Вечером они ужинали в общем помещении, причем Вачиви так умело пользовалась ложкой, словно делала это всю жизнь, хотя оловянную ложку она впервые увидела только в хижине Люса Ферье. Индейцы ее племени никогда не готовили суп, а маисовую похлебку или рагу ели с помощью вставленной в расщепленную палку створку раковины-речницы. Ей, впрочем, помогал пример Жана, за которым она внимательно наблюдала, в точности копируя каждый его жест. Как и он, Вачиви расстелила на коленях салфетку и довольно ловко подцепляла вилкой кусочки мяса, которое, впрочем, раскромсала ножом с чисто индейской сноровкой. Жан тем не менее видел ее скованность и понимал, что все вокруг непривычно для нее. Похоже, и от еды Вачиви не получала особенного удовольствия — настолько непривычны были для нее все эти сверкающие приборы, салфетки, супницы и бокалы.

Еще одно серьезное испытание ожидало их обоих на следующий день, когда Жан повел Вачиви сначала в текстильную лавку, а потом к портнихе. В лавке он купил для девушки несколько платьев попроще, а у портнихи собирался заказать что-нибудь для особенных случаев. У портнихи, однако, нашлось три готовых платья, которые по какой-то причине не забрал заказчик и которые оказались Вачиви впору. Два из них более чем подходили для ужинов в доме Анжелики, и Жан решил их купить. Кроме платьев он приобрел для Вачиви две пары туфель (туфли ей не понравились, но она постаралась это скрыть, впрочем, не очень умело) и пять шляпок, в которых она выглядела совершенно очаровательно. Потом дошла очередь до нижнего белья, и здесь Жан сразу оказался в тупике. Он имел очень смутное представление о том, что именно носят дамы под платьями, Вачиви же до сих пор обходилась вовсе без белья. На помощь пришла портниха, которая показала девушке разные предметы туалета и объяснила, как их носят. Вачиви, разумеется, была в полном недоумении, но ей так хотелось сделать приятное Жану, что возражать она не стала, а он по рекомендации портнихи купил ей сразу несколько комплектов.

Потом настал черед перчаток, платков, сумочек, вееров, чулок и прочих мелочей. Все это Жан распорядился доставить в гостиницу вместе с платьями и бельем, и когда покупки прибыли, стало ясно: чтобы уложить их все, понадобится два-три внушительных сундука, не считая шляпных картонок. Жан уже решил, что в Новый Орлеан они отправятся на кильботе, в противном случае им пришлось бы снаряжать целый караван мулов, чтобы взять с собой все вещи.

К концу дня оба изрядно устали, а Вачиви к тому же выглядела растерянной. Она никогда не надевала на себя столько вещей сразу и по-прежнему не понимала, для чего это нужно. Тем не менее девушка поблагодарила Жана за все, что он сделал, воспользовавшись для этого недавно выученными французскими словами. Правда, в гостинице Вачиви сразу переоделась в свое вышитое платье и мокасины, в которых сразу почувствовала себя намного увереннее. Как носить это, она знала с детства, и, глядя на нее, Жан невольно залюбовался ею. В своем привычном костюме Вачиви снова стала похожа на ту юную индианку, которую он повстречал чуть больше месяца назад.

Когда девушка немного отдохнула, Жан выучил с ней новые английские и французские слова — «красивое платье», «туфли», «белье», «чулки», «перчатки», чтобы она знала названия всех купленных для нее вещей. Ужин он на этот раз заказал в номер, и когда еду принесли, еще раз показал Вачиви, как правильно пользоваться вилкой и ножом. Повторяя его движения, она не сделала ни одной ошибки, но когда после еды Жан достал сигару, Вачиви знаками показала, что тоже хочет курить. Рассмеявшись, Жан протянул ей зажженную сигару, но объяснил, что курить она может, только когда они одни. Сначала ему казалось, что Вачиви будет трудно понять, почему при нем ей можно курить, а при посторонних нельзя, но она быстро во всем разобралась. В детстве отец тоже давал ей затянуться из своей трубки, когда никто не видел, и теперь Вачиви с самым серьезным видом поднесла палеи к губам в знак того, что это будет их с Жаном секрет, такой же секрет, как тот труп, который они спрятали в кустах на берегу. Ни ей, ни ему не хотелось лишний раз вспоминать об этом, но оба понимали: они вместе, потому что Жан убил Напауши.

Этой ночью они занимались любовью в номере Жана. Их страсть нисколько не уменьшилась, напротив, она стала более жаркой, взрывной, первобытной. То, что любовь может быть такой, стало для обоих приятным сюрпризом — в начале их близости ничего подобного они не испытали. Ни у Жана, ни у Вачиви не было подходящих слов, чтобы описать свои ощущения, но слова и не были нужны. Их руки, губы, тела словно обладали своим собственным языком, и двое любовников прекрасно понимали друг друга.

Утром Жан помог Вачиви одеться, и они вместе отправились на пристань, куда накануне отвезли сундук с их вещами, чтобы сесть на кильбот до Нового Орлеана. Вачиви была взволнована, но ее растерянность заметно уменьшилась, словно любовь и ласки Жана вдохнули в нее уверенность. Увидев Миссисипи, она радостно улыбнулась — об этой реке ей рассказывал отец, но Вачиви никогда не думала, что когда-нибудь увидит ее своими глазами. Сиу называли Миссисипи Великой рекой, и она действительно была очень широкой и величественной даже здесь, в среднем течении. До Нового Орлеана отсюда было довольно далеко — Жан не без труда объяснил ей, что путешествие займет недели три, так как по пути киль-бот делал много остановок, высаживая одних пассажиров и принимая на борт других. Кроме того, скорость движения во многом зависела от ветра и от течения.

На реке было множество других кильботов, каноэ, плоскодонок и барж. Вачиви разглядывала их во все глаза, и ее лицо при этом сияло. Почти все дни она проводила у борта, хотя Жан, опять же ради соблюдения приличий, нанял для них две каюты: в одной путешественники разместили багаж, а в другой спали. Время от времени у Вачиви возникали трудности с одеждой и нижним бельем, и тогда Жан помогал ей одеваться и затягивать корсет. В корсете Вачиви совершенно не нуждалась, но эта сложная конструкция ей сразу чем-то приглянулась (напоминает остов пироги, говорила Вачиви), и каждый раз, когда он сражался со шнуровкой, девушка весело смеялась. Жан тоже был доволен. Он и не ждал, что Вачиви выучится всему и сразу, однако всего за несколько дней она далеко ушла от той индейской девушки, которая плескалась в озере голышом, и Жан надеялся, что, когда они прибудут в Новый Орлеан, ему не придется краснеть за нее перед родственниками.

А приближающаяся с каждым днем встреча с родственниками-аристократами заставляла Жана нервничать — как-то они отнесутся к Вачиви? Даже здесь, на кильботе, он ловил на себе неодобрительные взгляды других пассажиров, осуждавших его за связь с индианкой. Мужчины, способные оценить внешность Вачиви, были более снисходительны, но женщины надменно отворачивались, стоило ей только появиться на палубе. Жану оставалось только надеяться, что жители Нового Орлеана проявят большую терпимость, да и красота Вачиви должна была сделать свое дело. Он, во всяком случае, не мог перед ней устоять, и каждая их ночь на кильботе была наполнена неослабевающей страстью. Кроме того, трехнедельное путешествие вниз по Миссисипи дало им возможность лучше узнать друг друга, а Вачиви — пополнить свой скромный запас французских и английских слов.

Но вот остались позади форт Сент-Пьер и форт Прюдом, и кильбот подошел к Новому Орлеану.

В этот день Вачиви выглядела особенно неотразимо. На ней было бледно-голубое дорожное платье (которое она надела без помощи Жана), такая же шляпка с широкими, завязанными под подбородком лентами и тонкие белые перчатки. С нижним бельем тоже было все в порядке, а корсет, затянутый Жаном, выгодно подчеркивал ее безупречную фигуру. В этом наряде Вачиви была похожа уже не на ребенка, а на молодую привлекательную женщину, и теперь Жану даже льстило то, что она полностью ему принадлежала. Не рабыня, а возлюбленная. Дочь вождя, Вачиви, Танцующая. Это ее имя перевел Жану Люс. Оно ей очень шло, и Жан еще раз в этом убедился, когда они сошли по трапу в порт. Даже в европейском платье походка Вачиви оставалась легкой и грациозной.

В порту Жан нанял экипаж, который доставил их и багаж в гостиницу на улице Шартрез. Сразу отправиться к родне Жан не рискнул. Вместо этого он отправил дяде, усадьба которого находилась в окрестностях Нового Орлеана, письмо, в котором извещал о своем возвращении и упоминал, что приехал не один, а с «юной леди». Обременять своих близких Жан не хотел, к тому же он все еще беспокоился, как-то примут Вачиви его родные.

Не успели они расположиться и отдохнуть после долгого путешествия, как в гостиницу доставили ответ от Анжелики де Маржерак. В своем послании она настаивала, чтобы «дорогой Жан» непременно остановился в ее доме. О «юной леди» она ни словом не обмолвилась, но Жан решил, что приглашение относится и к Вачиви. В конце концов, в своем письме он совершенно недвусмысленно сообщал, что путешествует не один. Впрочем, послание Анжелики было выдержано в достаточно теплом тоне, и он не сомневался, что родственники не откажут в приюте и Вачиви.

Анжелика даже прислала свой экипаж — элегантную двухместную коляску, запряженную четверкой великолепных лошадей, а также отдельную повозку для багажа. Подсаживая Вачиви в коляску, Жан невольно подумал о том, какой длинный путь они проделали. Аля любого человека это было бы нелегким испытанием, но Вачиви справилась с ним блестяще, и он с гордостью посмотрел на девушку. Жан ни минуты не сомневался, что его родственники тоже влюбятся в Вачиви, как только ее увидят. Иначе и быть не может, думал он, ведь новоорлеанские де Маржераки были его семьей и всегда принимали Жана радушно.

Несомненно, так будет и на этот раз.

Глава 10

Анжелика де Маржерак приходилась Жану теткой. Она была женой двоюродного брата его отца и происходила из Дордони, из древнего аристократического рода, тесно связанного с королевской династией. Сорок лет назад она вышла замуж за Армана де Маржерака, который и привез ее в Новый Свет, куда его отправили управлять делами французских колоний. Ни в какой Новый Свет Анжелика ехать не хотела — она стремилась жить в Париже и блистать при дворе, и ее мужу пришлось очень постараться, чтобы убедить ее пересечь океан. Новый Орлеан к этому времени существовал уже больше тридцати лет, это был большой процветающий город, и Арман сделал все возможное, чтобы сделать свою супругу счастливой. Специально для нее он приобрел в городе роскошный особняк на улице Тулуз и загородную усадьбу, находившуюся в центре обширной плантации. Сам Арман де Маржерак занимал в Новом Свете высокое положение, он не был стеснен в средствах, и очень скоро оба дома были обставлены изысканной мебелью и наполнились предметами роскоши, которые отправляли из Франции Анжелике ее родственники.