16

Впервые ее (Алицию К.) я увидел на берегу Нарева, а уже на следующий день получил неоспоримое подтверждение тому, что вуали, шали и свитера скрывают бюст безупречной формы, тугой и неподдельный. Господи, нет большей радости, чем обнаружить бюст у женщины, которую в наличии оного не подозреваешь. Когда-то я эту мысль записал — сегодня охотно повторяю. Однако подобные триумфальные открытия редки. Фиаско куда чаще. Да что ни возьми: превалируют фиаско и упадок духа. Надо бы составить перечень эротических побед, но не очень впечатляющий получается список — с дырками, как моя голова. Ну да ладно. Выпили мы прилично — грамм по четыреста. Пили с беззаботностью молодости, уверенные, что нас ничто не возьмет. Алиция сказала, что на нее спиртное не действует. У меня же впереди была куда более важная задача.

Я помню все, кроме того как с ней заговорил; как мы познакомились — вот чего я не помню! Незнакомая привлекательная женщина прогуливается над Наревом, а потом — сразу постель. Мой ироничный мозг выдает исключительно картины природы — цивилизация, если когда-либо и была, полностью стерлась. Неудивительно, впрочем: тот, кто всю жизнь бегает за юбками, с цивилизацией не в ладах. А может, цивилизацией, как таковой, и не пахло? Может, я и не подумал завести разговор, представиться? Может быть, до знакомства дело не дошло: сразу в койку? А по дороге — в кабак? Не знаю. Дырка в башке. Но, кажется, это касается только первого случая (напоминаю: труднее всего первый шаг, дальше идет как по маслу… и т. д.), остальные знакомства я помню. С грехом пополам, но помню.

Каждая, ну почти каждая, считала, что как-нибудь утрясется, найдется какой-нибудь выход, что-нибудь придумается. Что-нибудь придумается, даже если он женат и живет на другом конце Польши.

Обобщая, можно сказать: девушек моей молодости затащить в постель было труднее, чем их матерей, но, вылезши из постели, они без колебаний занимали извечную позицию. Как-нибудь утрясется… Что утрясется? Что, черт возьми, утрясется? Ничего не утрясется. Я собираю манатки и возвращаюсь домой. И очень тебя прошу об одном: не говори ничего об обоюдном согласии. Ни слова на эту избитую тему.

Если уж они с тобой переспали, то воображают, что теперь вы чуть ли не женаты, что вы — пара, пускай псевдопара, пускай непрочная и грешная, но пара. Теперь понимаете, в чем несомненное превосходство Зузиных соратниц? Вам хоть раз попадалась известного сорта девица, которая, переспав с вами за деньги, затем дала бы понять, что отныне вас с ней что-то связывает? Ровно наоборот! Если вам удалось заполучить приглянувшуюся шалаву, если не помешал (перечисляю основные отговорки) неожиданный приезд брата или сестры, внезапное несварение желудка, неурочные месячные или иная хвороба, если все-таки произошло то, что намечалось, — никто никому быть вместе или регулярно встречаться не предлагает. Напротив: расплатившись, вы с облегчением убеждаетесь, что сия очаровательная особа собирается уходить. И так могло бы повторяться из раза в раз, и были бы вы кум королю. Однако нет, ничего не повторялось, поскольку очень скоро начинали проявляться национальные слабости. Польские шлюхи — сущий кладезь национальных недостатков. Сколько раз они отменяли свидание! Сколько раз не приходили и не считали нужным извиниться или хоть словечко сказать в свое оправдание! Сколько раз опаздывали — и не на час, и не на два! Будто следовали неписаному правилу: договорившись с вами на семь вечера, ровно в семь звонили и сообщали, что, к сожалению, встреча отменяется, потому что неожиданно нагрянул брат. Без брата никогда и нигде не обходилось. Брат увидел ее новые наряды. Брат о чем-то догадывается. Брат явился без предупреждения…

У каждой варшавской проститутки были вымышленные брат и сестра; у некоторых — дети, самые что ни на есть настоящие. Вымышленный брат был на несколько лет старше, вымышленная сестра — почти ровесница, невыдуманному ребенку никогда не бывало больше пяти.

17

Однажды Зуза бесследно исчезла. Ей и до того случалось пропадать: можно сказать, она в этом специализировалась. Первым делом умолк ее телефон, вернее, заткнулся полностью. С миром Зуза общалась посредством эсэмэсок. Согласно старому конспиративному правилу звук у нее в телефоне всегда был выключен, приход сообщений она ощущала интуитивно. Или не ощущала — и тогда отвечала иной раз спустя неделю.

Ощущала, не ощущала — в данном случае не столь важно: эсэмэски приходили беспрерывно, так что, будем считать, интуиция никогда свою хозяйку не подводила. Если же Зуза бывала сильно возбуждена, если завершала какую-то сделку, готовилась к отъезду или свиданию, интенсивность переписки возрастала — аж звон стоял от беззвучных эсэмэсок. Впрочем, и в спокойные минуты на бескорыстные, дружеские (назовем их рутинными) послания Зуза отвечала тоже быстро и довольно пространно. И конспирацию соблюдала не слишком тщательно: то вдруг прорвется отдельный звонок, то останется не выключенной вибрация или в телефоне что-то пискнет. Но тут — глухо! Все, абсолютно все напрочь отрубилось. Мертвая тишина. Я лихорадочно шлю сообщение за сообщением: что случилось, отзовись, сколько можно, пишу двадцать пятый раз, тебе на меня плевать, может быть, нужна помощь, и т. д., и т. п. Ни-че-го. Глухо, тихо. Послушай, я к тебе еду, не удивляйся, если ты не одна, не открывай, положи на коврик зажигалку, я пойму, что все окей.

Сказано, сделано: еду в район, когда-то окраинный, а сейчас поглощенный городом. Взял такси; к счастью, водитель не развлекает меня разговорами. Со сноровкой не впервые обманутого любовника нахожу нужный подъезд, не дожидаясь еле ползущего вдоль стены лифта, поднимаюсь на восьмой этаж пешком, силы уже не те, едва тащусь, но мои усилия вознаграждены: уже издалека вижу, что на коврике перед Зузиной дверью что-то лежит. С облегчением перевожу дух: простые проблемы решаются просто — выдаю афоризм, подхожу, смотрю… И что? А ничего. Рано обрадовался. На коврике, прямо посередине, кто-то аккуратно положил спичечный коробок. И никакая это не случайность, не чья-то рассеянность, не забавное стечение обстоятельств. Есть о чем подумать, вернее, будет о чем подумать. Пока же я, как безумный, звоню и колочу в дверь. Я знаю: в квартире кто-то есть. Кто-то не дает Тетмайеру гавкать, топит, обернув морду тряпкой, собачонку в ванне и при этом смеется, а потом прикладывает палец к губам.

18

Надо поговорить с Жозефиной. Мне многое известно, но она может знать главное. Жозефина может знать, что с Зузой. Они — подруги, хотя этого недостаточно, чтобы быть в курсе всего происходящего с бесследно исчезнувшей. Ну, или беспечно упорхнувшей. Скажу иначе: если и Жозефина не знает, дело впрямь нешуточное. Но, скорее всего, Жозефина знает. Точнее, догадывается. Ничего случайного. Чистая логика. Оттуда ее всегдашняя всеведущая улыбка.

Жозефина опекает девиц — неформально, негласно. Дружит с ними и заодно окружает невидимой заботой. Невидимой, ибо ни одна не получала от нее ни поддержки, ни вспомоществования. Тем не менее все уверены: поможет только Жозефина. К ней бегают, ей исповедуются, у нее на плече можно выплакаться. Она подбирает им белье, туфли и платья и обучает элементарным вещам — чаще всего, как пользоваться ножом и вилкой. В итоге Жозефина знает все. Знает, кто слишком много пил, кто отключился, кто перебрал дури. Знает, кто не впервые отменяет свидание и кто кого обокрал. Знает, у кого вдруг завелись наличные, а у кого в кошельке пусто. Знает, кто выпил лишку, кто явился на важное мероприятие во вчерашнем макияже.

Но вот встретиться с Жозефиной непросто, и по многим причинам. Во-первых, Жозефина работает за границей, а конкретно — в Швеции. Она там нарасхват, что ничуть не удивительно: сто восемьдесят сантиметров росту, стройная, тонкая в талии (бюст подправлен), длинные (наращенные) черные волосы и беглое владение английским — устоять трудно. В Варшаву наезжает редко, только чтобы повидать пятилетнего сына.

Вторая причина, по сути, составная часть первой. Успех Жозефины на шведской земле не чисто профессиональный, к делу примешалась любовь. Среди клиентов затесался молодой шведский миллионер. Заглянул раз, другой, третий — на четвертый совсем спекся. Что называется: любовь с первого секса. Влюбился и решил вытащить Жозефину из грязи. Она не влюбилась, но решила выйти за него замуж, чтобы потом развестись и отхватить половину его состояния. Половину, а то и шестьдесят процентов. Вроде бы шведы пекутся о разведенных женах и отваливают им лишних десять процентов. Но это уже не столь важно. У миллионера машины, дома, недвижимость, кэш… всего не перечесть. Сунет руку в карман и, не считая, сколько вытащил — десять, двадцать, тридцать тысяч евро — вручает все Жозефине. Та деликатно отказывается (у них с Зузой одна школа): нет-нет, мне столько не нужно… бери, раз дают, потратишь с умом, а не как я, мне не на что тратить. И Жозефина поддается на уговоры — поломавшись, но не слишком долго, берет. Любовь с перспективой шестидесятипроцентного куша поглощает Жозефину, пребывание в Швеции с каждым разом затягивается, а на родине становится все короче и все плотнее заполнено встречами и переговорами с адвокатами определенного пошиба.

Третья причина перечеркивает две первые. А именно: все может оказаться ложью. Намалюйте эту максиму аэрозольной краской на каждой стене, выжгите раскаленным металлом на каждой доске, нацарапайте золотой иглой в уголке глаза. Слышите, я к вам обращаюсь, знатоки и ценители платной любви: все, что вы покупаете, может оказаться ложью, любая грудь, любая нога, любая прическа может быть ложью, любой час, на который вы договариваетесь, может быть ложью, любая история, которую вы услышите, может быть ложью, всякий поцелуй — ложь.

Скажете, лживый поцелуй ничем не отличается от искреннего? Тому, кто так говорит, не повезло и с правдой, и с ложью. Согласен, отчасти это утверждение верно, но учтите: говоря так, мы вступаем на территорию вымысла. Слово — обман, тело — обман, отправная точка — ложь. Может ли быть правдой большая любовь, рожденная на пустом месте? Пробуйте, пробуйте — и да воздастся вам.