— Говорю тебе, я ей все сама объясню!

— Ладно, барышня, — вздохнул Федор, поклонился и побрел к выходу.

— С кем это т л, Зоя? — спросила ее какая-то балерина.

— Да так, старый знакомый нашей семьи.

Зоя улыбнулась. Никто в театре не знал, как она живет, никому не было до этого дела, никто не расспрашивал, какими путями пришла она в труппу.

Здесь людей не интересовало ничего, кроме балета…

Федор, стоявший возле нее как на карауле, был нелеп, и она с облегчением вздохнула, когда его массивная фигура скрылась из виду. Теперь можно было со спокойной душой переодеваться для приема.

Артисты в прекрасном настроении, еще немного подогретом шампанским, разместились по автомобилям и, распевая старые русские песни, пересекли мост Александра III. У дома, где остановился Першинг, песни после неоднократных просьб смолкли.

Но генерал — высокий, стройный, в полной парадной форме встречавший гостей в отделанном мрамором вестибюле, — казался человеком приветливым и добродушным. Сердце Зои сжалось — особняк, занимаемый Першингом, напомнил ей дворцы Санкт-Петербурга: мраморный пол, колонны, широкая лестница были словно из той, прежней жизни, которая еще не успела изгладиться из ее памяти.

Гостей проводили в бальную залу с зеркальными стенами и мраморным камином в стиле Людовика XV.

Зоя вновь почувствовала себя совсем юной, когда рассевшийся по местам военный оркестр заиграл медленный вальс. Гостей стали обносить шампанским.

Зоя едва не разрыдалась от нахлынувших чувств и поспешила выйти в примыкавший к залу сад.

Там она молча остановилась возле статуи Родена, жалея, что приехала сюда, как вдруг за спиной у нее в теплом вечернем воздухе мягко прозвучал незнакомый голос:

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, мадемуазель? — Это, несомненно, был американец, хотя говорил он на безукоризненном французском языке.

Обернувшись, Зоя увидела высокого привлекательного мужчину с седеющей головой и блестящими синими глазами. Первое, что мелькнуло у нее в голове:

«Он — добрый». Офицер посмотрел на нее с безмолвным вопросом, когда она покачала головой, а потом спросил, заметив, очевидно, еще не высохшие слезы у нее на глазах:

— Что-нибудь случилось?

Зоя все так же молча покачала головой и поспешно вытерла глаза. На ней было простое белое платье, подаренное в прошлом году императрицей, — едва ли не единственное из тех, что они успели взять с собой.

Оно очень шло ей. Что она могла объяснить этому американцу? Уж лучше бы он ушел, оставив ее наедине с воспоминаниями. Однако офицер неотрывно смотрел ей в глаза и даже не думал уходить.

— Здесь так хорошо… — сумела она выдавить из себя и сейчас же подумала о своей убогой квартирке возле Пале-Рояль, о том, как переменилась ее жизнь, как не соответствует она этому роскошному особняку.

— Вы, должно быть, из труппы русского балета?

— Да, — улыбнулась она, надеясь, что он забудет про ее слезы. Из зала долетали звуки вальса, и она с гордостью произнесла, думая, что ей все-таки очень и очень повезло:

— Правда, Нижинский был сегодня великолепен?

Смущенно улыбнувшись, американец подошел чуть ближе, и Зоя заметила, как он высок ростом и хорош собой.

— Знаете, я не… слишком разбираюсь в балете. Нам просто было приказано явиться сегодня вечером на спектакль.

— Ах, вот как?! — рассмеялась Зоя. — И вы, должно быть, измучились?

— Да. Я очень страдал и еще минуту назад чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Не хотите ли бокал шампанского?

— Чуть попозже. Мне не хочется уходить отсюда, здесь так хорошо. А вы тоже живете в этом особняке?

— Нет, — покачал он головой. — Нас разместили в доме на рю дю Бак. Это, конечно, не такой дворец, но там удобно. И это совсем рядом.

Офицер не отрывал от нее глаз, произнося эти слова. В каждом движении Зои сквозило изящество — не грациозность танцовщицы, а почти царственное величие, — но улыбка была невыразимо печальна.

— Вы служите в штабе генерала Першинга?

— Да, — отвечал он, не уточняя, что был одним из его адъютантов. — Вы давно на сцене? — спросил он и тотчас спохватился, что вопрос его, адресованный совсем юной девушке, звучит странно.

Беседа продолжалась по-английски, которым Зоя владела благодаря Смольному институту превосходно.

— Меня приняли в труппу месяц назад, — улыбнулась она. — К величайшему неудовольствию моей бабушки.

— Зато ваши родители, должно быть, гордятся вами, — сказал офицер и тотчас пожалел о своих словах: искорки смеха в глазах Зои погасли.

— Моих родителей убили в Петрограде… в марте, — еле слышно произнесла она. — Я живу с бабушкой.

— Простите…

Под мерцающим взглядом этих синих глаз Зоя чуть было опять не расплакалась. Она впервые рассказала постороннему о своей трагедии: ее коллеги почти ничего не знали о ней. А этот офицер чем-то напоминал ей отца — то ли сдержанным изяществом движений, то ли коротко остриженными, темными с проседью волосами, то ли блеском глаз.

— А здесь вы с нею? — Сам не понимая почему, он пленился этой совсем еще молоденькой русской девушкой с такими большими и печальными зелеными глазами.

— Да, мы приехали сюда… после… после того, что случилось… — Голос ее пресекся.

— Прогуляемся немного? — спросил он, мягко беря ее руку в свои, показавшиеся Зое удивительно надежными. — И, может быть, выпьем немного шампанского.

Они стали прогуливаться вокруг скульптуры, болтая о войне, о Париже, обо всем, что не было так мучительно вспоминать Зое.

— А вы откуда? — спросила она.

— Из Нью-Йорка. — Зое это почти ни о чем не говорило: она знала об Америке очень мало.

— А какой это город?

— Большой, суетливый, — засмеялся он, глядя на нее с высоты своего роста. — Наверно, не такой красивый, как Париж. — Ему хотелось спросить ее о Петрограде, но он понимал, что это будет не к месту и не ко времени. — У вас каждый день спектакли?

— Да. Но перед сегодняшним мне дали неделю, чтобы отдышаться.

— А как же вы проводите свой досуг?

— Мы ходим с бабушкой гулять. Пишу письма друзьям в Россию… читаю… сплю… играю со своей собачкой.

— Я вижу, у вас довольно приятная жизнь. А какая у вас собачка?

Он произносил эти пустые, ничего не значащие слова, потому что ему хотелось узнать ее поближе, а почему — он и сам не сумел бы ответить. Эта девушка явно была вдвое его моложе, но чем-то трогала его душу.

— Коккер-спаниель, — улыбнулась Зоя. — Ее мне подарил мой самый близкий друг…

— Друг? — переспросил он с интересом.

— Подруга, я хочу сказать. Троюродная сестра.

— И вы привезли собачку из России?

Зоя кивнула, и ее огненные волосы взметнулись, точно языки пламени.

— Да. И она перенесла это путешествие лучше, чем я. В Париж я приехала с тяжелой корью. Как глупо, правда?

Но уже ничего из того, что касалось так или иначе этой девушки, глупым ему не казалось, хотя он не знал даже, как ее зовут.

— Отчего же? Вовсе не глупо. Скажите, мадемуазель, не пора ли нам представиться друг другу?

— Зоя Юсупова, — присела Зоя.

— Клейтон Эндрюс. Капитан Клейтон Эндрюс.

— И мой брат был капитаном лейб-гвардии Преображенского полка, но вы, наверно, и не слыхали о таком. — Она взглянула на него выжидательно, и опять дымка печали заволокла ее прекрасные глаза.

Посмотрев в них, капитан понял смысл расхожего выражения «глаза — зеркало души»: как стремительно менялось ее настроение! Сейчас их изумрудная глубина блестела от непролитых слез, и Клейтон готов был сделать все, что только можно, лишь бы они вновь заблестели радостью.

— Я, к сожалению, так мало знаю о России, мисс Юсупова…

— Тогда мы с вами квиты: я тоже почти ничего не знаю об Америке.

Они вернулись в бальный зал, где продолжали танцевать вальс гости, и он принес ей бокал шампанского.

— Могу ли я просить вас?..

Зоя, мгновение поколебавшись, кивнула. Поставив ее бокал на столик, он подал ей руку, и они заскользили в медленном и даже несколько церемонном танце.

И Зое снова почудилось на миг, будто ее обнимают руки отца… Если закрыть глаза, можно представить, что она — в Петербурге… Но голос капитана вернул ее к действительности.

— А скажите, мадемуазель Юсупова, вы всегда танцуете с закрытыми глазами? — поддразнивая, спросил он, а она улыбнулась в ответ. Ей было хорошо в объятиях этого высокого, крепкого мужчины. И вечер был такой необыкновенный… И этот волшебный дворец…

— Как здесь прекрасно, правда?

— Да, — ответил он, хотя ему больше нравилось говорить с нею наедине, в саду, а не здесь, среди многолюдства и музыки. И к тому же генерал Першинг по окончании танца подозвал своего адъютанта к себе.

Когда Клейтон вернулся в зал, Зои там уже не было.

Он принялся повсюду искать ее, снова вышел в сад — тщетно. Наконец ему сказали, что штабной автобус увез первую часть труппы домой. И капитан тоже побрел к себе на рю дю Бак, вспоминая имя этой девушки, ее огромные зеленые глаза, раздумывая над тем, кто же она такая. Ее окружала какая-то тайна.

Глава 14

— Вот что я вам скажу, Зоя Константиновна: когда я в следующий раз пошлю за вами Федора, вы уж будьте добры не отсылать его домой.

Разговор этот происходил на следующее утро за завтраком. Старая графиня была в ярости: накануне Федор, растерянно моргая, сообщил ей, что солдаты увезли куда-то всех балерин, а его, ясное дело, с собой не взяли. У Евгении Петровны хватило выдержки не устраивать Зое скандал, когда та вернулась домой, а отложить выяснение отношений на утро. За ночь ее гнев нисколько не остыл — она была доведена, что называется, до белого каления.

— Бабушка, поймите, что я никак не могла взять Федора с собой. Генерал Першинг устроил роскошный прием. — И ей тотчас вспомнились цветы в зимнем саду и капитан, с которым она там познакомилась. Однако бабушке она ничего говорить не стала.