Когда минут через пятнадцать мнимый лакей пришел, чтобы проводить ее наконец в кабинет министра, она уже была взвинчена до предела.

– Стоило так спешить! – бросила она гневно, буквально врываясь в уже знакомый ей тесный кабинет.

Однако ожидавшее ее там зрелище сразу вернуло ей обычную жизнерадостность. Завернутый в бесчисленное множество фланелевых и суконных кофт, шерстяных платков и шалей, причем не идеальной чистоты, в больших ковровых туфлях, безусловно, сшитых прилежной рукой герцогини, и в надвинутом до бровей пуховом колпаке, господин герцог Отрантский недовольно посмотрел на нее из глубины кресла, в котором он обычно сидел свободно, а сейчас не мог пошевелиться из-за натянутой на него одежды. Перед Фуше, в красивой сине-золотой чашке севрского фарфора, о которую он согревал руки, испускала пар зеленоватая жидкость. И Марианна поняла, почему ей пришлось столько ждать, на приготовление этих предохранительных от холода средств ушло четверть часа. Но, как ни возбуждал сострадание больной, девушка сразу пошла в атаку.

– Неужели то, что вы скажете мне, действительно не могло подождать до утра, господин министр? Меня вытащили из постели, бросили в карету и доставили сюда без слова объяснения. Однако, если я не ошибаюсь, вы были вечером на приеме у князя Беневентского? Разве нельзя было там поговорить со мною? Я постоянно слышу, что только в толпе можно посекретничать.

Возможно, чтобы выиграть еще время на размышление, Фуше попробовал свой напиток, сделал гримасу, добавил сахара, снова отпил и, наконец, отставил чашку и вздохнул.

– Садитесь, перестаньте кричать и слушайте. Не ради удовольствия я, больной, как вы видите, притащился в этот кабинет, чтобы принять вас. Я тоже находился в постели, и, поверьте, мне там было хорошо. Но если бы вы оставались одни в своей комнате, ни вы, ни я не были бы сейчас здесь!

Марианна машинально присела на один из ужасных твердых стульев, память о которых у нее сохранилась.

– Что это должно значить? – спросила она, не понимая.

– Что я отдал относительно вас точный приказ. Если вы примете мужчину в своей комнате, его нужно немедленно убрать оттуда, а вас без задержки доставить сюда.

– А почему, могу я узнать?

– Чтобы выслушать следующее: я поместил вас туда не для того, чтобы вы занимались любовью неизвестно с кем.

– Я? Заниматься любовью? – запротестовала возмущенная Марианна.

– Позвольте мне продолжать. Я повторяю: неизвестно с кем! Вы посланы на улицу Варенн с определенной точной целью, и, если вы хотите знать мои тайные мысли, есть только один мужчина, единственный, кого я вам разрешаю принимать в… гм, интимно: это наш дорогой князь!

Марианна мгновенно вскочила, покраснев до корней волос.

– Итак, вы смеете говорить мне это в лицо? – закричала она. – Вы послали меня к князю только для того, чтобы сделать меня его любовницей! А история со шпионажем была только поводом!

– Никоим образом! Но скажите мне, есть ли лучший способ ознакомиться с чаяниями и поступками кого-либо, чем разделить с ним постель? Хорошо зная вице-канцлера, можно было надеяться, что ваша красота оправдает себя. А вы вздумали влюбиться в какого-то жалкого воспитателя.

– Но я ни в кого не влюблена! Что за глупость, в конце концов. Если бы у вашего сира была хоть капелька порядочности, он сказал бы вам, что, убрав Феркока из моей комнаты, он остановил настоящую баталию.

Сильный приступ кашля у Фуше прервал ее слова. Его бледное лицо под ночным колпаком стало кирпично-красным. Он торопливо открыл ящик бюро, достал пузырек и ложку и проглотил порцию густого сиропа. Марианна воспользовалась этой фармацевтической интермедией, чтобы перевести дух. Когда министр оправился, он признал:

– Действительно, он сказал мне, что вы, похоже, защищались, но любовные игры бывают иногда более бурными, чем можно себе представить, и я знаю женщин…

Пришел черед Марианны покраснеть. Она поспешно перебила его:

– Ни о каких любовных играх не могло быть и речи, по крайней мере для меня. Во время моего отсутствия этот нахал спрятался под кроватью. И вылез оттуда, когда я легла и собиралась уснуть. Следовательно, я подверглась нападению… и не пойму, какая необходимость вынудила везти меня среди ночи сюда, чтобы прослушать лекцию о морали… вашей личной морали, разумеется.

Впервые на губах Фуше появилось подобие улыбки.

– Хорошо, в данном случае я охотно верю: вы стали жертвой вашего очарования. Это недоразумение. Но после всего должен сказать, что наша встреча была не бесполезной: она позволяет мне, по крайней мере, передать вам некоторые указания, которые вы будете, надеюсь, неукоснительно выполнять.

– То есть?

– Никаких возлюбленных… кроме князя! – прошептал Фуше, соединяя кончики пальцев и внимательно разглядывая их, что не позволило ему заметить полный ненависти взгляд собеседницы.

– Никакого князя! – поправила она решительным тоном. – Бесполезно питать иллюзии на этот счет, господин герцог. Князь полон доброжелательства ко мне, но все его помыслы направлены к другой.

– К герцогине Курляндской, я знаю, но это не мешает! Герцогиня приближается к пятидесяти, а вам еще нет двадцати! Разве вы не нравитесь нашему другу? По-моему, я заметил противоположное! И вам даже удалось пленить неприступную мадам де Перигор, что является подлинным подвигом!

– Мне действительно кажется, что я понравилась его сиятельству, – с серьезным видом начала Марианна. – Но не в этом дело. Даже если князь влюбится в меня, я ему не уступлю.

– Это по какой же причине?

– По самой простой: я не люблю его. А я пообещала себе никогда не принадлежать мужчине, в которого я не влюблена.

– Как это романтично, – издевательски ухмыльнулся Фуше. – И вы ни в кого не влюблены?

– Ни в кого!

– Даже в… этого американца, с которым вы так долго пробыли, запершись в павильоне?

Марианна вздрогнула. Он это тоже знал! Поистине, сведения поступали сюда мгновенно, и пытаться скрыть хоть что-нибудь от министра полиции бесполезно! Это рождало неприятное ощущение, что твоя жизнь протекает на своего рода открытой, освещенной со всех сторон витрине, лишенной укрытия… В любой час, в любом месте у Фуше были глаза и уши, работавшие на него…

Лицо девушки непроизвольно ожесточилось.

– Особенно в него! – наконец ответила она взволнованно. – Дело идет не о любви между нами… а о старых счетах, которые однажды, может быть, будут урегулированы… вас они не касаются совершенно! – добавила она с внезапной яростью.

Говоря эти слова, Марианна впервые почувствовала с недовольным удивлением, что она далека от истины. Хотя в них и не было как будто ничего противоречивого, но в глубине души тайный голос протестовал. Ей было неприятно говорить с этим человеком о Язоне Бофоре. Пусть он и был ее врагом, – он пришел из прошлого, того прошлого, которого никто не смел касаться. Даже если он явился причиной ее разорения, он принадлежал к кругу и времени Селтона. А Фуше нечего было делать в Селтоне.

Впрочем, он ничего у нее не спрашивал. Он с трудом поднялся из кресла, обматывая вокруг тощего тела свои платки и шали.

– Хорошо, – сказал он, – об этом я не буду вас расспрашивать. Но если вы скроете от меня что-нибудь важное, касающееся вашей миссии, будьте уверены, что рано или поздно я об этом узнаю! И вам это обойдется значительно дороже, чем оно стоит. Надеюсь, вы в этом убеждены?

– Совершенно! – холодно ответила Марианна. – И повторяю: то, что происходит между господином Бофором и мною, касается только нас!

– Отлично! В таком случае, как вы, так и я, вернемся в наши постели. Желаю вам доброй ночи, мадемуазель Малерусс!

Он сделал ударение на имени, но Марианна пренебрегла таившейся в этом легкой угрозой. Ее не в чем было упрекнуть. Она ничего не скрыла… кроме недавнего разговора с князем, но в любых жизненных ситуациях надо принимать решение. Марианна выбрала спокойствие, в котором она особенно нуждалась для осуществления своих планов на будущее. Она сделала реверанс.

– Спокойной ночи, господин министр!

За дверью ее ждал слуга-полицейский Базен, а во дворе та же карета. Они долго ехали в молчании. Спать уже не хотелось, а встреча с Фуше дала Марианне пищу для размышлений. Нельзя больше игнорировать тот плотный надзор, объектом которого она стала. Однако Фуше ничего не сказал о пресловутом черном фиакре. Сама Марианна из-за волнения на время забыла о нем. Но ведь Фуше никогда и ничего не забывает. В таком случае можно предположить, что он не только знал о его существовании, но и был его хозяином.

Базен первый нарушил тишину.

– Я должен извиниться перед мадемуазель, – сказал он тихо. – Похоже, я совершил ошибку. Мадемуазель может простить мне это?

– Вы делали свою работу, – с легким пренебрежением ответила Марианна. – Я не могу на вас сердиться. К тому же вы меня вывели из трудного положения. Если не секрет, что вы сделали с этим несчастным Феркоком?

Полицейский улыбнулся.

– Мы просто положили его в кровать и запретили шевелиться, дав понять, что будет гораздо полезней не думать больше о мадемуазель, если он дорожит своим местом.

– А… если заметят, что мы уехали? Как мы объясним?

– Никак! Нас не заметят.

И действительно, когда карета въехала во двор отеля Матиньон, все экипажи, стоявшие там в момент их отъезда, были еще на месте. Ничто не изменилось ни на пустынной улице, ни в ярко освещенном отеле. Мнимый лакей спрыгнул на землю, помог спуститься Марианне, затем снял плащ, под которым он прятал ливрею.

– Мне остается пожелать доброй ночи мадемуазель, – сказал он, кланяясь. – Завтра я оставляю службу у князя.

– Вы уезжаете? – удивленно спросила Марианна. – Но почему?

– Дела в другом месте… и в другом облачении. Возможно, мы еще встретимся при других обстоятельствах. Так что пусть мадемуазель…

– В таком случае разве еще необходимо употреблять третье лицо?