Она проснулась спокойной и печальной. Потом, вспомнив последние слова Олафа, зарыдала, поняв, что ее обманули.

Эрин испытывала противоречивые чувства, но самым мучительным было чувство утраты. Как будто у нее была возможность получить драгоценный камень, а она была так им очарована, что не рассмотрела его хорошенько.

« Смирись с этим, — говорила она себе с горечью, — возможно, он прав. Ты не желала его, но, несмотря на это, была заворожена. Возможно, еще со времени Клоннтайрта, где он появился подобно могущественному золотому богу, обернулся, улыбаясь Гренилде. С того дня, когда в своем сердце ты затаила любопытство, завороженная его силой.

Возможно, он испытывал те же чувства. Она могла сердиться на него за пренебрежение и безразличие, но, овладев ее телом прошлой ночью, он овладел и ее душой. Она теперь никогда не будет прежней.

Наблюдая за ударами неукротимых волн и грозовым небом, Эрин не могла в точности определить свое отношение к мужу. Он был викингом, да, а викинги — жестокие звери в жестокое время. Но Олаф возвысился над другими людьми и над временем и жил по странным законам. Он имел свое понятие о чести. Он бывал беспощаден, но она признавала, что сама давала ему повод для этого. Он бил ее, но и любой другой мужчина сделал бы то же самое с такой злобной женой. А что касается насилия… Они оба понимали неуместность этого слова в отношении того, что произошло между ними.

«Но что руководило им в его поступках?» — думала она. Он не любил ее, но она понимала, несмотря на свою неопытность, что никакой другой мужчина не был бы более нежен и ласков с нею в минуты, когда ей предстояло переступить этот порог. Но потом он разгневался. Даже слыша ее слезы, он пытался успокоить ее. Только когда она отвергла его, он снова стал таким же холодным и далеким как его северная родина.

Эрин печально улыбнулась. Она слышала рассказы о пленницах, полюбивших своих захватчиков. Такие женщины казались ей безвольными, а истории о их любви — нелепыми фантазиями. Но как могла она не понять Мойру, когда она видела не только большую, настоящую любовь, которую Мойра дарила своему господину, викингу, но и любовь которую рыжеволосый гигант с благодарностью дарил ей взамен.

Эрин не была пленницей. Она была королевой Дублина, женой Норвежского Волка. Она законно обвенчана с мужчиной, которому она едва ли нужна, и она сдалась его чарам, несмотря на обещания самой себе, несмотря на свои клятвы. Она бы никогда не дала понять ему это, так как он бы использовал это против нее, как и делал раньше, и это позабавило бы его и укрепило его презрение к ней.

Но как она могла бороться с ним? Не было такого сражения, в котором она взяла бы над ним верх. Может, ей стоило поговорить с Беде и поучиться у нее выносливости, но Беде уехала.

Она не слышала, как он подъехал, не знала, что он смотрит на нее жадными глазами, не подозревая о противоречиях, которые раздирали ее сердце. Он видел только неподвижную, высокую, стройную фигуру, развевающиеся на ветру черные волосы и королевский плащ. Ее голова, как всегда, была высоко поднята, глаза устремлены в море.

Олаф подумал о ней с нежностью в первый раз и вспомнил о ее отце. Да, Аэд не обманул его, передав ему свое сокровище, свою любимую дочь, такую утонченную, такую одухотворенную и такую царственно гордую. Единую со своей землей, которая, уступая, все же борется с ветром.

Молния озарила небо, и раздались могучие удары грома.

Он подъехал поближе к ней.

— Говорят, что в такие дни Один едет по небу на своем Слейпнире. У Слейпнира восемь ног, и, когда он быстро скачет, небо раскалывается под его копытами.

Эрин обернулась и посмотрела на Олафа, удивленная нежным тоном его голоса. Ее интересовало, почему никто не остановил ее, когда она покидала укрепления города. У него не было причин доверять ей.

Эрин вдруг почувствовала, что он не сердится. Его глаза, как обычно, горели синим светом, но казалось, что дымка подернула их, придавая таинственность. Его рот под рыжевато-золотой бородой не был поджат, но он и не улыбался.

«Он чужой, — думала она, — для всех, с кем мы боролись, для всех, с кем мы заодно, он чужой. Он чужой даже для своих людей, потому что нельзя было сказать, кто он на самом деле; его сущность глубоко спрятана, но независимо от того, как долго я буду жить с ним, я никогда не пойму его до конца, потому что он всегда начеку и не позволяет никому проникать в свое сердце».

Олаф спешился, подошел к ней, протянув руку и заглянул в глаза. Еще раз Эрин ощутила его сильную энергию. Она тоже искала ответа в его глазах, не сознавая, что ее собственные глаза теперь стали для него ясны и открыты. Поколебавшись, она взяла его руку.

— Пошли со мной домой, принцесса Тары, — сказал он ласково, — я хочу, чтобы моя жена утешила меня.

Эти слова не были оправданием, они не говорили о его чувствах, но все-таки это было сказано так нежно, что она не могла отвергнуть его.

— Я не собираюсь убежать, — услышала она свой голос как бы со стороны, — я только хотела посмотреть на море. Он кивнул, уводя ее с обрыва.

— Боюсь, что мы не успеем до шторма.

Он помог ей сесть на лошадь и повернулся в поисках своего коня. Эрин подождала, пока он оседлал жеребца и приблизился к ней.

Она задумчиво улыбнулась.

— Возможно, Одину тоже надо было выехать к морю. Он улыбнулся в ответ и сказал мягко:

— Возможно.

Еще одна вспышка молнии пронзила небо, прогремел гром, и пошел дождь.

— Поехали! — крикнул Олаф, заглушая порывистый ветер и шум дождя. — Там есть пещера…

Несмотря на быструю езду и гром, который состязался с ударами его сердца, Олаф чувствовал приятную перемену в настроении.

Их лошади зацокали по камням, въехав в пещеру. Олаф быстро спешился и подошел к жене, протягивая ей руки, чтобы снять ее с лошади. Она позволила это, не глядя ему в глаза.

Он подошел к выходу, посмотрел на ураган и ливень и, поеживаясь от холода, обернулся к Эрин. Она стояла молча, словно лишилась дара речи.

— Это недолго продлится, — произнес он, призывая ее к разговору. Олаф прошел в глубь пещеры. Там лежали ветки, которые он заранее припас.

— Я разведу огонь, — сказал он немного отчужденно.

— Ты часто приходишь сюда? — нежно спросила она. Он удивленно улыбнулся. Это случалось с ним редко, и улыбка сделала мальчишескими суровые черты лица.

— Не часто, но иногда. Я люблю этот утес. Люблю чувствовать море и ветер. Иногда мне кажется, что я не был в море слишком долго, и я должен уйти туда снова.

Эрин замерла при его словах, вспомнив, что он вторгся сюда из черных туманов. Он смотрел сейчас на огонь, который осторожно высек, нежно его оберегая. Он снова взглянул на нее, ее изумрудные глаза выражали сожаление.

Олаф посмотрел вниз, размышляя, потом встал, подошел к ней, остановившись в полушаге, взял ее за руки.

— Эрин, я не могу изменить себя и то, что я сделал. Теперь ты моя жена, наша женитьба дала нам обоим шанс простить друг друга. Однажды я сказал, что оставлю тебя в покое; я понял, что не смогу этого сделать. И я порвал свои связи. Пусть тебя больше не беспокоит мое прошлое.

Эрин взглянула на него, и хотя многое в нем все еще было непонятно ей, она знала: он пожертвует ради нее всем.

Она улыбнулась, протянула руку и дотронулась до его щеки, с наслаждением ощущая его грубую бороду. К ее величайшему удивлению, он взял ее руку и поцеловал ладонь, посмотрел ей в глаза и тихо поклялся:

— Я всегда буду нежен с тобой, моя ирландка.

Она бросилась в его объятия, наслаждаясь теплом, которое проникало в нее через мокрую одежду. Он обнял ее, потом отстранил, чтобы прикоснуться к ее губам.

Она ответила ему жадным поцелуем, наслаждаясь движениями его языка, стремясь к теплым глубинам его рта. Его запах, который принадлежал только ему, такой опьяняющий и чисто мужской, заполнял собой пещеру. Его борода щекотала ее щеки, пока его ненасытный рот наслаждался ею.

— Мы простудимся, если будем и дальше стоять в мокрой одежде, — прошептал он хрипло.

Эрин отступила, стараясь унять пламя, разрастающееся в ней. Сегодня она возьмет все, что он готов ей дать, только желание могло так воспламенить его. Она будет сегодня любить его, чувствуя каждую клеточку его стального тела, каждое движение мускулов, каждый золотой волосок.

— Разреши мне помочь тебе, мой лорд, — сказала она тихо.

Ему вдруг показалось, что он растворился в изумрудном море. Он с трудом верил своим ушам. Ее голос был нежен и мелодичен, он касался его как нечто живое, заставляя трепетать тело.

— С удовольствием, моя дорогая жена, — сказал он так же тихо. Олаф наблюдал за ней. Эрин расстегнула брошь на его плаще, потом переместила руки ниже, чтобы снять рубаху. И по мере того, как ее руки поднимались, она целовала его грудь, наслаждаясь ощущением его волосков и вкусом влажного тела. Она услышала его глубокий вздох, когда рубаха была снята, и опять коснулась губами его груди, покусывая нежно зубами сосок. Она слышала биение его сердца в унисон со своим и поняла, как он был нежен прошлой ночью. Каждое ее действие отзывалось волной удовольствия в его теле.

Она отошла, взяла его за руку, провела поближе к огню и сделала ему знак, чтобы он сел. Затем сняла его кожаные башмаки и шерстяные чулки и слегка поцеловала кончики его пальцев. Опять она услышала его вздох. Он смотрел на нее, и глаза его, подобно двум прекрасным сапфирам, сверкали на загорелом бронзовом лице.

Она приступила к последней одежде, которую он носил, и он улыбнулся, видя ее затруднения, но заставил себя не помогать, а затаил дыхание и притянул ее, теребя пальцами ее мокрые волосы и прижимая ее к груди.

— Ты жемчужина острова, ирландка, — прошептал он хрипло, но нежно. Его голос был похож на шелест шелка.

Он снял с нее плащ, и она покачала головой, таинственно улыбаясь. Эрин встала, ее глаза светились зеленью, в которой отражалась сама Ирландия. Она развязала тесемку своего платья, и оно упало к ее ногам. Изящным Движением Эрин сняла одну туфлю, другую, затем чулки, поддерживаемые красивыми кружевными подвязками.