Они отошли от стоявших рядом столиков и вышли на большую свободную площадку. Для Риппл этот огромный Танцевальный зал с яркими китайскими фонариками, с пальмами, со сменяющими друг друга оркестрами, с Толпой корректно скользящих танцоров казался сценой из арабских сказок. Она находила там различные полузабытые поэтические образы своего детства – тех времен, когда еще увлекалась романами.

Капитан Барр взял ее за руку. Она положила другую руку на его широкое плечо. Они понеслись по паркету, и это было невыразимое блаженство.

Бессвязные мысли мелькали в голове Риппл: «Это только доказывает, что тому, кто сам по себе интересен, не обязательно быть безупречным танцором. Наши па не так совпадают, как бывало со Стивом много лет назад, но, по-моему, это вовсе не значит, что он не хороший танцор. Это только потому, что он гораздо выше меня, выше всех, с кем мне до сих пор приходилось танцевать».

Этот вальс танцевали при разноцветном мягком освещении призматических лучей; по временам они пронизывали полумрак залы и скользили то по одной, то по другой паре, и один из лучей горячим красным пятном лег на воротник капитана Барра. Ближайший ко входу оркестр наигрывал:

Кружи меня легче,

Держи меня крепче

В капризном вальсе…

И Риппл прошептала под музыку:

– Капитан Барр, вы не обидитесь, если я вам скажу кое-что?

– О! Конечно, нет. Скажите. Что? Я, наверное, одеревенел от страха, что танцую с таким знатоком, как вы. Скажите мне, если я делаю что-нибудь неправильно, мисс Риппл! Слишком большое па или что-нибудь в этом роде?

– Нет, нет, не то. Но только вы держите одну мою руку слишком высоко, а другую – слишком низко. Видите? От этого платье у меня спадает с плеча.

Платье Риппл относилось к числу тех одеяний, которые так дороги склонному к компромиссам британскому сердцу. Оно было полувечерним и, значит, для человека со строгим вкусом непригодно было ни в качестве вечернего, ни в качестве дневного. Мать Риппл, возвращаясь с чая в Трокадеро, выбрала недорогое хорошенькое платье из лилового креп-жоржета на витрине небольшого магазина, а миссис Мередит была одной из тех женщин, которые, покупая наряды для дочери, не могут забыть о цветах, линиях и тканях, которые некогда сами предпочитали. Вырез платья был обшит кружевом, прикрывавшим белую грудь Риппл. Кружево спустилось вниз, врезавшись с одной стороны в шею и обнажив верхнюю часть тонкого плеча с другой стороны. Движением плеч девушка поправила вырез.

– Поверьте, я ужасно огорчен, – извинился капитан Барр. – Постараюсь помнить и не делать этого больше.

– О, это ничего, все отлично. Когда кавалер настолько выше дамы, такое всегда может случиться, – охотно объясняла Риппл с видом девушки, привыкшей приноравливаться к росту своих кавалеров. Она уже освоилась и с каждой минутой ей становилось все легче с ним разговаривать.

Он спросил:

– Часто ли вы здесь бывали?

– Нет, не очень; то есть, я хочу сказать, никогда не была.

– О да, я вспомнил, вы говорили, что ваш русский учитель не разрешает своим ученицам бывать в дансингах. Почему он это запрещает?

– Отчасти потому, что ему неприятно, чтобы нас, его учениц, видели повсюду, отчасти же из-за того, что не хочет, чтобы мы уставали. Вполне естественно, – продолжала Риппл, – он хочет, чтобы мы отдавали все силы нашей работе.

Капитан Барр не расслышал ее последних слов. Продолжая танцевать, он склонил свою черную голову над ее темноволосой головкой.

– Хочет, чтобы вы… что?

– Отдавали все силы нашей работе.

– Вашей работе? То есть танцам на сцене? Я понимаю. Но, вероятно, предполагается, что вы можете и развлекаться?

– О, конечно. Мы и развлекаемся. Но работа на первом плане.

– А все остальное на втором, в загоне?

– Конечно, пока мы работаем с месье Н. Работа должна быть для нас главным, так он говорит. – Она продолжала рассказывать молодому человеку о месье Н. и о его поразительном таланте. – Видите ли, для него балет, танцы – это творчество, это искусство. Он так старается, вкладывает столько усилий, чтобы все было прекрасным и безупречным. Не должно быть погрешности ни в одном па. Чем больше он делает, тем больше видит, сколько еще нужно сделать. Он хочет, чтобы мы все относились к работе так же. Так я и отношусь.

– Относитесь к своей работе, как он? Однако вы приехали сюда, мисс Риппл.

Риппл не могла ни опровергнуть, ни объяснить этот факт. Она только пробормотала:

– Для артиста работа прежде всего! Мадам и он страстно в это верят.

– Я называю это фанатизмом, – сказал капитан Барр.

Они продолжали танцевать в искусственном полумраке, который прорезывали розовые, зеленые, фиолетовые лучи. Игра света создавала в этом огромном прозаически обставленном зале атмосферу сказки.

А на улице ночные увеселения в Хаммерсмите шли своим чередом: лавки с жареной рыбой были полны народу; веселый хриплый говор стоял над устричным баром, над прилавками с фруктами и кофе. Из Лирического театра по окончании оперы вышла разношерстная публика, среди которой одни были там в первый раз, а другие – в восемьдесят первый. Толпы людей выходили со станций метрополитена. Таксомоторы гудели, трамваи звенели, грузно, с шумом проезжали автобусы. В танцевальном же зале бесшумно кружились пары и оркестр играл:

Ты знаешь, дорогой, я, как на небесах,

Когда в своих руках меня сжимаешь ты.

Риппл, даже танцуя, думала:

«Это слишком прекрасно. Все кончится прежде, чем я пойму, какое это наслаждение».

Она уже не обращала внимания, держит он ее руку слишком высоко, слишком низко или как-нибудь иначе. Он держал ее! Она думала:

«Это слишком чудесно! Когда я стану старой-старой женщиной, то буду вспоминать наш танец и как это было прекрасно».

VI

Тем временем отец Риппл думал: «Клянусь, это совершенно не похоже на то, как танцевали в наши дни».

Майор Мередит сидел со своим сыном Ультимусом под балконом, и его пополневшее, но еще хорошо сохранившееся лицо выражало недовольство. Он подносил руку к усам и пощипывал их, посматривая вокруг. Это место, хотя и новое для него, едва ли было так интересно, как утверждал молодой Барр. Во-первых, здесь не было почти никаких напитков, только лимонад и мороженое. Во-вторых, вся здешняя публика, все эти степенно танцующие девушки и молодые люди – кто они такие? Он не мог определить их социального положения. В-третьих, он предполагал, что для начала его дочь сделает первый тур со своим отцом. Но вот, смотрите-ка, молодой Барр, его сослуживец, умчал ее на его глазах и исчез с ней в этом людском водовороте. Ну, конечно, сегодня его дочь Риппл первый раз выехала в свет!

Грустно вспоминал он о балах, на которых бывал еще задолго до того исторического бала, когда родилась Риппл. Какие вальсы, какие изумительные мелодии! Как танцевали в те дни! Какие красивые бальные платья носили женщины! Турнюры… Что-то бесконечно женственное было в этом изгибе взбитого шелкового турнюра, при одном упоминании о котором нынешняя молодежь начинает смеяться. Платья были более женственны. Масса кружев, множество лент, складок. Корсажи туго зашнурованы и обольстительны. Конечно, в те дни женщина выглядела интереснее. Красавицей называли женщину с приятным привлекательным лицом, хорошим бюстом, изящной тонкой талией. Много ли талий в девятнадцать дюймов можно встретить сейчас? Очень мало. А теперь видишь только, как разгуливают какие-то палки от метелок в прямых сверху донизу платьях, которые просто висят на них, и со стрижеными волосами.

Так майор Мередит оценивал девушек тысяча девятьсот двадцать первого года. Он вспоминал прошлое. Тогда не было стриженых волос. Волосы, эту красу и гордость женщины, обрезать?! Прекрасные волосы были тогда у женщин. Длиннее, чем у Риппл; он встречал десятки женщин, которые уверяли его, что могли сидеть часами, укладывая свои волосы. А какие красивые носили прически – пышные узлы, волнистые пряди! Сколько очарования было в женщинах! То были действительно женщины – не имитация мужчин. Нет ничего удивительного, что мужчины перестали вставать и уступать места своим современницам.

Тридцать лет назад все выглядело по-другому. Как приятно было расхаживать по бальной зале, полной очаровательных, красивых женщин, иные из которых с такими многообещающими улыбками соглашались танцевать с ним вальс еще за неделю до бала. Вот это было время!

– Папа, – раздался в этот момент голос его сына Ультимуса, которому вообще не следовало здесь находиться, – как ты думаешь, не взять ли нам двух дам по шести пенни?

– Что ты хочешь этим сказать? – смущенно спросил майор Мередит.

– Как, папа, ты ничего об этом не знаешь? А я знаю. Разве ты не читал объявления? Там сказано, что «для удобства одиноких посетителей» можно взять билет, затем выбрать себе одну из профессиональных танцовщиц и танцевать с ней, и она не имеет права отказаться. Вот они сидят там дальше, за барьером.

– Боже мой, я никогда не слышал ничего подобного! – воскликнул Гарри Мередит, очнувшись от воспоминаний о балах XIX века. Эти воспоминания проносились в его голове быстрее, чем мелькали перед ним по блестящему полу корректно танцующие пары. Им овладело сложное чувство: было в нем удивление, отчасти любопытство, некоторое отвращение к новшествам и изрядная доля покорной насмешливости. «Куда мы идем?» – думал он.

Когда он был молод, невозможно было себе представить существование подобного места. «Какой-то турецкий невольничий рынок, – размышлял майор Мередит, – Подумать только: английские девушки сидят и ждут, чтобы их наняли танцевать за шесть пенсов!»

– Они сидят на этой стороне слева, – пояснил его юный сын, – а мужчины – направо.

– Мужчины? – воскликнул отец Ультимуса, с неподдельным ужасом уставившись на указанное место за барьером, где за столиками сидело несколько щеголеватых и выдержанных молодых людей. – Мужчин нанимают танцевать? Дальше идти некуда!