— Что?

— Ну… В голове, говоришь, в сердце…

И в почках тоже Вика сидит? И в печени? И в селезенке?

— Да заткнись ты… Не слышишь, не понимаешь ничего…

— А в прямой кишке — тоже Вика сидит? Может, надо просто сесть на толчок и посильнее напрячься, а, дружище?

— Заткнись, говорю!

— Да мне-то что, я могу и заткнуться. Только ты сам себе не ври, понял? Какая это, к чертовой матери, любовь?

— А что это, по-твоему?

— Да что угодно, только не любовь. Не оскорбляй приличного чувства, от него, между прочим, дети рождаются. Дурь у тебя в башке, а не любовь, так-то вот! Настоящая дурь. Инфекция! Отклонение от нормы!

— От какой нормы? Кто ее придумал, эту норму? Те, кто от любви детей родил?

— Ну, хотя бы и так!

— А говорят, любовь сама по себе и есть отклонение от нормы. И неважно, в какую сторону, в дурь и во благо.

— Не придумывай себе оправданий, братан. То, чем ты болеешь, и близко к любви не присобачишь. Любовь — это когда красиво, даже если страдать приходится. А ты, Ник, не влюбленный, а наркоман, которого баба-барыга подзывает в подворотню очередной дозой… Нет, как тебя угораздило в эту задрыгу Вику вляпаться со всеми потрохами, а?

— Значит, угораздило.

— И что, прям любишь-любишь? И никак иначе?

— Да отстань ты… Тебе не понять. Сытый голодного не разумеет. Если бы оказался в моей шкуре…

— Нет уж, спасибо, не хочется мне в твою шкуру. Мне и своей хватает.

— Вот и радуйся.

— Я и радуюсь… Чего ж мне не радоваться, конечно…

Дэн замолчал, насупился, поболтал в стакане остатки водки, выпил одним глотком. Бросил в рот колбасный кружок, прожевал задумчиво. И снова заговорил:

— Вот ты спросил — уважаю ли я тебя?.. Да, уважаю, Ник. Только не этого вялого шизоида, которого сейчас перед собой вижу, а того, другого Ника уважаю. Которого знал с первого класса, которому доверял, как самому себе. И честное слово, мне ужасно противно наблюдать, что на моих глазах происходит… Нет, это не ты, Ник. Это кто-то другой. Не знаю даже, как этого другого чела назвать…

— Ты уже назвал. Потеряшка.

— А ты уже и с «потеряшкой» согласился, да?

— Мне все равно. Называй как хочешь.

— Ну да, ну да. А только настоящий Ник, тот, который мой друг, обязательно дал бы мне за «потеряшку» по щам.

— А ты хочешь по щам?

— Ну, дай… Дай! Ну же!

— Нет, не хочу…

— Понятно.

— Вот и отвяжись, если понятно. Без толку меня сейчас на эмоции провоцировать, Дэн. Нет их у меня, кончились.

— Да больно надо, провоцировать тебя. Хочешь пропадать — пропадай. В конце концов, это твой выбор. Только запомни, братан, долго это продолжаться не будет. В конце концов все привыкнут к тебе… к такому. И перестанут суетиться, чтобы вытащить тебя из этого болота. Так жизнь устроена, братан. Пока ты в порядке, ты всем нужен и интересен, а когда случается с тобой какая-то фигня, то рядом остаются только самые близкие. Да и те постепенно разбегаются по своим делам. Не бросают, нет, просто смиряются. И жизнь идет дальше, только без тебя. Но ведь обидно, обидно, черт! Обидно, что ты сам не хочешь ни ногой, ни рукой двинуть! Вот скажи, ты хоть раз пытался как-то анализировать то, что с тобой произошло? Найти объяснение? Ну, кроме твоего попугайского «люблю — не могу»? Ведь не пытался?

— Для анализа голова нужна свободная и холодная, Дэн. Это чужую фигню анализировать легко, а свою не получается. Хотя мама, например, нашла объяснение… Говорит, это Вика целенаправленно на меня порчу навела. Якобы в ее психику особенные природные данные вложены, направленные на уничтожение объекта, как у мифологической Сирены. Одного уничтожит — за следующего принимается. И так всю жизнь, пока определенную программу не выполнит.

— Да дура она, а не Сирена. А ты еще больший дурак. И правильно за тебя Анна Константиновна взялась, и телефон отобрала правильно. Молодец, так и надо! Хотя… Я бы на ее месте тебя куда-нибудь в деревню без телефона сослал, а не в Европу. Чтобы ты не отдыхал, а картошку в поле копал. Или навоз в конюшне убирал. Вот с лопатой в руках и отвлекался бы от своей напасти… А то — Европа! Не по чину берешь, батенька!

— Я и не брал. Я, наоборот, отказывался. Но разве ее переспоришь?

— Да, ее не переспоришь… Помню, какая она в школе авторитетная была, не вредничала и не сюсюкала, и даже школьные погонялки к ней не приклеивались. А это, знаешь, о многом говорит…

Помолчали одобрительно и в унисон покивали. Дэн вдруг ухмыльнулся весело:

— Нет, а прикинь, нормально без телефонов-то! Сидим, пьем, ни на что не отвлекаемся… Раньше как-то обходились без мобильников, и хорошо было! Вживую общались, рожа к роже, глаза в глаза! А сейчас и не знаешь, какая рожа в данный момент у того, который тебе звонит… Может, в трубку прилично бормочет, а рожу от ненависти перекосило? Да и все мы сейчас подсели на эти мобильники, носимся с ними, как пацаки из фильма «Кин-дза-дза»… Помнишь, придурки такие, с колокольчиками в носу? И мы отзываемся на зов мобильника так же. Приседаем перед ним — «ку-у-у…»

Дэн даже с места подскочил, пытаясь неказисто присесть в этом «ку-у-у», но не устоял, чуть не свалившись на пол. Плюхнулся обратно на стул, тряхнул белобрысой башкой:

— Я пас, Митька… Мне уже хватило, все, спать пойду. А ты давай, суетись, в Европу собирайся. Кстати, мы за твою поездку еще не выпили!

— Ну, так и в чем дело? Давай выпьем!

— Давай по последней… Только не за Европу, а за твою мамку. Хорошая она у тебя. Везет же некоторым собакам, а нам, Шарикам, хоть бы в чем свезло.

Выпив последнюю, Дэн икнул нехорошо, ойкнул, прикрыл рот ладонью.

— Все, я пошел спать…

— Иди, иди.

— А ты собирайся, не обижай мамку.

— Да соберусь я, соберусь, отвяжись…

Дэн ушел, а Митя так и остался сидеть за кухонным столом. Выпил еще, и голова стала такой тяжелой, что сама опустилась на скрещенные на столе руки. Закрыл глаза…

А ведь и впрямь без телефона легче. Не ждешь каждую секунду звонка. Неоткуда ждать. Неоткуда… Да, так легче, легче…

Нет. Не помогает самовнушение. Ни черта не легче. Какое самовнушение, если тревога в барабаны бьет, стучит в голове истерикой — а вдруг Вика уже звонила? А вдруг и сейчас звонит и слышит вежливый ответ про недоступного абонента? Да, слышит… И что? И ничего. А нормальное, между прочим, словосочетание — недоступный абонент… Вот бы и в самом деле им быть, а не жалкой потеряшкой, как его Дэн обозвал. Тепло так, по-дружески — потеряшка…

Если по правде, обидно, конечно. Но что делать, Дэн прав. И в том прав, что «потеряшка» даже не пытался анализировать, почему с ним такое произошло. Как и когда это началось. Хотя чего там анализировать… Сам в эти страсти нырнул, можно сказать, с разбегу. Думал, отведает свежей клубнички и обратно вынырнет, в спокойную семейную жизнь. А клубничка-то коварная оказалась, заколдованная. А лучше сказать — отравленная. Чем больше съешь, тем быстрее сдохнешь. Да, как это было, если вспомнить…

Она голосовала на дороге, когда он впервые ее увидел. Стояла у кромки тротуара, лениво выставив руку вперед, будто прекрасная дама в капризном удивлении — ну же, восхищенные джентльмены, прикладывайтесь губами, где вы там замешкались…

Да, она показалась ему ужасно забавной. И поза, и жест были смешными и трогательными — нате, целуйте мою руку, кто первый? Кого осчастливить? И милое тонкое лицо, и вздернутый вверх подбородок…

Он притормозил, открыл дверь, глянул весело — куда тебе, мол? А она ничего не ответила, просто уселась на сиденье рядом. Привычно так уселась, будто на свое собственное.

— Езжайте прямо, я потом покажу, где свернуть.

— Свернуть? А может, я не туда еду, куда вам надо свернуть? Не по пути?

— А зачем тогда остановились?

— Хм… Странный вопрос… Вообще-то голосующие на дороге, прежде чем сесть в машину, спрашивают…

— А вы всегда все по правилам делаете, да? Я, например, не всегда. А если совсем быть точной — никогда и ничего по правилам не делаю, потому что это ужасно скучно. Ну, так что, мы едем или нет?

От нее вкусно пахло — духи какие-то необычные, сразу голова будто поехала. И захотелось продолжить дурацкий диалог. И вообще… Интересно стало. Как-то сразу. И ноги у нее были красивые. Гладкие, тоненькие, но не костлявые. Изумительные ноги.

— Что, нравятся? — вдруг спросила она, внимательно глядя перед собой.

— Не понял?..

— Да все ты понял. Ноги мои, спрашиваю, нравятся, да?

— Ну, в общем… Нравятся, да.

— Мне и самой ужасно нравятся. Повезло с телом, подарок природы. Это типаж такой, называется «рыбья косточка». То есть худеть можно до крайней модельной невозможности, а тело все равно гибким и гладким остается. Класс, правда?

— Ты модель, что ли?

— Нет. Модель — это всего лишь вешалка для платья. Это скучно.

— А кто ты?

— На ближайшие десять минут я твоя попутчица. Кстати, на следующем светофоре надо свернуть… Свернешь?

— Ладно, сверну. А ты забавная. Может, познакомимся? Меня Дмитрием зовут.

— Меня Викой. А Дмитрий — это Дима или Митя? Как тебя обычно называют? Хотя, погоди, не отвечай… Я сама догадаюсь…

Повернув голову, она глянула на него в упор, подняла брови, усмехнулась:

— Ну тут и догадываться нечего. Конечно же, ты Митя. Митенька. Любимый сынок, любимый муж, любимый папа. Ведь ты женат, Митенька?

— Женат. И счастливо женат. По крайней мере, не вижу в этом обстоятельстве оснований для подобной агрессивной иронии.

— Да ладно, не обижайся… Ой, тут сразу направо, под арку, во двор! Ага, спасибо… Вот здесь останови, дальше не надо… И на прощание хочешь совет, Митенька? Никогда не говори ни одной женщине, что ты счастливо женат.