Итак, Риппл стояла у артистического подъезда с братом и его друзьями. Из их слов она уловила только, что они намеревались пригласить ее куда-то ужинать. Балерина стала извиняться, что не одета и что уже поздно. Под конец она пробормотала: – Джеральд, я устала. Усади меня в такси.

– Нет, пожалуйста, позвольте мне подвезти вас. Мой автомобиль стоит здесь, позвольте мне, – умолял один из спутников Джеральда. – Обещаю вам, мисс Мередит, что не буду разговаривать.

Всю свою жизнь Риппл будет испытывать благодарность к этому тактичному молодому человеку, который в полном молчании быстро довез ее до дома № 39. Стив Хендли-Райсер исчез так же, как Виктор Барр.

И когда люди, аплодировавшие новой звезде, вышли из театра и отправились кто на танцевальные вечера, кто ужинать или пройтись по паркам, Риппл, наконец одна, вернулась к себе домой. Она сняла шляпу, сбросила туфли и села на край постели, чтобы сделать над собой последнее усилие и раздеться.

Но она не смогла этого сделать. Обессиленная усталостью, девушка упала на подушки и сразу же погрузилась в глубокий сон. Несколькими минутами позже, как показалось Риппл, раздался резкий стук в дверь. Она неохотно открыла глаза. Яркий солнечный свет бил в окно, падая желтыми пятнами на стены ее комнаты и синими бликами на звездный потолок.

Утро? Уже? Стук в дверь стал более резким. Отлично! Это, конечно, горничная-француженка с завтраком для нее. Риппл зевнула и села в постели, удивляясь, что на ней все еще ее дневное платье. Еще больше она удивилась, увидев, кто вошел. Это был Виктор Барр, державший в одной руке свою серую шляпу с черной лентой, трость, перчатки и пачку газет.

– Виктор? – его невеста вскочила в чулках, без туфель, и схватилась обеими руками за свои растрепанные стриженые волосы.

– Ты… Как… Который теперь час?

– Половина одиннадцатого, – сказал он.

По его тону она поняла, что с ним что-то происходит. Он в плохом настроении?

– Половина одиннадцатого? Значит, я… ты уверен, что так поздно?

Она взглянула на него, но Виктор не смотрел на нее. Затем бросил быстрый взгляд и отвернулся.

– Ты остригла волосы.

– Да, я… Тебе не нравится?

Он пожал своими широкими плечами.

– Садись, – проговорила Риппл. – Я не представляла себе, что так поздно, Виктор. Ты уже завтракал, конечно?

– Да.

– Я, кажется, не завтракала. То есть я действительно не завтракала. Должно быть, как была, так и уснула. Никогда еще не чувствовала себя такой усталой.

– О! – произнес Виктор.

Что, что с ним? Он был не просто в плохом настроении, в нем кипело молчаливое бешенство. Что-то скрывалось за его молчанием. Тут Риппл начала припоминать. Был вчерашний вечер – она пока отбросила мысль о том, что произошло вчера вечером. Теперь здесь Виктор. Конечно! Так как он не смог переговорить с ней вчера, то пришел сейчас. Это тот же вопрос о замужестве или балетной карьере…

О да…

Все эти доводы за и против, сцены с Виктором все по тому же поводу… Завтрак с ним у Биркли, когда он потребовал, чтобы она нарушила контракт! Беседа с Мадам у нее дома…

Риппл вспомнила обо всем этом. И ей, еще не пришедшей в себя и сонной, необходимо было теперь приготовиться к борьбе.

Виктор или балет? Перед ней был Виктор. Она посмотрела на него. В то утро он производил неважное впечатление. Жених Риппл не сел – он стоял и смотрел на нее, Недовольное и озлобленное выражение лица лишало его природной привлекательности и делало, по меньшей мере, на пятнадцать лет старше. У нее мелькнула мысль, что именно так он будет выглядеть после того, как женится и жена его чем-нибудь рассердит…

«Как, – думала Риппл, – как он не может понять, что мне неприятно с ним разговаривать сейчас, когда я еще не умылась, не причесалась и не выпила чашки чаю, а мне этого хочется больше всего на свете! Я позвоню, чтобы подали. Нет, не надо. Выслушаю сначала, что он скажет. Неужели даже теперь он ничего не скажет и не порадуется вчерашнему событию?»

Он начал: – Я хочу кое о чем побеседовать с тобой, если можно.

– Отлично. Если ты ничего не имеешь против и подождешь на лестнице, пока я оденусь, Виктор, я могу выйти с тобой, и мы поговорим.

Сердце у нее упало при мысли о том, что придется еще разговаривать с Виктором, который так себя ведет. Один его вид говорил о том, что тут не могло быть счастья ни для кого из них: не чувствовалось ни взаимного понимания, ни дружеского отношения.

Ее проблема, собственно говоря, была уже решена. Оставался еще вопрос о семье и карьере вообще.

«Но может ли семья дать счастье? – думала Риппл. – Может ли она заменить мужчине или женщине то, от чего они ради нее отказываются, к чему стремятся?» – Смутно, но безошибочно угадывала новая прима-балерина эту истину. Она не была для нее откровением, связанным со вчерашним успехом. Ей следовало бы знать это уже давно… Но теперь, когда все произошло так неожиданно, придется все объяснить Виктору. Риппл охватило сильное смущение. Как объяснить человеку, которого она когда-то действительно любила, не слишком больно задевая его? Он проговорил глухим голосом: – Я ненадолго задержу тебя; не думаю, чтобы мне имело смысл ждать. Хочу только спросить тебя по поводу вот этого.

Переложив в другую руку трость, перчатки и шляпу, он протянул ей утреннюю газету. – Прочти, пожалуйста.

Риппл прочла заголовки: «Необычайные события на открытии русского балета», «Сенсационный дебют новой звезды», «Неизвестная балерина становится знаменитостью». Несмотря на все пережитое за последние месяцы, она была всего лишь девушкой с цельной, чистой натурой, которая вела более скромную жизнь, чем большая часть девиц из предместий, читавших теперь газетные сообщения о ней и восклицавших: «Вот счастливая! Подумать только – быть балериной!»

Румянец удовольствия вспыхнул на разгоревшемся от волнения лице Риппл. Она была глубоко удовлетворена. Забыв обо всем, девушка воскликнула: – О, Виктор, это обо мне! Разве это не удивительно! Есть ли еще фотографии на последней странице? Приведена ли речь Мадам? Должно быть, это во всех газетах. Ты принес другие, Виктор? О, посмотри! Столбцы за столбцами! «Замечательное исполнение классического произведения».

– Дело не в этом, – прервал ее Виктор.

Без церемонии он взял из ее рук газету, перевернул, указал на другое место и снова сунул ей в руки. – Прочти эту заметку.

Риппл удивленно взглянула на заметку под заголовком: «Звезда благодарит своего первого возлюбленного». Быстро пробегала она строки: «Нет, не чужой привез меня обратно в коляске мотоцикла, это был старинный друг, – объяснила она с нежностью в голосе… Это его цветы, я должна пойти и поблагодарить его». Дальше в заметке говорилось: «Сцена у артистического подъезда: привлекательный молодой человек, близость которого к новейшей лондонской знаменитости в последние годы не была ни для кого секретом…»

– Я хотел бы знать, что все это значит, Риппл?

– Не знаю. Что ты хочешь сказать этим «значит»? Газеты всегда так перевирают! – воскликнула Риппл, не сводя глаз с заметки, которая была, вероятно, самой удачной в жизни какого-то репортера, уловившего одну случайную фразу и составившего из нее целый роман. – Все в балете знали, что я невеста…

– Моя невеста. Но я не посылал тебе вчера цветов. Здесь сказано: «Это его цветы». Что это за коляска мотоцикла, позволь тебя спросить? «Не чужой…»

– Это был Стив, – быстро, взволнованно прервала его Риппл, и в ней вспыхнуло негодование. Она не отрываясь прочла весь рассказ о своем вчерашнем возвращении в город. – Если бы это был не Стив… Но почему ты говоришь таким тоном, Виктор? Ты ведь его знаешь. Я тебя с ним познакомила…

Риппл все сильнее и сильнее раздражалась. Лицо ее пылало от гнева. То же чувство, но более угрюмое, выражало лицо Виктора Барра. Так и сидели они в этой веселой, залитой солнцем комнате и смотрели друг на друга – два человека, которые еще недавно были влюблены и целовались.

Виктор сказал: – Я должен был это знать и не доверять девушке, которая так долго жила среди таких людей. Все они одинаковы, я полагаю.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Этот Хендли-Райсер…

– Я не могу тебе позволить таким тоном о нем говорить, – прервала его Риппл голосом, которого она сама еще никогда не слышала. – Он мой друг.

– Я вижу, – с гримасой сказал он. – Хочу задать тебе еще один вопрос. Ты сказала мне, много времени спустя после нашей помолвки и случайно, что я был не первый мужчина, поцеловавший тебя. Ты призналась, что до меня был другой. Был ли это… был ли это тот самый человек?

– Да, – спокойно ответила Риппл.

Спокойно, но под этим хладнокровием скрывались два борющихся в ней чувства. Прежде всего, крайнее негодование. Как он смеет? Виктор… это был уже не Виктор, а надменный чужой человек. Он нагло допрашивал ее, приписывая ей побуждения и поступки, о которых она и не помышляла, и вообще вел себя так, как если бы она, Риппл, сидела на скамье подсудимых, а он, Виктор, был прокурором и обвинял ее. Как он смел! Она была возмущена, больше возмущена, чем он.

В то же время ее радовало, что она может ответить правдиво: «Да, это был он». – Риппл даже не добавила: «Он не был еще взрослым мужчиной в то время. Он был мальчиком, а это совсем другое дело. Ничего похожего на то, что ты себе представляешь. Ты не понимаешь…»

Она уже однажды пыталась объяснить ему все это. Привела ли ее попытка к чему-нибудь? Разве он был способен понять что-либо, кроме собственного мнения о нем, о ней, о Стиве и обо всех на свете. Разве может какое-то объяснение убедить такого человека, как Виктор Барр.

Он сказал: – В таком случае, я думаю, нам не о чем больше говорить. Вы понимаете, что мне не остается ничего другого, как вернуть вам вашу свободу.

– Благодарю вас, – ответила Риппл.

Про себя она подумала: – «Как ужасно мы разговариваем друг с другом. Это очень похоже на то, как разговаривают самые скучные взрослые люди в книгах. Может быть, люди в реальной жизни говорят так, когда им нечего больше сказать. Видимо, книги не так уж далеки от правды и воспроизводят то, что говорят люди? Или люди подражают книгам? Люди в книгах тоже так поступают».