— Ступайте, ma cheriе, — выпустил он ее из своих объятий. — Ступайте, я не голоден.

Жюли выскользнула за дверь, и лишь только она за ней закрылась, Поль с трудом разжал сведенные судорогой пальцы левой руки.

Спустя несколько минут к нему явился дворецкий и проводил в спальню, где его уже дожидался Прохор. В комнате было еще прохладно, чувствовалось, что печь затопили совсем недавно.

— Виделись, Павел Николаевич? — не утерпел денщик, помогая князю раздеваться.

— Свиделись, — вздохнул Шеховской.

— Что-то Вы, барин, вроде не больно-то рады, — осторожно заметил Прохор.

— Сам не знаю, то ли радоваться, то ли огорчаться: встретились, будто чужие, — грустно усмехнулся Павел, чувствуя невыносимую щемящую тоску.

Был ли страх в ее глазах, когда смотрел в них так близко в неверном пламени свечей? Может, показалось ему, или и вправду его общество нынче было ей в тягость, и оттого она поспешила покинуть его? В дверь тихо постучали, явился лакей с полным подносом и принялся сервировать ужин на небольшом столике, с любопытством поглядывая на нежданного гостя, которого, как он доподлинно знал от горничной барыни Таши, так долго ждали в Закревском. Закончив, он с поклоном удалился.

— Присаживайся, — обратился к Прохору князь, — чай, не впервой нам за один стол садиться.

— Увольте, барин! — замотал головой денщик. — То, Ваше сиятельство, в тайге было, а здесь не по чину мне.

— Садись, говорю, помянем старого графа, сегодня его схоронили, — указал ему на стул Шеховской.

Прохор осторожно присел к столу и глядя на то, как князь, сжав губы разливает по рюмкам бренди, боязливо поежился. Видно было, что барин не в духе, а в такую пору ждать от него можно чего угодно — и разговора задушевного, и оплеухи, коль забудешь место свое.

— Царствие небесное рабу Божьему Василию, графу Закревскому, — вздохнул Поль, залпом выпивая рюмку.

— Говорят, хороший человек был, — поддакнул Прохор.

— Тебе-то откуда знать? — удивился Павел.

— Так покуда Вы с княгиней разговоры вели, я на конюшню сходил — проверить, как там лошадок наших устроили.

— Ну, и что узнал? — спросил Шеховской, явно заинтересовавшись.

— А на конюшне я с Егором познакомился. Он там хоть и не самый главный, а барина покойного уж больше десяти лет только он и возил, а до него отец его был у барина кучером, он ему, можно сказать, вожжи и передал. И в Италию тоже он барина возил, только вот назад ехали невесело, барин хоть и совсем плох был, а держался, все в Петербург спешил, да не доехал, пришлось домой поворачивать. И перед смертью тоже говорил, что надо в Петербург ехать, мужа Юлии Львовны, то есть Вас, искать, переживал за нее очень, — Прохор умолк на минуту, а потом продолжил. — Они туда чего поехали-то? Барин, Егор сказывал, Юлию Львовну как дочь родную любил. У него, знаете ли, была дочка, Аннушкой звали. Так в тот год, когда барыня пропала, ровно год исполнился, как померла она от лихорадки, отец и приехал, чтобы могиле ее поклониться. Жена его еще раньше померла, а как дочку схоронил, так один как перст остался.

— Вот как? Жаль, конечно…

— Того барин и велел всем Юлию Львовну Аннушкой величать, когда она в себя пришла, а имени-то своего не помнит, чтобы вроде как дочка к нему вернулась. А как Юлия Львовна простудилась сильно и тоже с лихорадкой слегла, барин так перепугался, что и она, как дочка его, помереть может, всех самолучших врачей к ней приглашал, вот они и сказали ему, что нужно ее в Италию везти, там вроде как солнца больше и море, они и поехали. И когда Юлию Львовну нашли, он тоже с барином был, говорит, в карету ее нести помогал, так что все на его глазах было. Барин тогда как ее увидел, так аж лицом побелел: уж больно сильно Юлия Львовна на прежнюю графиню Закревскую походит, он все понять не мог, как такое быть может, — выпив вторую рюмку, осмелел Прохор. — Ее-то, прежнюю графиню, тут все старики и до сего дня помнят, уж такая красавица была, а потом оказалось, что нашей Юлии Львовне она бабка родная, вона как вышло-то!

— Ты, коли закончил трапезничать, то ступай. Один хочу остаться, — поднялся из-за стола Павел.

— Конечно, Ваше сиятельство, — вскочил Прохор. — Я в людской нынче переночую.

Оставшись один, Павел прилег. Сон не шел, хотя видит Бог, он безмерно устал в этой поездке. Не такой ему виделась встреча с той, чей образ так бережно хранил в памяти долгие годы. Да, неизменным остался тонкий аромат фиалки, что он уловил, едва Жюли приблизилась к нему, так же струился мягкий шелк волос, такими же, как он помнил, были огромные карие глаза, но вот взгляд стал другим. Не было в нем более той наивности юной девушки, слепо влюбленной в него и готовой ради него на любые самые безумные деяния, нынешние глаза смотрели настороженно. Не моя, — горько вздохнул Павел, переворачиваясь на живот, — не моя более! Чужая женщина в самом расцвете своей красоты, холодная и чужая, но от того не менее желанная, и при взгляде на нее быстрее бежит кровь по жилам, а желание туманит разум. Оттого и не смог удержаться в порыве коснуться ее и, кажется, напугал. Каждое слово из ее рассказа впивалось иглой боли в сердце, а уж то, как она Левашова величать изволила… Не Сергей Александрович, а Серж, будто не посторонний человек, а милый сердцу друг. Что предпринять теперь? Увезти с собой в Петербург? Да захочет ли? Мучимый сомнениями, Павел уснул уже под утро, когда улеглась наконец бесновавшаяся всю ночь за окнами метель.

Жюли так и вовсе не спала всю ночь, гадая о том, какие мысли бродят ныне в голове у ее супруга. Как холоден он был с ней, будто и не рад встрече, будто видеть ее тяжкая повинность это для него. Боже, а коли так и есть? Столько времени прошло, может, давно уж другая царит в его душе и сердце, а она, свалившаяся на голову невесть откуда пропавшая жена, и есть самое тяжкое бремя? Но тут же вспоминала касание его горячих губ к своему виску, и от этого переворачивалось и сладко замирало сердце в груди. Такой близкий — и такой далекий! Да как же можно уснуть, когда стоит открыть дверь и пройти по коридору несколько шагов, чтобы оказаться на пороге его спальни. Несколько раз Юленька вскакивала с постели и, накинув на себя капот, подходила к двери, но, взявшись за ручку, отступалась от своего намерения. Как бы ни хотелось быть с ним, стыдно было предложить себя столь откровенным образом, а еще более страшно, чем стыдно, — оказаться отвергнутой. Вернувшись в постель и поджав под себя озябшие ноги, она тихо роняла слезы в подушку, страдая от того, что одно касание его рук разбудило в ней то, что, казалось, давно умерло и похоронено. Думая о том, она то вертелась ужом на постели, сбивая в ком простыни, то, провалившись в забытье, металась и вскрикивала, чем несколько раз будила Ташу, спавшую чутким сном в будуаре.

Почти и не сомкнув глаз, Жюли поднялась едва рассвело. Рывком отодвинула тяжелые портьеры, впуская в комнату холодный свет зимнего утра. Зябко поежилась в тонкой сорочке, дрова уж давно прогорели в печи, и в комнате царила утренняя прохлада. Подышав на замерзшее стекло, потерла его ладонью и выглянула в маленькую проталину. Ух, намело! — любуясь заснеженным парком, улыбнулась она. Захотелось взять Николку да пойти на улицу, подышать морозным воздухом, поглядеть, как деревенские ребятишки катаются с горки, но вспомнив вчерашний день и все, что с ним связано, только горько вздохнула. Взяв со стола колокольчик, позвонила. Явившийся на зов лакей бросился растапливать печь, пока барыня умываться изволили. Завершая утренний туалет, она краем уха услышала топот маленьких ножек по коридору — это проснулся Николка и спешил в ее спальню за своим утренним поцелуем. Жюли улыбнулась, ожидая, что вот-вот откроется дверь, когда услышала за дверью сердитый голосок Машеньки:

— Полно капризничать, Николай Васильевич. Маменька Ваша, небось, всю ночь не спали, не вставали, поди, еще, позже зайдем к ней.

Вырвав у няньки руку и показав ей язык, маленький проказник с громким визгом бросился наутек. Маша, улыбнувшись неугомонности маленького барина, поспешила за ним, дабы утихомирить расшалившегося сорванца, пока тот весь дом не перебудил, и испуганно ахнула, когда открылась дверь одной из спален, и в коридор вышел вчерашний поздний гость, в которого и влетел со всего размаху Николка.

Павел в немом изумлении взирал на мальчишку, ухватившегося за полу его бархатного шлафрока, чтобы не упасть. Проснувшись, он никак не мог понять, что именно прервало его тревожный сон, пока не услышал детский смех за дверью. Решив поначалу, что ему показалось, он, тем не менее, решил убедиться в том, и вот теперь сверху вниз смотрел на обращенное к нему детское лицо, полное невысказанного изумления.

— Ваше сиятельство, — испуганно пролепетала Настя, дергая за руку Николеньку, — Вы уж извините нас, что разбудили… Идемте, Николай Васильевич, — обратилась она к мальчику, — полно озорничать.

Взяв мальчика за руку, она решительно оборвала его возражения и потащила за собой в детскую, а Николенька все оглядывался на высокого незнакомца, задумчиво глядящего им вслед.

Павел провожал их глазами до тех пор, пока девушка и мальчик не скрылись за поворотом длинного коридора. Его поразил явственно читающийся страх в глазах девушки: подумаешь, разбудили, невелика беда, чего же она столь сильно испугалась? Отчего едва ли не бегом утащила за собой мальчонку? Подумав о мальчике, Павел улыбнулся. И все же, кому пришло в голову привезти с собой на похороны малыша? Не тот это повод, чтобы ребенка с собой возить. А может, и не привозил его никто? — мелькнула в голове мысль, заставившая похолодеть. Развернувшись, Шеховской решительно направился в ту сторону, куда ушли девушка и мальчик.

Оставив Николку в детской, что была в мезонине, Настена торопливо спускалась по лестнице за завтраком для маленького барина и едва не столкнулась с князем. Прижавшись к стене, девушка испуганно моргнула, мгновенно догадавшись, что именно ее он и разыскивает.