— Он получит костыли. Когда будут готовы деревянные ноги?

— Довольно скоро. — Алетта знала, что Йозеф приготовил также дерево и для костылей, но для Константина, как и для его родителей, будет лучше, если они сделают это сами. — Но я не могу сказать, что ваш сын согласится на это. Ему еще нужно время. Я не отдам ему протезы до тех пор, пока полностью не буду уверена, что момент выбран правильно.

Во время своей речи Алетта гадала, как гер де Вер воспримет то, что она отдает распоряжения, но он не возмутился ее настойчивому тону. — Мы оставляем все на ваше усмотрение, а я тем временем позабочусь, чтобы доставили самые лучшие костыли, какие только я смогу найти. Каковы размеры?

— Вот, у меня все записано. — Алетта вытащила из кармана листок бумаги и подала его геру де Веру. Он поблагодарил девушку и, обняв за плечи все еще рыдающую жену, повел ее к карете.

Ночью Константин напился до бесчувственного состояния, и два дня после этого ему было плохо. Мрачный и раздражительный, впав после визита родителей в состояние полной апатии, он не находил терпения ни для карт, ни для триктрака. Незаконченную партию в шахматы на столике возле него он сбросил на пол, едва Алетта заикнулась, не доиграть ли ее. Она видела, что Константин вновь замкнулся в себе и вернулся к тому, с чего начал, судя по отсутствию интереса ко всему, что его окружало. Теперь будет вдвойне трудно вернуть его к жизни, даже до того состояния, которого он достиг раньше, но Алетта не собиралась сдаваться.

По мере того, как благоухающая нежными ароматами весна переходила в лето, надежды девушки заставить Константина выйти в сад превращались в ничто. Он соглашался посидеть на балконе, но на этом все и заканчивалось, так как Константин настолько стыдился своей беспомощности, что боялся даже попасть на глаза садовнику. Единственное, чему он уделял внимание, это газеты, и Йозефу приходилось каждую неделю покупать целый ряд изданий, Алетта, читая их после Константина, обсуждала с ним политические события и иногда даже спорила по некоторым вопросам.

Это было беспокойное лето, по всей Голландии проходило множество демонстраций в пользу принца Оранского — движение, которое поддерживал Константин. Будучи сам молодым, он хотел видеть у власти молодого человека, и Алетта соглашалась с ним. Тот факт, что оба они оказались «оранжистами», перекинул между ними мостик. Но в старинном здании парламента в Гааге де Витт и другие политики сопротивлялись давлению масс, их заботило больше то, как бы поугодливее удовлетворить чрезмерные требования Людовика XIV, чем голос народа.

Так как Алетта никогда не выходила в город, ей пришлось поручить Йозефу, купить для нее кое-что из рисовальных принадлежностей. Затем она приступила к работе над эскизом, делая все точно так, как ее учили когда-то в детстве в мастерской отца. Закончив, она на следующее утро отнесла рисунок вместе с набором тростниковых перьев и цветных чернил в комнату Константина. Его всегда мыли и одевали перед завтраком, и он все еще сидел за столом, когда Алетта, оставив принесенные ею вещи в приемной, вошла к нему. Они поговорили, пока она убирала со стола, и Алетта заметила, что он находится в довольно добродушном настроении.

— Я кое-что приготовила, и это заинтересует вас, — сказала она, унося поднос в приемную. Затем вернулась с материалами для рисования и разложила их перед Константином. — Я знаю, что вы увлекаетесь искусством, и у вас есть чувство перспективы, поэтому, я подумала, что вам, вероятно, захочется самому создать пару эскизов.

Константин, склонив голову набок, смотрел на нее с веселым изумлением.

— Очень любезно с твоей стороны. Ты неутомима в своих попытках разогнать мою скуку. Я с радостью принимаю твой подарок. Ты будешь учить меня рисовать.

Алетта растерялась, так как в ее намерения это вовсе не входило.

— Вы говорили как-то, что часто в школе делали наброски и получили кое-какое обучение. Мои уроки вам совершенно не нужны.

— Нет, нужны. Ты ведь специалист.

— Что вы хотите этим сказать? — Алетта разволновалась.

— Когда ты появилась здесь, в первый же день похвасталась, что тебя посадили как-то в студии отца рисовать нищего без ног. По-моему, это был не совсем обычный урок по технике рисования и живописи. И, конечно же, это не был предмет, выбранный наугад, не так ли?

— Ну, да, — неохотно призналась Алетта. Константин во время их бесед неоднократно расспрашивал ее о прежней домашней жизни, но она ни разу не упомянула о сокровенной мечте стать художницей. Нередко после таких бесед она проводила беспокойную ночь, видя сны, в которых снова рисовала, а проснувшись, снова оказывалась в чужих стенах в роли экономки. После таких снов болели вновь старые раны. — Но вы забываете, что у меня нет времени на обучение. В этом деле нельзя торопиться, а я не могу взвалить на плечи Сары все домашние обязанности.

Константин видел, что она хватается за единственную возможную отговорку.

— По крайней мере, ты будешь давать мне советы и замечания?

— Конечно. Почему бы не начать с вида, открывающегося с балкона? — Алетта распахнула стеклянную дверь.

— Да, я попробую. — Он сидел уже лицом к окну, так как любил завтракать, глядя на сад. Константин выбрал одно из перьев, открыл пузырек с чернилами и пристально посмотрел на открытый перед ним блокнот. — Вид чистого листа пугает.

— Вот почему художники стараются как можно быстрее нанести фон на холст. Начните с линии горизонта. Выберите ее выше или ниже, но не строго посередине.

Алетта оставила Константина с его новым занятием. К полудню он сделал вполне сносный эскиз, показывающий, что он гораздо способнее, чем сам предполагал. Начиная с этого времени, за исключением периодов меланхолии, когда он не мог ничем заниматься, Константин рисовал довольно регулярно, а Алетта подготавливала ему натюрморты. Если выдавалась свободная минута, Сара с Йозефом по очереди позировали. Сначала Алетта испытывала боль в душе, исправляя ошибки Константина или указывая на них, так как ей приходилось самой брать в руки кисть, но постепенно ей удалось избавиться от чувства неловкости, считая его работы отвлеченным понятием, а Константин ни разу не просил ее нарисовать что-либо. Это заставило девушку задуматься, не относится ли он — несмотря на все его насмешки и выходки — гораздо тактичнее к ее чувствам, чем кажется на первый взгляд.


Франческа ни разу не видела Питера с тех пор, как они расстались у дверей дома Гетруд после возвращения из Харлема. Сейчас уже был конец августа, и Людольф — в третий раз с июня — снова находился в Делфте. Она знала, что он ждет, чтобы проводить ее назад на Кромстрат после окончания работы. Людольф сменил Вейнтье в качестве сопровождающего, так как нога Клары еще болела. Скорее всего, это было серьезнее, чем просто растяжение, и Клара ходила прихрамывая и могла пройти лишь небольшое расстояние, не испытывая боли.

Ян рисовал в этот день рядом с Фраческой и несколько раз напоминал ей, что рабочие часы давным-давно закончились.

— Ты начала в семь утра, и десять часов — более чем достаточно для одного дня.

— Я прерывалась в полдень, чтобы поесть, — ответила она, — и два раза ходила пить чай.

— Может создаться впечатление, будто ты не хочешь возвращаться на Кромстрат, — пошутил Ян, зная, как не нравится Франческе общество надменного человека, пытавшегося отвлечь ее от обучения живописью.

На лице Франчески появилась забавная гримаска.

— Утром Людольф уезжает назад в Амстердам.

— Значит, ты придешь завтра на наш музыкальный вечер?

— С удовольствием! Я буду ощущать себя свободной, как птичка!

На улице она увидела Людольфа, нетерпеливо прохаживающегося взад-вперед, так как он считал невозможным переступить порог дома, в котором, по его мнению, он подвергся оскорблениям со стороны невежественного художника.

— Сегодня ты поздно, Франческа.

— Я забываю обо всем на свете во время работы.

— Естественно, — быстро поправился Людольф. — Это достойно похвалы. Во всяком случае, ожидать тебя — просто удовольствие.

Внутренне Франческа закипела от злости. Почему он ведет себя так заискивающе? Ей казалось это неестественным и противным. Подавив раздражение, она напомнила ему, что ей предстоит еще многому научиться за следующие девять месяцев.

— Я представлю свои работы на заседание комитета Гильдии, которое состоится скорее всего в апреле. И надеюсь получить членство в Гильдии в следующем мае, когда закончу двухгодичное обучение у Яна Вермера.

Людольф начал выражать уверенность, что она легко этого добьется, хотя не видел никаких ее работ, не считая своего портрета. Во время этих прогулок невозможно было вести с ним серьезный разговор. Казалось, он возбуждался уже от ее близости. Франческа никогда не лгала ему и не давала фальшивых обещаний. Но совершенно не могла понять, почему, находясь в ее компании, он глупел от любви настолько, что не обращал внимания ни на что, кроме собственных желаний. Однажды он спросил ее, почему она так и не сказала Гетруд о брачном контракте.

— Я не могу говорить с легкостью на тему, вызывающую во мне отвращение и несовместимую с моими понятиями о свободе.

Искренний ответ девушки не доставил удовольствия Людольфу, но ему, казалось, понравилась ее скрытность.

Франческа тихо вздохнула, когда он снова начал настаивать на определении даты свадьбы.

— Нет, Людольф. Я говорила вам несколько раз, что не буду обсуждать ничего, пока прохожу обучение в Делфте. Даже после того, как я войду в Гильдию, мне надо будет побыть какое-то время в Амстердаме с отцом, чтобы я могла подготовиться к возможным изменениям в моей жизни.

— Хорошо. Ты даешь мне уроки терпения, чему я никогда не учился раньше.

Франческа краем глаза взглянула на него. Подобный мягкий ответ раньше никогда не сорвался бы с его уст, но одержимость обладать ею делала его все слабее и уступчивее. Но узнай Людольф, что ему суждено потерять девушку, он стал бы во много раз опаснее. Иногда он напоминал Франческе собаку, ползающую на брюхе, выпрашивая лакомые кусочки со стола, когда он смотрел на нее, страстно желая получить любовь, которую она никогда не даст ему. Обеспечив, как ему казалось, гарантию, что она станет его женой, Людольф несколько изменился. Но если бы можно было выбирать настроения ван Девентера, то лучше бы он находился в присущем ему состоянии надменности.