И радость, рука которой всегда касалась ее уст,

Шептала «прости», и страдало наслажденье,

Превращаясь в яд…

«Странно, почему? А я забыла, как кончаются эти дивные стихи. Мне хочется, чтобы все ушли и я могла их снова прочесть…»

Да, это и есть настоящее чтение, когда книги гораздо интереснее людей. Позднее никто уже в сущности так не читает. Одни поверхностно скользят по страницам, другие быстро переходят от одного к другому. Приходит время, когда люди становятся интереснее книг. Для Риппл в пятнадцать лет еще не настала эта пора. Тогда-то и появился в ее жизни юный Хендли-Райсер, которого звали уменьшительным именем Стив.

VI

Стив вырос и достиг переходного возраста, когда личность человека подвержена таким же мгновенным изменениям, как поверхность озера под порывами ветра. Он еще не определился, и в нем не угадывался тот взрослый человек, в которого ему предстояло превратиться. Пока еще в юноше были задатки и воина, и спортсмена, и жизнерадостного поклонника наслаждений, и даже поэта. И в то же время в нем проступали черты обычного человека, каким в той или иной мере становится каждый.

Длинными и неуклюжими были теперь пухлые, в ямочках, руки и ноги ребенка, который, путаясь в ночной рубашке, шел, покачиваясь, по паркету бального зала; рубашку сменил фланелевый костюм. Очаровательное детское личико превратилось в продолговатое слегка загорелое лицо, черты которого еще не вполне определились и не достигли окончательных пропорций. К семнадцати с половиной годам молодой Хендли-Райсер был, тем не менее, достаточно привлекателен, чтобы обращать на себя внимание взрослых женщин, которые говорили, что через несколько лет он станет весьма интересным молодым человеком.

Такая мысль никогда не приходила в голову Риппл: она думала только о том, как выглядят герои ее любимых книг. Появление Стива было, казалось, предопределено самой судьбой. Оба они находились в том возрасте, когда мальчики и девочки обычно развиваются совершенно по-разному. Их разделяет пропасть противоположных интересов, через которую еще не перекинут мост взаимного влечения.

Между Риппл и Стивом, судя по всему, такой пропасти не существовало. Их отношения основывались на сразу же возникшей симпатии, которую не назовешь ни дружбой, ни любовью, но она необходима и для дружбы и для любви так же, как дрожжи нужны и для хлеба и для пирожного. Юноша беседовал с девочкой столь же непринужденно и откровенно, как говорил бы со школьным другом. Одно обстоятельство их сближало: кроме них, рядом больше никого не было. Братья Риппл находились в своих школах. Что касается молодежи, то в этом смысле вокруг простиралась мертвая пустыня. Если бы Стив не имел в лице Риппл товарища для дальних прогулок, бесед, для совместной рыбной ловли и игры в теннис, то не нашел бы для себя никакого общества. Но рядом была Риппл. Он говорил с ней о том, что ему предстояло после летних каникул. Стив рассчитывал на службу в министерстве иностранных дел, и его должны были послать на три года изучать языки.

– Представь себе меня в этой ужасной школе у «лягушек» – (так Стив называл галантных французов) – после нашей английской школы! Затем я, вероятно, поеду в Россию. Наверное, мне будет ненавистна каждая минута пребывания за границей. Не правда ли? Не думаешь ли ты, что это будет очень неприятно?

– О нет, это очень интересно. Представить себе только, что уезжаешь так далеко! Тебе это понравится. Я никогда никуда не уеду, всегда буду здесь, – весело добавила она. В глубине души она знала, как знают все молодые девушки, что впереди у нее чудесная жизнь, полная успехов и радостей.

– Твое счастье, что ты мальчик.

– Разве это счастье? Ты тоже очень хорошо играешь в теннис и могла бы побить многих моих товарищей, если бы только удар у тебя был немного сильнее… Ты прочла все сонеты Шекспира? Знаешь, я совсем не могу понять, кто подразумевается под всеми этими «возлюбленными», но, по-моему, они удивительно хороши.

– Да, и по-моему… – и разговор продолжался. Уже тогда они много говорили о книгах, стихах, романах. У них было столько общих любимцев! Их вкусы в еде также совпадали: оба любили корку черного хлеба и легкие кексы, и очень вкусное уэльское блюдо, приготовленное из залитого сливками картофеля, смешанного с морковью, тоже залитой сливками, и обильно приправленное перцем и домашним маслом. Общий вкус к одним и тем же блюдам кажется многим слишком примитивным связующим звеном. И все-таки это сближает.

Смеялись они тоже над одними и теми же вещами, которые позже уже не показались бы им смешными. То были школьные остроты, ужасающие образцы дешевого поверхностного юмора, которые только в ранней юности вызывают взрывы неудержимой веселости. Незатейливые, но смешные пародии на шутки и загадки заставляли смеяться Стива и его подругу Риппл. Чувство юмора было у него тогда еще не развито, но он всегда оставался веселым и простодушным. Риппл не замечала этого, она была озабочена только тем, чтобы Стив помог ей усовершенствоваться в теннисе.

Он научил ее также танцевать, то есть научил тому, что в этой глухой провинции тогда еще называли «новейшими танцами». Ибо в то лето старинный вальс, которому учил Риппл майор Мередит, был безжалостно отвергнут. Стив и Риппл танцевали тустеп под граммофон в отделанном дубом зале, где носились танцующие пары пятнадцать лет назад. Они так подходили друг другу, Стив и Риппл! У него был хороший слух, острое чувство ритма. Его прямая высокая фигура как нельзя лучше соответствовала стройной фигурке его дамы, и стоило ему или ей уловить верное движение, как их танец становился таким же согласованным и гармоничным, как звуки, сливающиеся в голосе поющей реки.

VII

Тогда же Риппл впервые представился случай танцевать перед платной публикой. Это произошло на празднестве в пользу госпиталя Красного Креста в саду поместья Кеир-Динес.

Сельские праздники так похожи один на другой, что трудно выделить что-либо из массы воспоминаний. Может быть, обоняние в этом смысле дает больше, чем зрение и слух. Там был запах смятой травы под разостланным холстом и аромат озаренных солнцем роз, смешанный с запахом свежеиспеченного кекса…

Были еще конкурсы шарад, соревнования по метанию дисков, устанавливались призы за самую большую тыкву и за лучший пучок душистого горошка. Такие забавы неизбежны. Разыгрывалась пьеса «Робин Гуд», был поставлен танец феи с прислуживающими ей эльфами.

Эльфов изображали шесть маленьких мальчиков с блестящими глазенками, учеников народной школы. Фею танцевала Риппл; ее темные волосы украшал венок из бумажных роз, стройное тело окутывала белая гардинная кисея, на длинных, красивых ногах были белые бумажные чулки и сандалии с кожаными ремешками. Танец, поставленный молодым учителем народной школы, мог бы стать тем, чем обычно бывают подобные танцы: не уродливы и не смешны они только потому, что их украшает ничем еще не испорченная красота юного человеческого тела.

Но в этом танце неожиданно проявилось нечто большее. Здесь обнаружилась природная естественная грация Риппл, зарождающийся дар жестов. Все это у нее уже было и не могло не привлечь внимания. На празднество собралось все окрестное население. Те, кто знал Риппл с малых лет – тетки, семьи врача и директора школы, обитатели соседних поместий, группами приехавшие в своих экипажах.

Одна из этих групп держалась особняком от других. Там были незнакомые лица, необычного вида платья выделялись среди местных нарядов, вышедших из моды уже несколько лет назад. Эта производившая эксцентричное впечатление группа прибыла из поместья, хозяйка которого рисовала, а ее друзья тоже рисовали, писали или выступали на сцене. Это было артистическое общество, к которому остальные соседи относились с интересом, смешанным с неодобрением.

Среди них находилась женщина небольшого роста, выдержанная и спокойная. Однако что-то в ней настолько явно выдавало иностранку, что местные жители не сводили с нее глаз. Таким неанглийским был ее простой наряд! Темно-коричневое шелковое манто мягко окутывало миниатюрное тело; на голове женщины был небольшой тюрбан, украшенный разноцветными лентами, пучок которых спускался с одной стороны на ее лицо. Такого манто, шляпы, туфель и перчаток никогда еще не видели в этой местности. Все не отрываясь смотрели на маленькую женщину, хотя не знали даже ее имени.

А она смотрела только на танцующих детей. Своим мелодичным голосом, в котором слышался странный акцент, она с живым, горячим интересом спросила:

– Кто эта девочка? Вон та девочка с розами в волосах? Девочка, которая танцует фею?

В жизни каждого человека, отмеченного печатью большого или малого таланта, бывает момент, который в биографиях называют «первым признанием». Иногда художнику, набрасывающему эскизы на природе, показывают вылепленные мальчиком глиняные фигурки животных (впоследствии этот мальчик становится скульптором с мировым именем). Иной раз сочинение, поданное на конкурс, заставляет посетившего школу литератора сказать краснеющей девочке: «Дорогая моя, когда-нибудь мы увидим ваше произведение в журналах». (Книги этой девочки в свое время будут переведены на все европейские языки).

В жизни Риппл тоже произошел такой счастливый случай (первый ряд кресел на празднестве стоил один шиллинг, остальные – шесть пенсов и четыре пенса).

VIII

Риппл побежала в дом, где родилась, чтобы переодеться. Она вернулась в простой юбке и кофточке. Коричневые чулки ее были заштопаны на подъеме шерстью более темного оттенка. Девочка надела черные лакированные туфли, на одной из которых недоставало банта; это были ее домашние туфли, которые она оставляла у тетки для уроков танцев. Дело в том, что на лужайке духовой оркестр играл фокстрот, а Риппл обещала Стиву прийти потанцевать с ним, но не на лужайке, а возле солнечных часов – на бархатном газоне, окруженном деревянной решеткой. На сделанных из графита тонкой работы солнечных часах были вырезаны старинные уэльские стихи, в переводе звучащие так: