5

«Я там кутил. Давеча отец говорил, что я по нескольку тысяч платил за обольщение девиц. Это свинский фантом и никогда того не бывало, а что было, то собственно на ‘это’ денег не требовало. У меня деньги — аксессуар, жар души, обстановка. Ныне вот она моя дама, завтра на ее месте уличная девчоночка. И ту и другую веселю, деньги бросаю пригоршнями, музыка, гам, цыганки. Коли надо, и ей даю, потому что берут, берут с азартом, в этом надо признаться, и довольны, и благодарны. Барыньки меня любили, не все, а случалось, случалось; но я всегда переулочки любил, глухие и темные закоулочки, за площадью, — там приключения, там неожиданности, там самородки в грязи. Я, брат, аллегорически говорю. У нас в городишке таких переулков вещественных не было, но нравственные были. Но если бы ты был то, что я, ты понял бы, что эти значат. Любил разврат, любил и срам разврата».

Федор Достоевский «Братья Карамазовы» 6

Мы привлекали к себе внимание? Скажем прямо: внимание привлекала Зуза. В основном своими декольте. Что, впрочем, неудивительно: не для того потрачена куча денег на феноменальный бюст, чтобы теперь его скрывать. Это понятно. Но у Зузы не было ни одной шмотки без умопомрачительного выреза. Мне, правда, открывающийся рельеф очень нравился, однако, разгуливая по центру города с романтически висящей на моем локте, обнаженной дальше некуда девицей, я чувствовал себя не в своей тарелке. Мы не были похожи на дедушку с внучкой, отправившихся в кондитерскую. Оденься, как школьница, просил я. Она приходила в обтягивающей белой блузке — не спрашивайте, на сколько пуговичек застегнутой.

Взять, к примеру, первый торжественный обед. Мы входим в ресторан, озираемся в поисках свободного столика, находим, направляемся к нему, всё окей, и вдруг я вижу: никакой не окей! Зуза вроде бы такая же, что и минуту назад, и вместе с тем совершенно другая, сосредоточенная, мыслями где-то далеко…

Волнуется? Как-никак, наш первый совместный обед… Нет, маловероятно. Оглядываю зал — и, кажется, догадываюсь.

7

С сексом то же самое, даже хуже. Рискованное знакомство начинается с секса, с засосов и прочих непотребств, за которые уплачено. Оплата — напоминаю — тоже непотребство. Настроишься, чтоб «по-быстрому», обязательно получишь «медленно». И наоборот. Стоит подумать, стоит ли. Конечно, стоит. Быстро ли, медленно — плевать. Я покупаю тебя вместе с твоим интимом — вот что заводит! Вот от чего напрочь сносит башню! Я ведь тебя купил, звезда небесная.

Несмотря на нешуточные инвестиции, обычно все так, как было впервые и задарма, то есть посредственно. Я покупаю тебя с разными принадлежностями, включая твоего дружка… или всех твоих дружков? — это не должно бы заводить, а заводит. Страдания — за бесплатно, жар души — пятьсот; в сумме — посредственно. С Зузой было посредственно, однако любовь наша была уже на подходе. Оставалось расчистить ей дорогу. Жаль, Зуза этого не почувствовала.


После вынужденного перерыва перечитываю то, что написал в прошлый раз вечным пером на желтой бумаге, и некоторым фрагментам не могу надивиться. Претензии мои, право слово, какие-то ребяческие. Не почувствовала… да потому что не любила. Меня не любила. Антенны не в мою сторону направлены. А что с интуицией плоховато — чего ж тут удивляться. Изматывающая работа, целые дни перед зеркалом, постоянные заботы — вечером надо хорошо выглядеть; у тела свои пути-дорожки: душа поет, тело отделяется от души, тело совершенствуется, но вынуждено отрабатывать положенное — какая уж тут интуиция! Я помочь не мог — отупел на старости лет. К тому же принимал сильнодействующие лекарства: на паркинсона они почти не действовали, зато вызывали неописуемый эротический подъем.

И снова, наверно, уже в сотый раз, про восторг. Красота Зузы — высшей пробы. Поддельное — безупречная имитация натурального. Контур — арфа; идеальная мягкость и ноль рубцов. Ну, разве что один, одна-единственная неровность. Поначалу незамечаемая, потом раздражающая. Пока же — сплошной восторг.

При ее стройной фигурке, высоченных каблуках и умении абсолютно свободно на таких котурнах передвигаться — эффект умопомрачительный. Глаза — карие, а это вам не тухти-пухти: у их сестры-профессионалки глаза по большей части светлые, ясные.


Про глаза шлюх я бы мог написать целый трактат. Про их колюче-ясные глаза. Белые глаза киллерш и снайперш. Почему у продажных телок светлые глаза? Если карие, то практически янтарные, если зеленые, то как схваченная первыми заморозками трава. Не голубые, а лучезарно-серые, и не синие, а лазурные. Невольно подумаешь, что белеют от мстительности, злобы и отчаяния, светятся от похоти и бесстыдства. Старинное предание гласит, будто в детстве, а, возможно, еще и в ранней юности все эти барышни были темноглазыми. И лишь по мере продвижения по пути порока исподволь происходила соматизация[9] озлобленности и горечи. Радужки белели. Сегодня глаза все без исключения светлые, сухие и ледяные. А у Зузы — темные, влажные, страстные.


Боже мой, Зуза… Мне шестьдесят шесть лет, за спиной у меня три брака и уйма похождений, женщины всегда были моей страстью и наваждением, жизненной целью. Я жил, чтобы наслаждаться звериным, а может, божественным даром осязания, но никогда не испытывал такой бешеной страсти, такого восторга, как с тобой. Прикосновение к твоим ногам, рукам, спине — это же воспарение духа, счастливое помрачение сознания. Ради чего еще жить? Господи, да ради одного этого: тронуть твое бедро…

Что это — проделки осязания, обезумевшее тело? Или начало любви? Девушка мне нравится, я хочу ее осязать. Старческая блажь? Кому бы не захотелось обнять женщину, сорока годами младше? Даже в свои сто двадцать… А если ты ведешь дневник, как удержаться, чтобы об этом не написать? Старый сатир и юная нимфа — упорно эксплуатировавшие эту тему античные народы знали, что делают. Молодые, куда более молодые подружки обладают ценным качеством: они не нарушают твоего одиночества. Их целиком поглощает нескончаемая жизнь, и потому ничто завершенное им не внятно. Ты можешь быть одной ногой на том свете, тебе может быть — да, да! — сто двадцать лет, и все равно им это до лампочки.

Не из-за угрызений совести, а из самодовольства, что ли, я частенько возвращаюсь к этой теме. Что за тема? Бабло. Согласен: никто не любит тратить деньги, в особенности впустую или даже в ущерб себе, от этого, как правило, появляется неприятный осадок, страх перед грядущими болезнями и экзистенциальное похмелье. (Как и обыкновенное, впрочем, — без выпивки редко когда обходится.) Я же никогда никакого страха не испытывал, осадка у меня не оставалось и ни общеэкзистенциального, ни даже обыкновенного похмелья не бывало. Напротив, мне всегда казалось, что за гроши я получаю абсолют — женское тело. Оно — даже слегка потрепанное — меня возбуждало; меня возбуждало, что я плачу его владелице, что еще кто-то ей платит, возбуждало, что она занимается сексом с другими. За деньги, разумеется, — если бы задарма, то есть самозабвенно, я бы вскорости с горя отдал концы. Нет, пожалуй, не с горя, а от безразличия и скуки. Мне не нужна женщина верная и преданная, а нужна неверная и распутная. И ведь везло: ни одна из тех, что были по-настоящему нужны, не была мне верна. Но моя-то она тоже была… Хуже не придумаешь, состояние тягостное и противоестественное, однако лишь это оживляло и осветляло темную и густую старческую кровь. Иное дело, что не такой уж я любитель половых изысков, никогда не увлекался этими кошмарными секс-игрушками, избегал поз, опровергающих закон всемирного тяготения, и прочих — уж простите — забав.

8

Мне все время казалось, что она со мной. Я старался, чтобы мои женщины были со мной в прямом смысле. То есть постоянно, круглые сутки, без перерывов. Совместные прогулки, обеды и чтение газет. Общая физиология, одни и те же болезни, одинаковый запах тела, одинаковый ритм дыхания.

Теперь такие союзы не в чести. Нельзя садиться другому на голову — это полный отстой; даже в любовном амоке извольте считаться с потребностями партнера; при самом горячем взаимном чувстве непозволительно ограничивать свободу любимого человека, и т. д. и т. п.

А по-моему, либо мы пара, либо не пара. Если пара, то не только на голову друг дружке садимся, но и на шею, на грудь… куда ни попадя; влезаем в печенку, легкие, почки, сердце, в кишки, мозги, селезенку — хоть обделайся, хоть задохнись… Теряем все: своеобразие, индивидуальность, а главное, свободу. О деликатности, взаимоуважении и прочих глупостях можно забыть, всему замена — взаимопожирание. Если любишь по-настоящему, то тебя в принципе нет. Твое тело, сплавленное с остатками ее тела после чудом пережитого пекла, — чье оно? Твоя душа, слившаяся с ее душой, теряет собственные границы. Нужен не только двухместный стульчак, но и двухместный гроб. У настоящей любви высоченный градус накала и от нее попахивает разложением. Настоящая любовь — безумие… представьте себе пару безумцев, пытающихся сохранить независимость! Ни безумия, ни любви, ни независимости. «Везде, всегда с тобою буду вместе»[10] — девиз тех, кто по старинке верит в упоительное помешательство, потерю разума и помрачение сознания. Или любовь, или свобода. Мои бывшие эти стихи знают; Зуза ознакомилась лишь с предисловием к сборнику, да и то не полностью. Я засыпал в кресле и просыпался, по привычке не сомневаясь: она со мной. Из кухни доносятся какие-то звуки — неудивительно, ведь со мной здесь кто-то живет. Кто? Сам не знаю, на каком жизненном этапе я проснулся.

9

Старые раввины говорят: первая жена — это жена, остальные не в счет. Думаю, они правы. Относительно двух моих следующих жен могу сказать, что это было трагическое недоразумение. (Следующие не после Зузы, а после первой; Зуза — моя последняя любовь, первой была Нулла, а затем — два фиаско.) Один раз я поверил, что магия красоты все перешибет, во второй раз поставил на полную противоположность и… просчитался: так называемая интеллектуальная связь, то есть бесконечные разговоры тоже всего не перешибли — не спасали, не помогали, не дополняли, не исцеляли и бог весть чего еще не делали. Вообще-то — вопреки моим намерениям — вторая тоже была хороша собой и все прочее перестало иметь значение. Мы заключили тщательно продуманное соглашение — своего рода торговый договор. За это — то и то-то, а за это — то-то и то; живи и наслаждайся покоем. Я всегда о таких отношениях мечтал. Оказалось, я не разбираюсь в людях. Бог его знает, когда трудно вылезти из постели, а когда в постель трудно лечь.