Был только один человек, который нарушил его приказ. Брайс Мак-Аэд, который все еще скакал рядом со своим зятем, был ранен в грудь во время схватки. Его рану перевязывали, когда Золотая Амазонка в первый раз прошлась по лагерю, и когда он наконец увидел ее, он онемел от изумления.

Когда Волк двинулся вперед, его тело вновь наполнилось жизненной силой. Не думая больше о своей ране, он напряг свои мускулы и стремительно помчался по лагерю. Эрин! Он потерял Лейта и теперь снова был охвачен отчаянием, когда увидел, что взбешенный викинг уводит его сестру.

Он почти достиг главного костра, но был сражен быстрым ударом в ноги и повалился на землю. Готовый к борьбе, он немедленно обернулся и увидел Грегори.

— Уйди, Грегори! Ты что, с ума сошел? Это Эрин…

— Тихо! — взмолился Грегори, сплевывая песок с губ, когда он и Брайс поднялись на ноги. Он вцепился в плечи своего кузена, который был старше и сильнее его, и встряхнул его отчаянно. — Слушай меня, Брайс. Слушай меня хорошенько. Он знает, что это Эрин. И он не собирается убивать ее. Но она выступила против него, Брайс. Ни один закон ни в одной стране не будет отрицать, что ей полагается возмездие. Почему она сделала это — я не знаю. Но он действительно защищает ее. Если бы он действовал по-другому, все окрестили бы его трусом, и все обернулось бы еще хуже. Они бы содрали с нее кожу и избили до полусмерти, уж они бы проявили свое великодушие. Эрин должна сама разрешить эту проблему, Брайс. Если мы вмешаемся, это повлечет несчастье. Мы должны ждать. Мы должны посмотреть, как она поведет себя в Дублине.

Огонь безрассудного страха и испуга понемногу исчез из глаз Брайса, и его широкие плечи устало опустились.

— Она моя сестра, Грегори, — сказал он мрачно. — Как я могу…

— Ты должен позволить им уйти и поверить в мужчину, рядом с которым мы сражались так долго. Он странный человек, этот викинг, которого мы зовем братом. Сильный, но не беспощадный, непреклонный, но не жестокий. Эрин гораздо лучше поможет себе сама.

«Почему она пошла против него?» — мучительно думал Брайс. Он не мог осуждать Олафа, но не мог не думать о том, что обрушится на его сестру. Он подождет возвращения в Дублин. Но если Эрин плохо себя покажет, он наперекор всему прикажет убрать ее.

Олаф не переставал натягивать поводья. В противном случае Эрин сразу бы упала, и ее протащило бы по земле. Но он и не сбавил темпа. Она задыхалась, пока они не остановились около скал и добрались до дороги. Он не смотрел в ее сторону, пока они не вышли на дорогу. Тут он остановился и повернулся, чтобы взглянуть на нее.

— Олаф! — выдавила Эрин, отчаянно хватая ртом воздух. — Неужели тебе недостаточно? Неужели ты не видишь, что мое сердце разрывается от страданий? Подумай, что ты делаешь! Я никогда не прощу тебя…

— Простить меня! — прогремел его голос. — Жена, никогда прежде я не слышал таких глупых речей!

Снова жеребец перешел на легкий галоп. Когда он скакал через лагерь, это было только началом, детской игрой в сравнении с тем, что ей пришлось испытать сейчас. Эрин ощущала, как жестоко он дергает ее запястья и инстинктивно напрягала свои натруженные мышцы, чтобы поспеть за животным. Каждый раз, когда ее ноги касались земли, ей казалось, что они натыкаются на мечи. Перед глазами у нее все поплыло. Удары ее сердца были как всепоглощающий гром, она дышала так шумно, что перекрывала ветер. До сих пор она удерживалась на ногах, хотя, чтобы поспеть за Олафом, должна была мчаться, наставляя себе синяки.

Он остановился ненадолго под тенью могучего дуба. Эрин столкнулась с жеребцом и повалилась на землю. Несколько минут она приходила в себя, потом подняла глаза, одновременно и гневные и умоляющие.

— Олаф! Я не нападала на собственного отца!

— Благородный поступок, принцесса, — сказал он холодно. — Твой отец уже не со мной. Мы разделились давно, на севере. Вероятно, ты знала об этом. Если ты знала, где располагаюсь я и где находится эта шайка, ты определенно знала и то, что я один.

— Нет…

— Вставай.

— Я не могу… — Она издала вопль, когда он дернул за веревку. С большим трудом она встала на ноги, и как раз в тот момент могучие копыта жеребца застучали опять.

Черный жеребец пошел галопом. Опять все вокруг Эрин закружилось и задрожало.

— Я презираю тебя! — выкрикнула она. — Лучше бы ты убил меня…

Внезапно жеребец остановился, и резкие синие глаза опять обернулись к ней, и взгляд этот был подобен взлету холодной стали.

— Нет, принцесса, — сказал он мрачно. — Боюсь, я не убью тебя. Ты, как ты мне напомнила, моя жена. Я не намереваюсь убивать тебя и даже избивать до синяков. Я не люблю смотреть на шрамы.

Резкий холод его взгляда ворвался в ее горячее задыхающееся тело.

— Нет, — возразила она слабо, боясь его холодных глаз. Он не собирался подойти к ней, взять ее, нет. Сейчас, когда между ними встала преграда страшной ненависти. Лучше бы она упала и переломала кости под копытами лошади.

— Так или иначе, моя леди, теперь у тебя нет права голоса.

Она вскрикнула опять от боли, когда железные наручники вонзились в ее запястья и чуть не выдернули руки из суставов, когда жеребец снова двинулся. Снова галоп. Она хотела упасть, разозлить его, но продолжала бороться с ужасной болью от бешеного бега по кочкам. «Все, я больше не могу, — думала она, спотыкаясь. — Я больше не могу бежать».

Сумерки наступали с поразительной быстротой. Она не могла больше дышать. Каждая мышца в ней содрогалась в пылу агонии. Она упала.

Жеребец остановился, прежде чем веревка натянулась. Олаф спешился, но когда он тенью проплыл перед ее глазами, она не дождалась от него пощады и помощи. Она ощутила кончик лезвия у своего горла.

— Вставай, моя леди, — прошептал он. Ее губы пересохли. Она даже не могла открыть их, чтобы произнести что-нибудь.

— Ирландка, — сказал он тихо, — ты поднимешься. И с этого времени ты осознаешь боль, которую причинила другим. Я не могу убить тебя, хотя мои люди полегли сегодня, но у меня в руках стальной меч. Возможно, я был несправедлив к тебе. Если бы я отколотил тебя в нашу брачную ночь, возможно, ты бы поняла, что я не буду терпеть ненависть и предательство. Но я больше не допущу ошибки.

Она слышала его, но очень смутно, и все, о чем была в силах подумать-это то, что она никогда по-настоящему не знала его. Он ни разу не усомнился, не дал ей шанса объяснить. Она не могла стоять, она не могла даже открыть глаза и побороть тьму перед глазами. Она могла только молиться, что не унизилась еще больше, повалившись в грязь и опорожнив желудок.

— Вставай, моя леди. Я хорошо тебя знаю. Ты проворна, как кошка.

Эрин смутно заметила, что кончик меча больше не приставлен к ее горлу. Она чувствовала, как дрожала под ней земля, но еще не могла открыть глаз. «Приближается лошадь», — подумала она вяло.

— Что ты здесь делаешь, друид? — услышала Эрин гневный голос Олафа.

— Я пришел, чтобы остановить тебя, Повелитель Волков! — крикнул Мергвин, спешившись. Несчастье, которое он предчувствовал! Он увидел воочию несчастье, которое брало начало от теней на луне. Он видел, но видел недостаточно четко.

— Друид, я имею дело с предательницей, которая погубила сегодня много народу. Ирландцев и норвежцев.

— Ты должен сейчас же прекратить это! — потребовал Мергвин, подойдя к норвежскому королю.

Олаф посмотрел на него, с трудом сдерживая гнев.

— Она пошла против нас, друид. Я не могу прекратить.

Она пошла против него, желая его смерти. Долгими ночами он мечтал о ней, вспоминая ее нежную кожу, паутину эбеновых волос, отдававших голубизной на ее плечах, вспоминал, как она заманивала его в ловушку, сотканную из ее страстности, невинности и запаха. Все другие женщины померкли в сравнении с нею. Она лишила его сна, и он жаждал взглянуть в глубины ее изумрудных глаз, окутывающих его соблазном, когда он погружался в шелковую западню между ее бедер. И все это была ложь, даже когда она сделала шаг навстречу, особенно когда она сделала шаг навстречу… Обман. Ложь. Она хотела только его смерти.

— Ты не прав, ты ошибаешься…

— Двенадцать человек умерли, и они не смогут подтвердить, что я прав.

— Ну так давай, продолжай, и ты убьешь ее.

— Нет, друид, я не хочу ее смерти.

Они оба замолчали, когда Эрин тихо застонала. Мергвин смутно заметил, что норвежец резко вонзил ногти в свои ладони с такой силой, что они содрали кожу, и показалась кровь.

Мергвин заколотил кулаками в грудь Олафа и посмотрел свирепо в холодные нордические глаза властелина Дублина.

— Ты должен разрешить мне позаботиться о ней. Она беременна.

Олаф удивленно поднял дугообразные брови, потом посмотрел на друида, не скрывая подозрения, и — что было очень необычно — почувствовал себя неуверенно.

— Откуда ты знаешь, друид? Если ты так много знаешь, какого черта ты не предсказал то, что случилось этим утром? Почему ты не пощадил нас…

— Я не пророк. Я вижу только то, что мне разрешено увидеть. Но я говорю тебе, король дураков, ты убьешь своего наследника…

Эрин мало что понимала. Мир как будто кружился в водовороте. Она попыталась двинуться, ее мучила тошнота, и ей было так плохо, что она даже не чувствовала нежных касаний Мергвина, который разорвал рукав своей робы, и стал промывать ей лицо.

Вдруг Эрин почувствовала, что ее обхватили. Она захотела сопротивляться, но была бессильна. Она попыталась открыть глаза, и ее ресницы затрепетали. Она видела синее. Синее без следа нежности, синее, которое все еще осуждало. Ее глаза закрылись снова, и она ослабла в сильных руках, несших ее, как будто она весила не больше птицы.

Она то приходила в сознание, то ныряла в мир темноты. Она желала темноты. Темнота уносила боль из ее членов, избавляла от страха перед жизнью. Но темнота не приняла ее.

Ее положили под тенистым дубом, и ее глаза, наконец, открылись. Он возвышался над ней снова, на этот раз, прикасаясь к ней, его пальцы впились в ее плечи. Черты его лица были напряженными и суровыми, его бронзовую плоть плотно облегала крепкая броня, а губы жестоко сжались.