Жюльетта Бенцони - Звезда для Наполеона

Концом своей трости Эллис Селтон пошевелила тлеющие поленья. Тут же показалось пламя, пробежало по дереву и устремилось, словно огненная змея, в черную высоту камина. Тяжело вздохнув, она откинулась на спинку кресла. В тот вечер она чувствовала ненависть ко всему миру, но больше всего к самой себе. Так бывало всегда, когда тяжесть одиночества становилась невыносимой.

Снаружи ветер резкими порывами гнул верхушки вековых деревьев в парке, кружился вихрем вокруг замка и жалобно стонал в каминных трубах. Буря вызвала на свет Божий таинственные голоса родового поместья… Казалось, они поднимались из глубины веков к этой старой деве, в которой воплотился Селтон. Не было больше мужчины, чтобы удержать благородное наследие, не было больше юноши, гордого и жизнерадостного, с сильным голосом и полным карманом, для которого подобное бремя казалось бы пушинкой. Осталась только одна Эллис с ее тридцатью восемью годами и больной ногой, хромая Эллис, которой никто никогда не признавался в любви. Конечно, она могла бы без труда выйти замуж, но те, кого привлекала роскошь Селтон-Холла, вызывали у нее такое чувство пренебрежения, что она едва ли смогла бы когда-нибудь покориться одному из них. Пренебрегая и отвергая, она постепенно превратилась в отшельницу, всегда в сером одеянии, замурованную в своей гордости, в своих воспоминаниях.

На какое-то мгновение ветер утих. В глубине парка послышалось приглушенное позвякивание колокольчиков. Большая собака, спавшая, положив морду на лапы, у ног старой девы, приоткрыла один глаз. Взглянув на хозяйку, она глухо зарычала.

– Тихо! – промолвила Эллис, положив руку на голову животного. – Это, без сомнения, задержавшийся слуга, а может быть, и фермер, который идет проведать старого Джима.

Она хотела вернуться к своим размышлениям, продолжая ласково поглаживать собаку, но та не успокаивалась. Вытянув шею, она прислушивалась, словно инстинкт позволял ей следить за продвижением неизвестного через стонущий в объятиях бури парк. В конце концов ее поведение заинтриговало хозяйку.

– Неужели это гость? Кто бы мог прибыть в такое время?

Через несколько мгновений бесшумное появление мажордома Парри принесло ответ. На его лице, обычно являвшем маску невозмутимого достоинства, на этот раз читалось сильное волнение.

– Тут пришел один человек, миледи, путешественник, который настаивает на свидании с миледи.

– Кто он? Что ему угодно? Вы явно не в себе, Парри.

– Это потому, что дело идет о необычайном посетителе, миледи, той породы, что у нас бывает редко. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить меня решиться побеспокоить миледи…

– К делу, Парри, к делу! – вскричала Эллис, нетерпеливо постукивая по полу тростью. – Поистине, если вы не прекратите это словоизлияние, я никогда не узнаю, о чем речь. Раз уж вы решились меня побеспокоить, то объясните коротко.

Мажордом был настолько вне себя, что, прежде чем ответить, позволил ужасающей гримасе исказить его лицо. Затем он с невероятным презрением процедил:

– Это француз, миледи, католический священник! И в руках у него грудной младенец!..

– Как?.. Вы что, с ума сошли, Парри?

Эллис встала. Ее лицо стало таким же серым, как и платье, в голубых глазах под густыми рыжими бровями горело негодование.

– Священник? С ребенком? Без сомнения, какой-нибудь беглец, преследуемый полицией, пытающийся скрыть плод своего греха? К тому же еще и француз!.. Один из тех отверженных, которые уничтожают свое дворянство и обезглавливают монарха! И вы думаете, что я приму его?..

Убежденная протестантка, Эллис Селтон не любила католиков и питала к их пастырям недоверие, к которому примешивалось явное отвращение. И, по мере того как она говорила, ее голос, питаемый гневом, потерял требуемую воспитанием бесстрастность и стал пронзительно резким. Она как раз отдавала Парри приказ вышвырнуть пришельца, как дверь библиотеки тихо отворилась, пропуская маленького человека в черном, который нес что-то в руках.

– Я думаю, что вы все-таки примите «это», – сказал он кротко. – Нельзя отказываться от того, что посылает Бог.

Вошедший был хрупкого телосложения. Борода и пыль, густо покрывавшие его щеки, придавали некрасивому лицу с неопределенными чертами что-то тревожащее. Вздернутый нос делал лицо лукавым, что при этой необычной ситуации и явной нищете его обладателя отдавало трагизмом. Однако при этом неизвестного нельзя было назвать ни уродом, ни простолюдином из-за больших серых глаз, очень красивых и лучистых, одновременно чистосердечных и бездонных, которые придавали некоторое очарование его интеллигентному лицу. Несмотря на свой гнев, леди Селтон отметила также благородные линии его рук и изящество ног, эти безошибочные признаки породы. Но этого было недостаточно, чтобы усмирить ее негодование. Бледность уступила на ее лице место багровому румянцу.

– Итак, – начала она насмешливо, – это Бог вас послал? Браво, милейший, апломба вам не занимать! Парри, позовите же наконец людей и вышвырните этого посланца Всевышнего… и бастарда, которого он прячет под плащом!

Она ожидала, что незнакомец смутится, но этого не произошло. Не тронувшись с места, маленький человек удовольствовался тем, что покачал головой, не спуская проницательного взгляда с разгневанной старой девы.

– Выгоните меня, если вам угодно, миледи, – сказал он, доставая из складок плаща спящего ребенка, – но все же примите то, что вам посылает Бог. Ибо, ссылаясь на Него, я имел в виду не себя, а только ее…

– Меня не интересует, кому вы покровительствуете. Мне достаточно и своих бедняков.

– …Ее, – продолжал не смущаясь незнакомец, причем в его голосе появились торжественные нотки, – которая носит имя Марианны Елизаветы д'Ассельна… и является вашей племянницей!

Эллис Селтон показалось, что гром небесный обрушился на ее голову. Трость, на которую она опиралась, выскользнула из рук и с треском упала на паркет. Продолжая говорить, маленький человек сбросил укрывавший его промокший от дождя плащ и подошел к камину. Отблески огня озарили личико младенца, крепко спящего в складках жалкого покрывала.

Эллис открыла рот, чтобы сказать что-нибудь, но не смогла произнести ни звука. Ее смятенный взгляд пробежал от спящего ребенка к лицу незнакомца и остановился наконец на Парри, который почтительно протягивал ей трость. Она схватилась за нее, как за якорь спасения, сжав в руке с такой силой, что суставы побелели.

– Оставьте нас, Парри! – пробормотала она неожиданно низким и хриплым голосом.

Когда дверь за мажордомом закрылась, леди Селтон спросила:

– Кто вы такой?

– Я кузен маркиза д'Ассельна… и также крестный отец Марианны. Меня зовут Готье де Шазей, аббат Готье де Шазей, – уточнил он, не делая на этом особого акцента.

– В таком случае простите мне подобный прием, я ведь не могла догадаться… Но, – добавила она живо, – вы сказали, что это дитя – моя племянница…

– Марианна – дочь вашей сестры Анны Селтон и маркиза Пьера д'Ассельна, ее супруга. И если, миледи, я пришел просить у вас помощи и покровительства для нее, то это потому, что во всем мире ее могут приласкать отныне только вы… и я.

Медленно, не спуская глаз с аббата, Эллис пятилась назад, пока ее дрожащая рука не наткнулась на подлокотник кресла, в которое она тяжело упала.

– Что произошло? Где моя сестра… мой зять? Раз вы принесли мне их дитя, значит…

Она не посмела докончить фразу, но тревога, сквозившая в ее голосе, дала понять аббату, что она уже догадалась. Его серые глаза наполнились слезами и с бесконечным состраданием обратились к старой деве. В своем светлом шелковом платье и нелепом белом чепчике с зелеными лентами, укрывавшими ее пылавшую пламенем скудную прическу, она оставляла одновременно и странное и внушительное впечатление. Чисто инстинктивно она спрятала под кресло больную ногу. Падение с лошади, случившееся пять лет назад, сделало ее хромой без всякой надежды на излечение. Аббат достаточно разбирался в человеческих душах, чтобы понять ее скорбь и надменное одиночество. Он был глубоко огорчен тем, что вынужден был усугублять ее страдания.

– Простите меня за то, – прошептал он, – что я стал для вас вестником несчастья. Вот уже месяц – вы, без сомнения, знаете об этом, – как королева Мария-Антуанетта взошла на эшафот, уже обагренный кровью ее царственного супруга, несмотря на усилия группы верных, пытавшихся избавить ее от этой участи. Они потерпели неудачу… Два дня спустя некоторые из них заплатили жизнью за свою верность правому делу. Маркиз д'Ассельна был в их числе…

– А моя сестра?

– Она решила разделить судьбу супруга и позволила арестовать себя вместе с ним. Жизнь без Пьера не имела для нее никакого смысла. Вы знаете, какая глубокая, страстная любовь их соединяла. Они пошли на эшафот рука об руку, улыбаясь, как они шли под венец в Версальской часовне.

Рыдание прервало его речь. Крупные слезы катились по лицу Эллис, даже не пытавшейся их скрыть. Они казались ей такими естественными. Уже давно, не отдавая себе в этом отчета, она предчувствовала, что их придется пролить. С того самого дня, когда Анна, ее очаровательная младшая сестра, до того влюбилась в красивого французского дипломата, что ради него отказалась от своей родины, религии, от всего, что было ей дорого до появления Пьера д'Ассельна. Анна должна была быть герцогиней на родине, но предпочла стать маркизой во Франции, разрывая этим сердце старшей сестры, старше ее на пятнадцать лет, которая заботилась о ней после смерти их матери. И с тех пор Эллис не оставляло ощущение, что ее малютку Анну ожидает трагическая судьба, хотя она не могла понять, что породило это предчувствие. То, что сообщил ей аббат де Шазей, явилось воплощением наяву ее кошмаров.

Растроганный этой молчаливой скорбью, маленький человек в черном стоял перед ней, машинально покачивая спящую девочку. Но внезапно Эллис приняла свой обычный вид. Она протянула к ребенку подрагивающие руки; осторожно взяв, она прижала его к своей тощей груди, вглядываясь с непонятной боязнью в крохотное личико, обрамленное пушистыми темными локонами. Она осторожно погладила пальцем крепко сжатые маленькие кулачки. Нахлынувшая волна нежности осушила слезы на ее некрасивом лице.