— О, — вздрогнула она, — как глупо с моей стороны! Извините!

Леда быстро пошла в библиотеку и вернулась с чернильной ручкой и чистым блокнотом. Она вновь села, стараясь незаметно успокоить дыхание после быстрой ходьбы, выжидающе посмотрела на него.

— Я хочу начать ухаживать за Кэй, — сказал он, как будто говорил о деловом письме. — Я хочу, чтобы вы помогли мне придумать, как это лучше сделать.

Леда растерялась. Она закрыла блокнот, который успела уже открыть.

— Извините, сэр, я не уверена, что правильно вас поняла.

Он посмотрел ей прямо в глаза:

— Вы все понимаете…

— Но уверяю… ухаживание… это все очень личное. Вы не должны делать это моей заботой.

— Я очень буду вам признателен, если вы согласитесь считать это частью своих забот. Я не очень-то хорошо знаю, как девушка желала бы, чтобы за ней ухаживали. Я не хочу допускать ошибок.

Он улыбнулся одной стороной рта. Леда выпрямилась на стуле.

— Я полагаю, что вы смеетесь надо мной, сэр.

Улыбка исчезла. Он отвернулся и стал рассматривать верхушки деревьев на противоположной стороне улицы. Когда он вновь повернул голову, то его глаза были холодные и напряженные.

— Я не смеюсь, уверяю вас.

Его мрачная сосредоточенность нервировала Леду. Ей казалось, что она видит, как ожила серебряная греческая статуя в сумерках мраморного зала. Леда прижалась к спинке стула.

— Мистер Джерард, — беспомощно сказала она, — я действительно не могу поверить, что джентльмен, подобный вам, не знает, как ухаживать за леди.

Его рука пробежала по пухлой поверхности софы. Он оперся на нее, как будто желая встать, но опустился обратно с гримасой боли.

— Я не знаю, а почему вы думаете, что я должен это знать?

— Вы не должны думать… я не хочу вас обидеть. Только… Вы очень красивый джентльмен…

Он посмотрел на нее так свирепо, что она не закончила.

— Ей все равно, как я выгляжу, благодарю бога, — прошептал он, как будто был горбуном на ступенях Собора Парижской Богоматери.

Леда подумала о том, все ли леди столь же слепы, сколь леди Кэтрин. Он был великолепен, даже когда погружался в мрачное раздумье, теребя свою повязку, — сам

Гэбриэль, которого вдруг осенили темные невидимые крылья печали.

— Это очень важно для меня, — сказал он неожиданно. — Я просто не знаю, с чего начать.

— А она знает о ваших намерениях?

— Конечно, нет. Она слишком молода и относится ко мне, как к брату.

Леда позволила себе криво усмехнуться:

— Скорее, как к дяде, мне кажется.

— Вы считаете, я слишком стар для нее? — глухо спросил он.

Ручка Леды начала что-то чертить во вновь открытом блокноте.

— Нет, сэр. Конечно, нет.

— Мне еще нет тридцати. Я точно не знаю. Двадцать семь или двадцать восемь.

Она закусила губу, ее голова все еще склонялась над страницей.

— Я не думаю, что это важно.

— Я бы подождал, пока она станет старой, но боюсь… — неожиданно он не закончил фразы и забарабанил пальцами по софе. — Но ей достаточно лет, чтобы ею мог заинтересоваться один из этих чертовых английских лордов.

Леда скривила губы.

— Я уверена, что вам не стоит прибегать к грубому языку в ее присутствии. Простите!

— Простите!

Он встретился с ней глазами и тут же отвернулся, не желая выдать готовое выплеснуться чувство.

Леде начало казаться, что он боится ее, а не этих абстрактных английских лордов. Нет, эту беседу трудно назвать нормальной — он смотрел на Леду только урывками, и каждый раз, когда встречал ее взгляд, на его лице читалось все более сильное напряжение. Смущение? Конечно, сама тема того заслуживает, но было еще что-то — непонятное, неопределенное. Леда ощущала некоторую болезненность, ее пальцы начали подрагивать. Она капнула чернилами на страницу, и чем быстрее расползалась клякса, тем ниже склонялась ее голова.

Установилась напряженная тишина, полная тайны и неясных догадок.

— — Она — наследница, — сказал он слабым голосом словно желая восстановить нить беседы.

Леди Кэтрин. Они говорили о леди Кэтрин. Конечно.

Леда сказала:

— Думаю, что это так.

Она набралась мужества посмотреть на него. Но он следил за ее руками, за кляксой, стоило ей поднять голову, он отвел глаза, подобрав газету, которая лежала на полу, расправил ее на колене.

— Я хочу, чтобы вы кое-что записали. Он сложил газету и отложил ее, предварительно скользнув по заголовкам, как будто ища ответ на свой вопрос. Леда заняла позицию секретаря. Она надеялась, что о не будет диктовать быстро.

— Что первое вы порекомендуете? — спросил он.

— Относительно леди Кэтрин?

— Да, — он смял газету. — О чем же еще я могу спрашивать?

— Ну… я даже не знаю, мистер Джерард.

— Я полагаю, вы мало еще ее знаете. И вряд ли что-то можете сказать о ее вкусах. Я знаю ее с самого детства, и то как-то не очень ориентируюсь.

Он вновь разложил газету, потом свернул ее в трубочку.

Леда ничего не сказала. Вся эта тема не нравилась ей.

Мистер Джерард продолжал вертеть газету в руках,

— А как бы вы хотели, чтобы за вами ухаживали, мисс

Этуаль?

Леда внезапно почувствовала слабость. В растерянности она уставилась на блокнот, не в силах скрыть волнение.

— Я тоже не знаю, — быстро сказала она, стараясь унять дрожь в голосе.

— У вас нет ни малейшего предположения? Тоща давайте по-другому. А как бы вы не хотели, чтобы за вами ухаживали?

Она замигала глазами. Сержант Мак-Дональд, его смущенное лицо — все красное, несчастное, беспомощное — глянуло со страницы блокнота.

— Я не хотела бы, чтобы спокойно относились к тому, как меня унижают…

Она думала, что он рассмеется или посчитает, что она сошла с ума.

— Понимаю, — медленно сказал он.

— Извините, это, наверное, не к месту?

Она выпрямилась, стараясь не выглядеть смущенной. Затем взяла ручку твердыми пальцами и написала дату и время на странице блокнота.

— Я думаю, что приличие требует, чтобы вы спросили отца леди Кэтрин, как он отнесется к вашим намерениям. Если вы еще этого не сделали. Мне записать эту мысль?

Он потянулся за костылем, встал и, чуть покачиваясь, подошел к большому окну.

— Я никогда не позволю, чтобы ее обижали. Никогда. Я хотел бы, чтобы она это знала. Вы думаете, мне сказать ей?

Леда глянула на его спину, на плечи атлета и сильные руки. Она вспомнила его лицо в тот момент, когда перевязывала ногу: сосредоточенное, слегка искаженное болью и прекрасное.

Нет, этот человек не сдастся ни перед чем. И кем бы он ни был, ясно, что он не безразличен к женщине.

— Я уверена, она знает, — сказала Леда. «Как Кэтрин может этого не заметить?» — подумала она.

Он глянул на нее, чуть повернув голову. Но Леда не хотела встречаться с ним глазами. Она уставилась на красивую кремовую орхидею.

— Леди Кэтрин рассказывала мне про акулу, вы помните? Ей эта история очень нравится, как и ваша роль в ней.

— Да, я наблюдал за ней.

— Вы — хороший, — Леда произнесла это бесстрастным тоном. — Я уверена, что леди Кэтрин обязана вам многим.

Он помолчал какое-то время, глядя в окно.

— Итак, — сказал он наконец. — Я должен сказать лорду Грифону? Я думаю, так будет разумно.

В его голосе не было уверенности, что эта мысль его привлекает.

— Я знаю, что многие молодые люди не считают это необходимым, — она пыталась придать своему голосу сочувственный тон. — В вашем случае лорд Эшлавд хорошо вас знает, это будет просто формальностью.

Его руки сильнее сжали костыль.

— Вы очень благоразумны.

— Я не думаю, что он будет возражать… — она замялась.

— Если не знает меня также хорошо, как вы? Леда облизнула губы, поигрывая ручкой.

— Я надеюсь, что не ошибся в вас, мисс Этуаль. У вас Достаточно свидетельств, чтобы погубить меня. И вы…

— Нет, — прошептала она, сама не зная, почему. Господи, прости, но она не пойдет к лорду Эшланду и не скажет, что человек, желающий жениться на его дочери, ночной бродяга и вор.

Мистер Джерард посмотрел на нее столь долгим взглядом, что Леда всем своим существом ощутила болезненную радость. «Если только он… — подумала девушка, надеясь, что слабость не возьмет над ней верх. — Если только…»

16

Гавайи, 1879

— Воин, который хочет научиться быть незаметным будет избегать соленого, прокопченного, пищи, приправленной специями, а всего подобного, — сказал Дожен. — Он не даст о себе знать врагу, оставив след на том, чего коснулся, его желания никто не разгадает. «Шиноби» — это то, что нужно скрывать. Другое требование к тому, кто намерен затаиться, — «нин», то есть терпение, умеренность.

Сэмьюэл слышал это десять тысяч раз. Его действия в компании «Арктуруо, с одной стороны, были очень просты: он приложил все усилия, чтобы состоялась покупка первого котла в Гонолулу, а с другой — договоры с секретным китайским обществом Лупп Хунг по поводу страховых вкладов…

Однажды утром он успел почувствовать запах газа до того, как зажег спичку, чтобы подогреть что-то на газовой плите в офисе компании. Вряд ли случайная утечка…

— Имей в виду, — сказал Дожен, — характер НИН зависит от интуиции, которую диктует сердце, это называется лезвие сердца. «Шинобидеру» — умение передвигаться незаметно, «шинобикому» — умение проскользнуть внутрь, «шинобиварай» — тихий смех, а «джайхи по кокору» — милосердное сердце. Все это — твое. Имей терпение. Будь как лист на бамбуковом дереве, на котором притаились капельки росы, лист не стряхнет каплю, но придет время, и она упадет, и лист воспрянет с новой силой.

Сэмьюэл понимал это. Нет, не то, чтобы как-то абстрактно, он просто не видел особых различий между самим собой, бамбуком и каплями росы. И что-то изменилось, мир получил странный толчок. Капля упала. Тело и разум Сэмьюэла восприняли уроки Дожена, обрели силу и вбирали все в себя. В Китай-городе не было теперь человека, будь то паке с востока или местный канака, который осмелился бы соперничать с ним.