— Стыд. — Одному Богу известно, до чего трудно было произнести это слово. Зато оно как нельзя полно и точно обрисовывало ситуацию.

— Стыд, — задумчиво повторила Джуди и поднесла к губам тюбик красной помады. — Стыд, — выдохнула она в салфетку, промокая накрашенный рот. Затем стиснула губы, выравнивая помаду, и причмокнула.

Роджер вздрогнул. Что за звук? Клацанье хирургического пинцета?

Он кивнул, не имея ни малейшего желания развивать тему. Зачем? Уйти молча будет проще. А уйти придется, несмотря на то что ему очень хочется остаться; несмотря на то что он все еще любит ее, даже такую ледяную, бесчувственную. Возможно, именно такую ледяную и бесчувственную.

— То есть тебе до того стыдно, что ты не в силах рассказать мне, отчего тебе так стыдно? — Джуди завинтила красный столбик помады обратно в тюбик. — Тебе до того стыдно, что проще уйти, чем поделиться со мной причиной своего стыда?

Он опять кивнул, презирая себя за горящие щеки, за жалкий вид нашкодившего ребенка.

— Роджер, дорогой, твоя затея бессмысленна. Я ведь знаю, что тебе вовсе не хочется от меня уходить. — Джуди выпустила в воздух ароматное облачко из флакона и прошла сквозь него. Роджер как-то поинтересовался, почему она не наносит духи прямо на шею и запястья, как другие женщины, но Джуди лишь презрительно повела бровью. Как другие? Еще чего.

Он ждал продолжения, едва сдерживаясь, чтобы не расчихаться от напитанного ароматом воздуха.

— Ты игрок, верно? — сказала Джуди, поворачиваясь наконец к нему лицом. — Сколько? Сколько ты проиграл?

Роджер онемел от изумления. Как она догадалась? Немыслимо. Исключено. Целая вечность безмолвных мук, лживых оправданий, фальшивых командировок. Бесчисленные часы в дымных казино, перед горками разноцветных фишек и колесом рулетки, которое ты молишь остановиться, а оно все крутится и крутится, будто издеваясь над тобой…

— Кто тебе сказал? — выдавил он первое, что пришло в голову.

— Никто. — Джуди села рядом на кровать, взяла его за руку, погладила тонкими, прохладными пальцами. — Я тебя слишком хорошо знаю, Роджер. Ты ничего не можешь скрыть от меня. Ну-ка, давай. Выброси из головы все эти глупые мысли об уходе и расскажи, насколько плохи твои дела.

И Роджер заговорил. Слова рвались из него таким потоком, что он и сам с трудом улавливал их смысл. Он рассказал о Париже и Амстердаме; о том, как игра захватила его, вцепилась и не желала разжать клещи, пока он не спустил все, что имел. И о том, что даже теперь, когда ничего не осталось, ее хватка не ослабла. О своем отчаянии рассказал и о том, что вот уж полгода не может смотреть в глаза жене и детям. Обо всем рассказал… Кроме тех мгновений, когда был близок к самоубийству.

Роджеру хотелось плакать, но он не плакал с шести лет и не собирался сейчас лишаться жалких оставшихся крох человеческого достоинства. Борясь со слезами, что жгли ему веки, Роджер отводил взгляд от лица жены, полного жалости. Джуди гладила его по голове, совсем как его горячо любимая и очень рано умершая мамочка. Слова иссякли, но Роджер не двинулся с места, и ладонь Джуди все скользила и скользила по его волосам.

А ему вдруг отчаянно захотелось секса. Захотелось почувствовать себя мужчиной, оказаться внутри нее. Не осмелился. Остановил страх, что она отвергнет его в тот самый момент, когда нужна ему больше всего на свете, что отмахнется, как от надоедливой мухи, буркнув что-нибудь об ужине у Стоунов, прическе и макияже, на который ухлопала столько времени.

Джуди поразила его во второй раз за вечер, когда сама взяла его руку и прижала к своей груди, а потом толкнула на спину и упала сверху, извиваясь, нашептывая что-то на ухо, расстегивая молнию на брюках.

Когда все было кончено, ее жесткая деловитость возросла многократно, и Роджер понял — ей не нужен был секс, это был всего лишь способ поднять ему дух. Оставив мужа на груде скомканных простыней, Джуди голой прошла в ванную, включила свет и встала под тугие струи душа, вздохом приветствуя грядущее повторение сборов.

Роджер лежал на спине, уставившись в потолок с трещиной, похожей на улыбку — или гримасу, если смотреть с другой стороны. Он забыл о времени. Он хотел спать, но глаза горели, стоило только опустить веки. Какое странное чувство.

Завернутая в белое полотенце, Джуди закрыла за собой дверь ванной и подняла красное платье с пола.

— Сам знаешь, дорогой, у всех есть свои маленькие секреты, — сказала она. — Каждый чего-нибудь да стыдится.

Роджер спросил бы, в чем ее секрет, если бы не боялся ответа. Он задал другой вопрос:

— И что нам теперь делать?

— Не волнуйся, — отозвалась Джуди, натягивая шелковые трусики. — Все наладится.

— Каким образом?

Джуди застегнула лифчик.

— Положись на меня. Я что-нибудь придумаю. А тебе нужно заняться собой. Сара Манетт знает отличного психоаналитика, специалиста как раз по твоей проблеме. Я ему позвоню и запишу тебя на прием.

— М-м-м.

— Поверь, дорогой, я все устрою. И прекрати, ради бога, оплакивать себя. Говорю же, секреты у всех есть. Взять, к примеру, Клайва Стилбурна…

— Клайва Стилбурна? — Роджер резко приподнялся и сел.

Джуди уже вновь устроилась перед зеркалом для второго сеанса макияжа.

— Именно. Клайв, да будет тебе известно, — бисексуал. Мальчиков снимает втихаря от жены.

Роджер заморгал.

— Что за чушь, Джуди! Где ты наслушалась подобной ерунды?

— У меня свои источники, — рассеянно ответила Джуди. — Совершенно достоверные. По самые уши увяз наш Клайв. Без ума от какого-то австралийского блондинчика.

— Господи.

— Так что не переживай, дорогой. — Джуди в зеркале послала ему ослепительную, заново накрашенную улыбку. — Твоя проблема того не стоит.


Клэрри играла с красным — возила по соли мизинцем. Сначала нарисовала улыбчивую рожицу, потом сердце. И наконец, топор. Рисовать на соли оказалось не так просто — картинки вышли нечеткими, будто из-под руки абстракциониста. Клэрри дернулась от острой боли в лодыжке — это Тильда пнула ее под столом носком туфли. Следовало бы улыбнуться, попросив прощения у хозяйки, но Клэрри рискнула нарушить правила. Улыбаться ей не хотелось.

— Бедняжка ты мой! — заворковала Круэлла. В столовую вернулся багровый Вояка и спешно прошел к своему месту, держа обе руки перед собой в тщетной попытке прикрыть мокрое пятно на штанах.

— Если хочешь, Роджер, я снабжу тебя сухими брюками, — предложил Алекс, нервно запустив пятерню в жидковатые волосы.

— Ерунда. Высохну. — Вояка с видимой неловкостью опустился в кресло.

— Роджеру вечно не везет, — продолжала Круэлла. — Если судьбе вздумается сыграть какую-нибудь злую шутку, из целой толпы она выберет именно Роджера. Помнишь, дорогой, в прошлом году в Канне мы с тобой…

Клэрри до смерти наскучили застольные разговоры, воспоминания, шутки, анекдоты из чужой жизни, звяканье бокалов. Она постаралась отключить в сознании пронзительный голос Круэллы и сосредоточиться на Алексе — тот тоже явно выпал из разговора, погрузившись в свои мысли. До чего же они разные с Моррисом. Алекс такой… обыкновенный. Вечно дергается по пустякам, переживает, что скажут люди. Вот и сейчас ерзает, кривится, моргает — в то время как Моррис уже запрыгнул бы на стол и завопил: «Тоска зеленая! Двигаем на пляж, купаться голяком при луне!»

Правда, море отсюда далеко, купаться еще холодно, а луны не разглядеть за облаками. Ну и пусть. Моррис все равно что-нибудь придумал бы. Всех завел бы, все изменил… но Морриса здесь нет, а Алекс другой.

Клэрри вонзила в него взгляд — Алекс остался последним, в чью голову она еще не заглянула. Она сосредоточилась что было сил, но Алекс отбил ее атаку. Его глаза скользнули по лицу Клэрри, и в его взгляде она прочитала: «Частная собственность. Посторонним вход воспрещен».

Ну, это мы еще посмотрим, решила Клэрри. Никто не смеет ставить ей преграды. И она поднатужилась, будто при родах, только собрав в кулак моральный дух, а не физические силы.

И дух Клэрри, внезапно очнувшись от долгой спячки, рвался на свободу, протискивался меж ребрами, что так долго служили прутьями его клетки. Он извивался и бился в груди, ускоряя ритм сердца. А сама Клэрри все тщилась проникнуть в голову Алекса; дыхание ее участилось, ногти впились в сиденье, чтобы не катапультироваться из кресла от мощи собственного напряжения.

Трудно сказать, как долго длились эти роды — то ли часы, то ли секунды, но завершились они громким хлопком в голове Клэрри. И все погрузилось во тьму.

На миг впав в панику, Клэрри тут же поняла причину кромешного мрака — она просто-напросто закрыла глаза. А когда открыла, обнаружила, что висит в воздухе над столом, прямо напротив портрета Тильдиных родителей, подбадривающих ее улыбками. Клэрри подняла руку, чтобы помахать в ответ, и поняла, что смотрит на них сквозь ладонь. Рука ее стала прозрачной. Под потолком столовой парила невесомая и невидимая Клэрри.

«Здорово!» — воскликнула невидимая Клэрри, но ее никто не услышал. Она была бесплотна и вездесуща.

А ее физическая оболочка, как оказалось, все так же сидела за столом и возила пальцем по соли.

«Эй, погляди-ка, где я!» — позвала ее бесплотная Клэрри, но Клэрри из плоти не откликнулась. Оставив в покое соль, она переключилась на нетронутую форель.

«Потрясающе. И как я раньше не додумалась? Наверное, это и называется уходом в астрал?»

Полетав немного по комнате, погладив невидимой ладонью сводчатый потолок и рассмотрев безделушки на каминной полке, Клэрри вспомнила, ради чего она, собственно, покинула свое тело.

Она порхнула к угрюмому, всеми позабытому Алексу и цепко взялась за его лицо: одну ладонь опустила ему на макушку, а вторую подсунула под подбородок. Алекс продолжал кукситься, не догадываясь о том, что с ним происходит. Его голова под руками Клэрри была до странности знакомой.