Вивиан Коннелл - Золотой сон

– Знал.

– Когда это получило огласку, мистер Бардон дал ей пятьсот фунтов и выставил за дверь, и они навсегда отлучили ее от дома. Тетя дает ей двести фунтов в год на расходы. Живет она в Париже, изучает живопись, а сейчас, говорят, приехала в Лондон, хочет стать актрисой.

– Я предчувствовал, что так и получится, – сказал Кельвин, вспомнив видение Григ перед зеркалом, изучающей темные круги под глазами.

– И мужчин она как перчатки меняет, мне Маргарет сказала.

– Все это можно было предвидеть, – сказал Кельвин.

– Она во всех своих мужчинах ищет тебя. – Фелисити посмотрела на него. – Ни на ком она не может успокоиться – ей нужен ты.

Она издала протяжный вздох и сказала: «С тебя все началось, но ты, я вижу, как будто избавился от этого.»

На его лице снова заиграла та загадочная улыбка, которая появлялась тогда, когда он позволял мозгу жить самостоятельной жизнью – вот и сейчас рука его помимо его воли протянулась к записной книжке и достала из нее прядь волос: «Почти избавился», услышал Кельвин собственный голос.

Она взяла прядь волос и сказала: «Это не волосы Григ. Чьи они – ты узнал?»

– Нет. Но я бы обязательно хотел узнать.

– Там какая-то история за этой прядью?

– Конечно, только я не знаю, где она заканчивается. Кельвин вложил прядь назад в записную книжку. – Я даже не понимаю, зачем я ее тебе показал.

Она спросила: «Может, пойдем куда-нибудь выпьем?»

– Пойдем. Только не домой – вечер слишком хорош. Может, куда-нибудь в паб, с видом на реку?

– Отлично. А Раймонду я записку оставлю.

Они долго гуляли по Челси, стояли, у парапета на набережной и долго смотрели на реку, потом Фелисити взяла его за руку и сказала: «Как хорошо, что я тебя сегодня встретила.»

– Я тоже очень рад.

Они смотрели, как чайки вьются вокруг поднимающихся по реке барж.

– Я бы сейчас выпил бокал сидра, – сказал Кельвин.

– И я не против.

– Куда пойдем?

– Не знаю. Вон там как будто какой-то паб. Странно, я живу здесь рядом, а где здесь пабы, совсем не знаю.

– Давай пойдем в эту сторону, и зайдем в первый попавшийся.

Они завернули за угол и сразу нашли отличный маленький паб, заполненный девушками в разноцветных платьях и молодыми людьми в ярких пиджаках. Кельвин сказал: «Все старо, как Джордж Мур».

Они нашли места в маленьком зальчике, где студенты факультета искусств украшали цветными гирляндами угол и болтали о Хемингуэе и Викторе Голланце – все было как всегда. В другом углу Кельвин увидел рыжеволосого молодого человека, развалившегося на диванчике – ему подавала похожий на подкрашенный сироп коктейль в высоком бокале девушка, она склонилась к нему и нежно поцеловала.

– Я его знаю, – сказал Кельвин. «Он очень богат, он пьесы пишет,» Кельвин улыбнулся, глядя, как молодой человек пьет коктейль из рук девушки, которая осторожно наклоняла бокал, чтобы он не захлебнулся. «Он большой любитель развалиться, а девушки пусть его ублажают, как могут.»

– Какая мерзость, – поморщилась Фелисити и оглянулась на Кельвина.

– Что с тобой? – воскликнула она, увидев, что лицо его в секунду стало белее бумаги, а, посмотрев туда, куда смотрел он, увидела, что девушка поставила пустой бокал на пол и смеялась, откинув назад голову. Улыбка придавала лицу совершенное выражение, как у ожившей мадонны, глаз от нее оторвать было невозможно. Через мгновение Фелисити поняла, что эта улыбка и это лицо принадлежат Григ!

И в этот самый момент Григ тоже увидела Кельвина и красота осыпалась с ее лица.

Еще секунду назад ее внешность завораживала, и вот уже ее сущность, сущность призрака, проступила сквозь точеные черты, как будто после того, как душа покинула ее тело, красота еще некоторое время продержалась, а потом, не в силах более сопротивляться, уступила место хищному оскалу.

Кельвин не пошевелил ни единым мускулом, допил сидр, а потом, повернувшись Фелисити, спокойно спросил: «Ну что, нам пора?»

Они вышли и некоторое время шли, не проронив ни слова, потом сели на скамейку в саду возле памятника Карлайлу.

Фелисити, явно расстроенная и напуганная, пробормотала: «Это ужасно». Кельвин не ответил. Фелисити не могла долго молчать: «Маргарет сказала, что она и подумать не могла, когда писала письмо, что ты вернешься к жене, а теперь я поняла, что она жила только надеждой на то, что в один прекрасный день ты к ней вернешься, а сегодня она увидела, что этому не суждено сбыться – ты понимаешь, она же умерла у нас на глазах».

Она помолчала, думая, что Кельвин скажет хоть что-нибудь, наконец он сказал: «Это действительно было ужасно, хотя я так ничего и не почувствовал. Мне было совсем не больно.»

Всю зиму Кельвин работал в своем доме в Сассексе над фундаментом своего Замысла, а ближе к весне поехал в Лондон, чтобы обсудить детали с издателем. На Пикадилли он сел в автобус и, глядя на снующие по тротуарам толпы, подумал, что этот город долго не протянет, он обречен.

Его издатель, Фредерик Лосон, вечно скрытый за клубами дыма своей трубки, был одним из немногих людей, с которыми Кельвину было действительно интересно и два часа обсуждения огромной работы пролетели незаметно. Кельвин много раз говорил своему другу, что на его лице ярко отразилась вся многовековая история Европы, со всеми ее бедами и радостями.

Наконец Кельвин с облегчением вздохнул, открыл окно, чтобы выгнать из комнаты клубы дыма и сказал: «Ну что ж, я готов начать, теперь мне никто и ничто не мешает.»

Фредерик взглянул на него и спросил: «Слушай, а почему ты на меня так странно смотришь?»

– Может, ты и сам не уверен, что тебе никто и ничто уже не помешают работать?

– В каком смысле?

– Ну, не знаю, только мне кажется, что в ближайшее время ты за эту работу не сядешь.

– Почему это?

– Не знаю, я всегда такие вещи чувствую. – Фредерик встал. «Ну что ж иди, а там посмотрим, не будем загадывать.»

В дверях они обменялись рукопожатиями, а потом Фредерик сказал: «Слушай, чуть не забыл. Сегодня кое-кто звонил, спрашивал про тебя.»

– Интересно, кто же?

– Кэролайн Мандей.

– Знакомое имя. Кто это?

– Она актриса.

– Не люблю актрис.

– Я знаю. – Фредерик улыбнулся. – Только она актриса слабенькая, так что женщиной должна быть приятной.

– А чего ей надо?

– Она просто спросила меня, где тебя можно найти. Я ей не сказал. – Фредерик вернулся к столу, – Она оставила номер своего телефона, возьми, может, как-нибудь позвонишь.

– Так чего ей надо?

– Она сказала, что у нее для тебя есть новости от какого-то Адриана Мистраля.

– Адриана Мистраля?

– А ты знаешь такого?

– Да, мы однажды встречались. Он очень странный человек.

Кельвин задумался. «А как она выглядит, Кэролайн Мандей?»

– Мы однажды встречались. Она очень странная женщина.

Кельвин снова задумался, потом сказал: «Дай мне ее номер».

Он вышел на улицу, немного прошелся, зашел в телефонную будку. Перед тем, как набрать номер, он немного помедлил. Он вспомнил выражение на лице Фредерика. Его бил озноб, но сил набрать номер у него хватило. Наконец в трубке раздался приятный мелодичный голос: «Алло».

– Меня зовут Кельвин Спринг. Мне сказали, вы меня разыскивали.

– Да.

– Я сегодня в Лондоне. Может, пойдем куда-нибудь, выпьем чаю?

– Давайте. Где?

– Ну, скажем в Долиш Корт. Там тихо и спокойно.

– Через полчаса?

– Давайте через полчаса.

Голос звучал очень мелодично, как духовые в оркестре. Ему вдруг пришло в голову, что голос ее напоминал голос Грейс – ему казалось, что он уже стал забывать его. Но стоило ему услышать что-то похожее на тот, любимый голос и он зазвучал по-новому и свежо.

Он сидел в самом углу холла гостиницы «Долиш Корт» здесь больше было похоже на частный дом, чем на первоклассную гостиницу. Консервативно одетые пожилые люди в тишине пили чай. В зале царила полная тишина, и звяканье ложечки в стакане чая воспринималось как взрыв бомбы. За окном день катился к вечеру. Кельвин буквально физически чувствовал, как спокойствие окружающей обстановки проникает и в него. Ковер мягкого зеленого цвета приятно радовал глаз. В дверях появилась молодая женщина, секунду она осматривалась в зале, а потом решительно двинулась к нему. Кельвин успел заметить, что одета она была в серо-голубой костюм. Пока женщина не подошла к нему близко, лицо ее оставалось в тени. У нее были серые глаза, в которых бегали искорки цвета моря, временами в них преобладал серый, временами – зеленый. Волосы в тени выглядели еще темнее. Кельвина поразили ее длинные черные ресницы. Выглядела она человеком уравновешенным, красота ее проявлялась не сразу, и Кельвин лишь через пару минут понял, что севшая напротив женщина – настоящая красавица. Она внесла с собой аромат лондонских сумерек.

Не размышляя ни секунды, она подошла к Кельвину, и спросила: «Вы Кельвин Спринг?»

– Да.

– А я Кэролайн Мандей.

Приветствуя ее он встал, предложил ей место рядом с собой, подозвал официанта и заказал две чашки чаю. Кэролайн вела себя очень естественно и спокойно, не сразу Кельвин понял, что внутри она дрожит, как пламя свечи на ветру в холодной часовне. Она рассказала, что занята в постановке одной пьесы и за день до этого вернулась из Парижа, рассказала о парижской весне. Об Адриане Мистрале она не сказала ни слова до тех пор, пока официант не убрал поднос с чашками и в их углу не осталось ни единого посетителя.

Тогда она сказала: «У меня для вас письмо от Адриана Мистраля. Вы же знакомы с ним.»

– Мы однажды встречались.

– Да, он мне рассказывал. Он не забыл о вашей встрече. Неожиданно спокойствие ушло с ее лица, оно показалось Кельвину старым, изможденным «Я его встретила в Париже пять дней назад, мне кажется, с тех пор прошло лет сто.»

Он не поднимал на нее взгляда, опасаясь увидеть невыносимые страдания и боль.