Виктор Барр, немного успокоенный, прошептал: – Женщины не созданы для такой жизни.

Риппл удивленно подумала, не начнет ли он снова разговор о ее чувствах, настроениях, о ее привязанности к нему? Но нет, он заговорил о другом: – Женщины не созданы для того, чтобы так работать и уставать. Во всяком случае, не создана для этого ты. Ты чувствовала бы себя гораздо счастливее, если бы была только моей женушкой, жила у себя дома и не имела ничего общего с этой ужасной сценой! О, если бы я мог теперь же увезти тебя отсюда, подальше от всего!

Тогда Риппл нерешительно спросила его:

– Не знаю, вполне ли ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Буду ли я счастлива? Смогу ли дать тебе счастье, если ты оторвешь меня от моей профессии?

– Дорогая моя, ты знаешь, иногда я ненавижу даже мысль о твоей профессии!

– Я догадывалась об этом, Виктор, но…

– И я ненавижу всех, кто отнимает тебя от меня.

– Я знаю. Я не хочу, чтобы ты испытывал такое чувство… Мадам просто удивительная! Все они необыкновенно интересные люди. Если бы ты постарался понять их и их жизнь…

– Я не хочу ничего о них знать. Я зол на них всех. Тебе бы следовало только радоваться моему отношению к ним. Не доказывает ли оно, как страстно я люблю тебя? Это настоящее обожание!

У Риппл возникло желание ответить словами, которые Виктор произнес в тот вечер, когда она впервые с ним танцевала: «Это фанатизм». К счастью, она вовремя подавила такое желание. Девушка любовалась зелено-золотым убором Кью, этого рая для лондонских влюбленных, когда Виктор сказал ей: – Ты знаешь, что за тебя я готов в огонь и в воду!

Риппл молчала и про себя насмешливо критиковала его слова, так же, как она обычно критиковала наставления тетушки Бэтлшип: «В огонь и в воду? Но я не хочу этого! Не хочу, чтобы кто бы то ни было шел ради меня в огонь. А что касается воды, то я очень просто могу войти в нее сама. Я умею плавать».

Виктор продолжал: – Я готов отдать тебе все свои силы!

Риппл в это время думала: «Что хорошего, если он это сделает? Кому нужны обессиленные люди? И, кроме того, не так уж это тяжело – разъезжать и собирать заказы для кондитерской фирмы. Не похоже, чтобы он очень уставал. Я гораздо больше устаю, танцуя. Часто я чувствую смертельную усталость». К счастью, она не высказала все эти мысли вслух.

Виктор говорил: – Если бы я мог теперь же жениться на тебе и снять подходящий дом где-нибудь в провинции! Ты ведь не хотела бы, чтобы моя мать покинула «Вишневый сад»…

– О, Виктор, конечно! Ты знаешь, что я очень не хотела бы, чтобы твоя мать покинула «Вишневый сад». Конечно, она всегда должна жить там!

– Я знал, что ты так скажешь, любимая! – радостно воскликнул Виктор. – Конечно, я это знал. – Он был теперь в гораздо лучшем настроении и стал нашептывать Риппл, как хорошо было бы, если бы у них был дом в провинции с небольшой лужайкой, на которой могли бы играть дети, с красивым садом и площадкой для тенниса.

– Неужели это не привлекает тебя? И мы были бы всем друг для друга. Риппл, ты не знаешь, сколько счастья я мог бы тебе дать!

– Великолепные летние дни, – продолжал Виктор Барр задушевным тоном, – когда можно ничего не делать и только наслаждаться ими. Зимние вечера, когда в камине ярко горят дрова, и ты удобно сидишь в большом кресле, и не нужно уходить после обеда. Отблески огня дрожат на дубовом потолке, как в «Вишневом саду». Ты сидишь, спокойно читаешь, тихо сидишь со своим мужем, который тебя обожает. Разве это не соблазнительно?

– Да, – сказала растроганная Риппл, – конечно, это кажется соблазнительным.

– Я бы так хотел, – горячо проговорил Виктор, – чтобы это могло осуществиться уже завтра! Если бы только не моя мать… но я знаю, дорогая Риппл, ты понимаешь, что я прежде всего должен заботиться о ее благополучии.

– Конечно, ты прав.

Даже самой себе Риппл не признавалась, насколько благодарна она была миссис Барр за то, что та жила в поместье и ее стройная фигура в элегантном лиловом платье преграждала ей доступ в «Вишневый сад». Благодаря миссис Барр эта картина – дом в провинции, где отблески огня будут дрожать на дубовом потолке – могла остаться, как того хотела Риппл, только мечтой. Всего лишь мечтой, и ей, усталой и озабоченной, не нужно делать над собой никаких усилий. Это мечта, а не реальность, какой была, например, сильная и здоровая влюбленность Виктора.

Он снова обнял ее и горячо зашептал ей на ухо, которое порозовело под его лаской: – Одного только ты не можешь отрицать, дорогая, даже если ты и слишком устала, чтобы целовать меня, как ты говоришь. Есть одно, Риппл, чего ты не можешь отрицать… – Что именно?

III

Тут случилось нечто, чего никто из них не предвидел. Со стороны это показалось бы пустяком, банальным поводом для обычной размолвки влюбленных.

Виктор Барр сказал ей: – Ты не можешь отрицать, что я был первым мужчиной, который тебя поцеловал, Риппл (твои отец и братья не в счет). Ты никому никогда не позволяла себя целовать до меня. – Он уверенно засмеялся. – Я был первый. Единственный. Не правда ли?

– Да, – подтвердила Риппл, пассивно отдаваясь его объятиям. – О да… – Однако тотчас же после этого «да» она быстро поправилась: – Нет! – Живо и неожиданно; как взмах птичьих крыльев над тенистым прудом, перед нею пронеслось воспоминание.

День ее рождения. Ей пятнадцать лет. Сад, солнечные часы и нераспустившиеся розы. Аромат цветов и музыка вдалеке («Колокольчики звенят для меня и моей возлюбленной»). Высокий юноша в фланелевом костюме, который что-то краснея бормотал, вдруг привлек к себе и обнял свою подругу. Он поцеловал ее. Это случилось неожиданно. Прошло несколько лет, и она совершенно забыла о нем. Однако это было. Не Виктор, а Стив Хендли-Райсер первый ее поцеловал.

Была ли это только врожденная правдивость? Какое смутное побуждение заставило Риппл не размышляя сказать: – Нет! Нет, Виктор! Я забыла. Меня еще целовали. Я хочу сказать, до тебя…

В тот день птицы в Кью особенно неистовствовали. Они пели так громко, что среди наступившего молчания пение их показалось криком. Риппл взглянула в лицо своему возлюбленному и увидела на нем выражение такой жгучей боли, какой никогда в жизни не видела ни у кого.

– Виктор…

Он ответил спокойно, с горечью: – Ты не считала нужным сказать мне об этом раньше?

– Нет, ведь я совершенно забыла об этом. Виктор! Я забыла…

– Что мужчина поцеловал тебя? Такие вещи ты забываешь так легко? А я думал…

Девушка, смущенно смеясь, воскликнула: – Мужчина! Но это был…

– Это, наверное, твой проклятый иностранец-танцовщик. Я мог бы догадаться. Я мог догадаться! Мне всегда казалось, что он как-то особенно на тебя смотрит.

– Как ты мог такое подумать, Виктор! Как ты мог это сказать? Я как раз собиралась тебе рассказать, что это был совсем не мужчина, – ведь не назовешь же ты мужчиной семнадцатилетнего мальчика? Всего лишь мальчик. Он еще учился в школе и жил у моей тети, а мне тогда было только пятнадцать лет, и я никогда не думала, не представляла себе ничего подобного. Мы танцевали, и он поцеловал меня, а я сказала ему, чтобы он никогда больше так не делал, вот и все. О! Почему ты все еще сердишься?

Молчание. Угрюмое молчание среди цветов, под яркими солнечными лучами. Размолвка и гнев в прекрасный весенний день… Она мысленно перенеслась в дождливый зимний день, когда оба они были так счастливы.

– Виктор! Ты не должен огорчаться тем, что я тебе сказала. Я тогда еще носила косы. Я была еще девочкой. В тот день мне исполнилось пятнадцать лет. Меня считали маленькой девочкой.

– Достаточно взрослой, чтобы тебя поцеловать.

– Почему ты так говоришь со мной!

– А я думал, что никогда никого не было, кроме меня. Видимо, я слишком многого хотел.

– Но никогда никого и не было, кроме тебя. Подумай только! Виктор! Мальчик! Школьник! Немного старше, чем Ультимус теперь. Как можно его принимать всерьез! Неужели ты думаешь, что это имеет значение?

Очевидно, для Виктора это имело значение. Риппл снова и снова повторяла те доводы в свою защиту, которые казались ей такими убедительными:

– Мне было только пятнадцать лет. Это было столько лет назад, я тогда еще не начала учиться танцевать! Пятнадцать лет. Ему было только семнадцать, и я сказала ему, что никогда не буду с ним разговаривать, если он сделает так еще раз. Он учился в школе, и все это были совершенные пустяки. Ты думаешь, я боялась тебе рассказать? Да я сказала бы в любое время, но просто забыла. Я забыла!

– А я думал, что никогда никого не было до меня. Ты позволяла мне так думать.

– Это потому, что я никогда о нем не думала. Как ты можешь, Виктор! Во-первых, ты никогда меня не спрашивал. Я сказала тебе сразу, как только вспомнила об этом. Ты никогда меня раньше не спрашивал.

– Я был слишком в тебе уверен.

Снова молчание. Они сидели рядом, и Виктор, по-видимому, решил ничего не говорить, пока Риппл не перейдет к другой теме. Риппл, оскорбленная, усталая, раскаивающаяся и беспомощная, не знала, что сказать. Она начинала фразы и не заканчивала их.

– Он был только… – Если бы это мне хоть понравилось… – И я так рассердилась на него! А ты…

Теперь она уже возмущенно протестовала: – Конечно, это совсем не то, что ты. Конечно, поцелуи бывают разные!

– Нет, не бывают, – произнес капитан Виктор Барр. Риппл почувствовала себя так, как будто перед самым ее лицом захлопнули дверь. Он не понимает? Ему все равно, что она говорит или чувствует? Мелькнуло другое воспоминание… Разве мать не предупреждала ее, что мужчинам не нужна правда от женщины? Она вздохнула, глубоко взволнованная.

Чувствуя, что ломится в закрытую дверь, Риппл все же продолжала: – По-моему, ты нехорошо относишься ко мне, ты несправедлив. А я ведь никогда не спрашивала тебя, была ли я первой девушкой, которую ты поцеловал. Я даже не думала об этом.