Шоджи молча скользнул на тропу среди кустов и исчез. Манало вернулся к каноэ. Когда Леда забеспокоилась о его безопасности, он только пожал плечами:

— Должен вернуться, подождать Дожена-сан.

— Но акула… Он ухмыльнулся:

— У Манало ничего хорошего. Акуле не понравится.

— Может, отведаешь виски? — пробормотал Сэмьюэл. — Напьешься в следующий раз, когда я покличу сюда акулу.

Ухмылка Манало угасла. Он бросил на Сэмьюэла тревожный взгляд.

— Позднее, брат, мы поговорим, — сказал Сэмьюэл, встряхнув головой.

У гавайца скривилось лицо, и он склонился над своими снастями.

— Может быть, Манало будет несколько дней ловить рыбу. — Он вскочил в лодку, подняв в воздух весло. — Алоха нуи!

Леда стояла и внимательно смотрела, пока каноэ не исчезло из вида за островом в гавани.

— Ну, — сказала она. — Я надеюсь, он знает, что говорит, когда дело касается акул.

Сэмьюэл опустил руку на бок лошади. Он видел, что Леда еще дрожит, но она на него не смотрела. Она обхватила себя за плечи и уставилась на воду, не моргая.

— Леда, — позвал он.

Она повернула голову, ее взгляд был светлым и чистым. Потом она посмотрела на пятна крови на его воротнике и лацканах. Ее вздох превратился в рыдания. Она отчаянно пыталась сдержать себя.

— Я не собираюсь плакать… Он сделал шаг и остановился.

— Все в порядке, — он стоял неподвижно, опираясь на экипаж.

Она с силой встряхнула головой.

— Я не буду! Это так… — громкое, прерывистое рыдание прервало ее слова. Ее волосы рассыпались по плечам, ярость в ней угасла, переходя в рыдания, которые сотрясали ее тело, в глубокую, давно сдерживаемую истерику.

— Я ненавижу… акул. Я не хочу, чтобы меня скармливали акулам!

— Акул больше нет, — сказал он. — Нет больше мечей.

— Но есть другое. Это была игра без правил — ваша битва на мечах. — Она сильно сцепила руки. — Это было нелепо. Почему ты должен был начинать бой сидя? У мистера Икено были все преимущества! А ты — с этой чудовищно нелепой саблей, что они тебе дали. Ты мог быть… тебя могли… — она потеряла голос, задыхаясь. — О, Сэмьюэл!

Леду охватывала такая дрожь, что колени подкашивались. Она схватила мужа за рукав, пряча лицо на его груди. Он гладил и обнимал ее, покачивая.

— Моя храбрая леди. Все хорошо. Моя храбрая девочка! Моя дорогая, храбрая леди!

Она плакала, уткнувшись в него. Он убаюкивал ее, держа на руках. Прижался к ней своей поврежденной щекой, чувствуя боль.

Ее дрожь начала утихать. Она стояла, опираясь на него.

— Я хотела бы придумать что-то убийственное для этих людей! — Она перевела дух и выпалила с гневом: — А завтра будет уже поздно! Я не понимаю, что тут смешного, почему ты улыбаешься?

— Не покидай меня, Леда! Никогда не уезжай от меня!

Она оттолкнула его от себя.

— Что за чепуху ты говоришь! Именно ты сделал все возможное, чтобы отправить меня отсюда! Если бы я не была человеком с характером, я бы уехала.

Леда отошла к коляске. Голос ее дрожал, платье и волосы были в беспорядке.

Он глубоко вздохнул. Пустое небо над ним, падение в пустоту — но он не собирался больше бороться с собой, истекать кровью, рассекать свое сердце на куски. Он намеревался иметь в жизни все, что ему так дорого.

— Ты не хочешь уехать? Ее голова гордо поднялась.

— Я никогда не желала уезжать, невозможный ты человек! Думаю, ты не в состоянии понять, как любой мужчина, если тебе сказать, что я полюбила тебя с той минуты, как ты поднял мне ножницы в салоне, когда еще там работала. Для тебя это ничего не значит, смею сказать, что ты это вообще забыл; мужчины, как известно, самые безответственные из всех существ, когда дело касается вещей, имеющих какие-либо последствия. Должна сказать, что из чисто женской скромности я не буду говорить о своих чувствах слишком много.

— Да? А если я хочу это услышать? Она вздернула подбородок и прищурилась, видя его неожиданную настойчивость.

— А что, если мне необходимо это услышать? — спросил он яростно. — Что, если мне необходимо просыпаться каждое утро и слышать, что ты меня любишь?

Его голос становился все громче:

— А что, если это, черт побери, много значит для меня?

Она вздохнула, уязвленная.

— Ты же сам говорил, что несдержанность — чрезвычайно недостойная манера для женщины.

— Что? — заорал он. — Если я, черт побери, хочу этого, Леда? Каждое утро. Ты любишь меня? Хочу это слышать!

Она уставилась на него. Он тяжело дышал, как будто сражался. Эхо от его слов пошло по воде и возвращалось снова и снова.

Леда облизала губы. Потом подобрала юбки, вытерла руками свои мокрые щеки. Ее нижняя юбка прошуршала, когда она влезала в экипаж. Она воткнула шпильки в волосы, закрутила их и сделала подобие прически.

— Ну тогда, сэр, — она бросила на него взгляд из-под ресниц, — будьте уверены, вы это еще услышите!

37

Леда чувствовала себя совершенно беспомощной и смущенной в большом доме. На Сэмьюэла не приходилось рассчитывать. Мистера Дожена не было, чтобы из деликатности завязать ленивую беседу. Садовники, казалось, все куда-то исчезли. Усадьба «Вздымающееся море» была покинута, с ее высокими белыми колоннами, освещенными послеполуденным солнцем и бросающими острые тени на ланаи.

Она отерла свои босые ноги о полированное дерево, зная, что нужно оставлять туфли и чулки на пороге, после того, как мистер Дожен объяснил ей, что невежливо, по местному обычаю, носить туфли внутри дома. Леда подождала в холле, в открытых передних дверях, пока Сэмьюэл обходил вокруг дома, выбирая место для загона.

Дом казался застывшим, величавым и одиноким, белые стены оттенялись глубоким красно-золотистым отблеском дверных проемов и высоких жалюзи. Мебели не было еще нигде, кроме спальни и кабинета наверху, где она приложила все свои усилия.

Она надеялась, что Сэмьюэлу понравится. Леда так сильно волновалась, что ничего не слышала, кроме биения своего сердца. Его появление заставило ее вскочить; он двигался молча, босиком. Она предполагала, что он сбросит свою безнадежно запачканную куртку и рубашку возле лошадиной кормушки, чтобы прачка забрала их, но он еще вымыл там лицо и волосы — они были влажными, исчезли боевые, кровавые знаки, остался лишь зловещий шрам от челюсти до виска. Леда нахмурилась.

— Твое лицо! Я считаю, что о случившемся надо сообщить в полицию!

Уголки его губ изогнулись.

— Здесь такое не принято.

— Тебе нужно обратиться к доктору.

— Не сегодня. — Он облокотился на косяк двери, скрежетав руки под подбородком. Босой, без рубашки, он выглядел как обожженный солнцем до бронзы Манало, только без его любимых цветов.

Она всплеснула руками, придя в себя. Сэмьюэл не много говорил по пути назад, только сообщил, что полиция в этом деле не может помочь, что, в конце концов, это не было похищением за выкуп, а в остальном полиция не разберется.

Леда подумала, что при удобном случае обратится по этому поводу в коммерческую коллегию в ближайшее время.

Но не теперь. Сейчас она не хотела это обсуждать с мужем.

Леда широко, дружески улыбнулась Сэмьюэлу:

— Я предложила бы тебе посидеть в гостиной, но там нет мебели.

— Я думал, ты перевезла мебель сюда на прошлой неделе.

— Да. Я начала с комнат наверху, — покраснела она, — я подумала…

Сэмьюэл наблюдал за ней.

— Манало… Он и мистер Дожен рекомендовали… Он слегка передернул плечами.

— Слушай лучше меня, а не этих двоих..

— Буду счастлива сделать это. Но тебя не было, чтобы посоветоваться.

Мгновение он молчал.

— А теперь я здесь.

Леде показалось неприличным приглашать его сейчас в спальню. Разговора не получалось. Она чувствовала себя беспомощной. Сэмьюэл был самым трудным человеком из всего ее окружения.

— Ты любишь меня, Леда? — вдруг решительно спросил он.

— Конечно…

— Я хочу… — он резко остановился и повернул голову. Шрам на его лице побелел по краям.

С опозданием она поняла, о чем он говорил и что с ним происходило. Он тихо что-то произнес, но Леда не расслышала. Резкость, с которой он оттолкнулся от дверного косяка и пошел к ней, заставила ее отклониться и прислониться к стене.

Он тотчас же остановился. Затем рванулся вперед, пройдя мимо нее до лестницы.

— Так. Я хочу посмотреть на твою мебель, будь она неладна.

Сэмьюэл шагал через две ступени, поднимаясь по лестнице. Леда не видела его лица, но заметила, как он схватился за резные перила.

— Леда! — его крик вызвал эхо в пустом доме. — Черт побери! Ты сказала, что любишь меня. Я не могу больше! Я не могу себя остановить! Я хочу коснуться тебя, лечь рядом с тобой. С тех пор, как я вырвался из лап этого негодяя, я хотел этого! На палубе, в коляске, в доме! Все равно! Мне это не важно.

Она взглянула на свои ноги, виднеющиеся из-под юбки.

— Я предпочитаю постель.

— Прекрасно! Как я понимаю, здесь наверху есть одна.

— Да, да. Только я не могла придумать, как сказать тебе об этом.

Ее голос слышался тихим бормотанием и угасал вдали. Рука его неподвижно замерла на перилах.

— Ты?

— Да.

Последовало длительное молчание. Легкий ветерок в холле охлаждал жар ее шеи и лица.

— Тогда какого дьявола ты все еще там внизу? — спросил он изменившимся голосом.

— Я хочу, чтобы ты первым увидел все, что там сделано. Вдруг тебе это не понравится.

— Господь с тобой! Это всего лишь мебель!

— Там еще есть… что-то другое.

Он ничего не сказал. Леда нервно постучала пальцами по стене. Через несколько мгновений рука на полированных перилах исчезла.

Леда знала, что он двигается молча. К этому она уже начала привыкать. Но слишком уж долгое время не доносилось никаких звуков с верхнего этажа. Это обепокоило ее.

В конце концов она, мягко ступая, пошла по лестнице. В верхнем холле никого не было, ничего не было слышно. Она тихо прошла через кабинет в спальню.