сундуки, ворох тончайшего белья на кровати, ленты, шляпки, подвенечное платье, уложенное в отдельную коробку.