Потом она поднялась. Она стояла перед ним обнаженная. Этого момента он мог бы ждать целую жизнь. Прекрасные глаза, в которых соединились морской шторм и зеленые поля, заворожили его. Копна черных блестящих волос, спадавших завитками на плечи и грудь, обнимала ее тело. Вершины ее грудей цвета весенних роз гордо выглядывали из-под черных завитков, маня и обещая. Завитки поднимались и опускались, обнажая ее нежную грудь и ложбинку внизу живота.

Олафа охватило желание. Он встал, обнял Эрин, прижимая ее обнаженное тело к своему.

Она обвила руками его шею, ее пальцы ласкали его плечи и спину. Он застонал, когда она пробежалась ногтями по позвоночнику, и еще сильнее сжал ее. Она целовала его широкую грудь, останавливаясь, только чтобы прижаться щекой к нему, очарованная жесткими и в то же время нежными волосками на его лице.

Она ласкала его долго, и он понял, что никто его так не любил. Она была целиком его, излучая саму нежность. Она немного походила на хрупкий нежный цветок и теперь тянулась к нему, как к солнцу. Страстность была ее неотъемлемой частью, и она делилась ею только с ним. Она хотела доставить удовольствие им обоим. Она отзывалась на каждую его беззвучную мольбу, касалась тех мест, которые жаждали ее прикосновений, сначала осторожно, неуверенно, как бы исследуя незнакомые области.

Олаф расстелил на земле меха и положил ее рядом с собой. Он страстно целовал ее, зарывшись лицом в душистые волосы, и они нежно ласкали его тело. Он начал целовать ее грудь. И сегодня она не могла оставаться спокойной. Она обняла его и извивалась под ним, пробежав пальцами по его гладкому животу, а он слегка касался ее сосков зубами, и она стонала. Она заколебалась, и он прошептал ободряюще:

— Прикоснись… Эрин… прикоснись…

Она уступила его просьбе, почувствовав горячий бешеный пульс. И когда он застонал, она начала ласкать его кончиками пальцев. Он отыскал ее губы, его руки гладили ее тело. Он зашептал прямо ей в рот:

— О жена… моя милая, милая жена, продолжай.

Она засмеялась, но потом затихла. Он ласкал ее, пока она не закричала, прогибаясь под ним, прося пощады.

Шторм, бушевавший снаружи, был ничто по сравнению с бурей, разразившийся внутри Эрин. Она ощущала землю, она чувствовала его прикосновения каждой клеточкой своего тела, и она парила в облаках. Темную ночь сменял яркий свет. Она содрогалась от желания, ее живот был напряжен, и это напряжение становилось и мучительным, и сладким одновременно. Она хотела, чтобы оно продолжалось вечно, иначе она сойдет с ума.

Она не могла остановиться и гладила мужа, вкушая соль его тела губами и языком. Что-то оборвалось внутри ее, и она преодолела скованность. Ощущение было потрясающим, и наслаждение переливалось через край. Она забыла обо всем, она любила его, как требовало ее желание, она любила каждое его движение.

Эрин взглянула в его глаза, эти синие огни, и зарыдала. Он лег на нее. Они оба вскрикнули, когда он вошел в нее, наполняя ее новой жизнью, которой она жаждала. И она, в свою очередь, приняла его, испытывая благоговейный трепет. Как она могла когда-то сомневаться, что любит его? Она теперь не сможет жить без него, ей было невыносимо думать, что когда-нибудь она его лишится.

Он увлек ее в сверкающую солнечную долину, где его стремительные толчки, его ритм подняли ее к небесам, горящую, парящую, летящую, напрягшуюся, жаждущую… и она разбилась в момент экстаза, такого мгновенного и впечатляющего, что задрожала в судорогах. Она выкрикивала его имя, потом шептала, даже когда он откликался, пока он не потопил оба звука в нежнейшем поцелуе.

Она томно улыбнулась, чувствуя, будто само солнце оставило частичку своего тепла в ее теле. Но это было не солнце, это было его семя, и она не хотела двигаться, чтобы не расплескать его.

Олаф держал ее против себя и ждал, пока ветер не остудит скользкий, блестящий жар их тел. Откинув назад ее мокрые волосы, он думал с волнением, как все это случилось. Он был глупцом, когда недооценивал ее. С того дня у ручья, когда только благодаря случаю он победил ее, до ночи, когда он понял, что ему вручили страстную красавицу, он был глупцом. Ее нельзя было усмирить, но она и не могла лгать самой себе. Она стала его собственностью. Сначала он обольстил ее, но потом она пришла к нему сама.

И то, что раньше ему было безразлично, теперь его преследовало. Он не мог поверить в любовь, но он был потрясен теми страстными чувствами, которые зародил в ней. Он будет защищать ее до последнего вздоха, но все же он оставался собственником и боялся, что убьет ее, если только она подумает о другом мужчине.

Олаф закрыл глаза, чувствуя себя очень удобно на старых вытертых мехах и камнях, потому что ее мягкое тело было рядом и касалось его. Он перемещал руку, пока не натолкнулся на ее грудь, и монотонный стук дождя убаюкал его.

Пока Волк спал, на окраине Улстера горела деревня. Фриггид Кривоногий не смотрел на огонь. Он смотрел на юг и улыбался. Волк взял Дублин; у него дочь Аэда Финнлайта, самая красивая девушка острова. Но Волк заключил договор, поэтому он придет. И он умрет. Вот его судьба…

Ниалл из Улстера поднял своих людей, чтобы приготовиться к битве.

Новобрачный Сигурд думал раздраженно — что же случилось с Повелителем Волков, пока он готовил воинов Дублина, чтобы отправиться в бой?

А в мшистом лесу около Карлингфордского озера Мергвин стоял под дождем, как лунатик, с мокрой бородой и в одеждах, развевающихся вокруг него. Он поднял руку к серому небу и шептал слова древнего заклинания. Он взывал к небесам, он взывал к земле. На маленьком каменном алтаре он перерезал горло молодой оленихе, глядя в ее карие тускнеющие глаза, принося в жертву жизнь, принося в жертву кровь.

Мергвин не думал ни о прошлом, ни о настоящем. Он напрягал свой разум, пытаясь понять зло, которое грядет. Но он не видел его и не знал, когда оно ударит. Он знал только, что оно зародилось этой ночью и будет взращено днем.

Он взывал к земле и небу и просил помощи. Он просил деревья и всю растительность быть свидетелями. Он принес кровавую жертву, отдавая травы ветру и олениху земле. Он молился силам, которые парили над миром.

Он молился за Эрин.

Олаф облокотился и смотрел на нее, водя пальцем по ее груди и гладкому животу.

— Богам суждено умереть, понимаешь. С самого начала.

Она рассказала ему, что Риг развлекал ее рассказом о происхождении богов и сказал, что придет конец, но какой, не объяснил.

— Сурт поведет силы из Муспелла, как и было задумано. На поле Вигрид состоится великая битва, о начале которой известят тремя жуткими зимами. Огромное землетрясение потрясет горы, солнце съест один волк, а луну другой. Фенрир, самый свирепый из огнедышащих волков, проглотит Одина, Видарр поразит Фенрира. Тюр, который всегда боролся со змеей Мидгарда, наконец убьет ее, но отойдет на девять шагов и сам умрет от яда. Сурт убьет Фрея. — Он замолчал и улыбнулся. — Фрей — бог плодородия.

— Я знаю, — засмеялась она, — Риг сказал мне.

— Так или иначе, потом Сурт предаст целый мир огню.

— И земля, и все живое погибнет? — спросила Эрин, нахмурившись. В глубине ее сознания мелькнула мысль, что Риг нарочно недорассказал историю, чтобы она услышала ее от кого-нибудь еще.

— И да, и нет, — сказал Олаф, улыбаясь снова, лениво посматривая на ее диафрагму, где блуждали его пальцы. — Огонь разрушит все, но потом мир станет зеленым и свежим снова. Солнце оставит дочь, чтобы светить и согревать мир, а сыны Одина и Тюра останутся в месте, называемом Идаволл, и они снова населят землю. А Балдр, наиболее почитаемый из богов, убитый своим братом Ходом, оставит мир мертвых и придет в Идаволл — вместе с братом, который убил его. И они будут долго жить в вечном мире.

Олаф заметил, что она улыбнулась таинственно и сладко.

— Чего ты улыбаешься? — прошептал он, следя за ее губами.

— О… ничего, мой лорд, — ответила она. Это было то, что, по мнению Рига, должна была узнать она сама, то, что противоборствующие силы будут разрушены, но на развалинах кто-то может найти мир и покой. Она никогда не могла вообразить, что возможен мир между викингами и ирландцами. Мергвин давно предупреждал, что это не произойдет ни в течение ее жизни, ни при жизни ее детей, но она сможет найти свой собственный мир. И такие моменты, как этот, поддержат ее, если случится беда. Яркий луч полуденного солнца пробрался в пещеру, и Эрин посмотрела наружу.

— Дождь кончился, — сказала она тихо. Олаф улыбнулся.

— Знаю, он давно кончился.

Их взгляды встретились, и они рассмеялись. Потом Олаф почтительно поцеловал ее в живот, встал и нагнулся, чтобы помочь ей.

— Мы должны возвращаться, а не то Сигурд пошлет за нами.

Эрин кивнула. Их одежды высохли у костра, и они молча оделись, помогая друг другу поправить плащи и броши.

У выхода из пещеры он задержался и поцеловал ее слегка в губы, внимательно заглянув в глаза.

Потом шлепнул лошадь Эрин по боку, чтобы та повернулась, подсадил Эрин и вскочил на своего жеребца.

Пока они ехали, Эрин исподтишка смотрела на мужа. Она думала, что он прекрасный мужчина, и с горечью сознавала, что он все еще остается чужим. Высокий, в развевающемся на ветру плаще, он был все же Норвежским Волком, и его рассудок и сердце закрыты для нее. Казалось, она никогда не проникнет за эту броню.

Он обернулся к ней, когда они подъехали к городу, и ледяной блеск вернулся в его глаза.

— Пошли! — крикнул он. — Что-то случилось в наше отсутствие.

Пораженная, Эрин натянула поводья, и ее лошадь пустилась галопом позади жеребца Олафа. Волосы застилали ей глаза, и она плохо видела, но с вершины холма она заметила, что за стенами было много людей с мечами, пиками, топорами и щитами. Мужчины готовились к войне.

«Почему, — думала Эрин чуть позже, глядя из окна своей комнаты на внутренний двор, где ее муж, кузен и братья готовились к бою, — судьба так распорядилась, что те, кого я люблю, покидают меня?»