Мария вздохнула. Остается надеяться, что де Морнак придумает что-нибудь. Она была рада, что не поддалась искушению его прогнать. С тех пор он ни разу не подходил к ней, когда она была одна — ни с отчетами, ни с другими вопросами. И ни одного слова между ними не было сказано относительно той самой ночи.

Он прикоснулся к ней лишь однажды, когда помог взобраться в седло. Отпустив конюха, он помог ей сам. Через тонкую перчатку, сшитую из кожи самки оленя, Мария почувствовала тепло его руки и одеревенела. Оказавшись в седле, она отстранилась от де Морнака, не удостоив его даже взглядом. А он смотрел на нее с восхищением. И было на что посмотреть. Она действительно была хороша в своем костюме для верховой езды из темносинего бархата и плаще того же цвета с капюшоном, отделанным мехом горностая. Мария проигнорировала его взгляд, но всю дорогу думала об этом взгляде. К тому же и поездка была приятной — Мария уже давно не выезжала из дома, да и Людовик скакал рядом.

Их сопровождали пятнадцать всадников — охрана из десяти хорошо вооруженных солдат, способных отразить внезапное нападение в пути, камердинер Людовика, камеристка Марии и несколько конюхов, которые вели за собой запасных лошадей и повозки с багажом. Процессия была шумной — цокали подковы, звякали шпоры, ударяясь о доспехи воинов, громыхали мечи и щиты.

День был ясный, безоблачный, такие выпадают еще в октябре. Но холодные порывы ветра начали слегка пощипывать нежную кожу Марии. Она потуже запахнула плащ, а лицо прикрыла маской из черною бархата на белой атласной подкладке. Людовик свою маску, естественно, надевать не стал. Улыбаясь, он подставил лицо теплому солнышку, а прохладный ветер его только радовал.

С маской на лице Мария оказалась закрытой с головы до пят. То же самое и ее камеристка Бланш. Она покачивалась на своей крепкой кобыле позади Марии, похожая на тюк одежды. Для поездки верхом на большие расстояния женщины высокие эннены не надевали. Обычно предпочитали более практичные маленькие шляпки без полей с плоским верхом, которые завязывались лентами у подбородка. А сверху часто накидывался платок, наподобие апостольника у монахинь.

Расстояние от Блуа до Тура составляло примерно сорок миль. Выехали они, когда не было еще и шести, и все время гнали лошадей быстрым, но не утомительным галопом, временами останавливаясь, чтобы дать отдых лошадям. Обедали в гостинице. Солнце уже клонилось к закату, когда подковы их коней застучали по каменной брусчатке двора мрачной крепости Плесси-ле-Тур.

Мария и Людовик быстро сошли с коней. Стражники отсалютовали им и распахнули огромные двери. Их сразу же повели в отведенные апартаменты, где они поспешили переодеться, и вскоре Мария уже спускалась по длинной лестнице в большую трапезную. Она вышагивала гордо, с нею рядом был ее сын, Людовик, а Бланш и камердинер Людовика не менее гордо вышагивали позади них. Мария знала — на нее сейчас устремлены сотни оценивающих, любопытных глаз. Еще бы, герцогиня Орлеанская наконец появилась при дворе. Это большая редкость. Ведь она была объектом стольких дворцовых сплетен. Чувствуя слабость в ногах, она тем не менее высоко держала голову и высокомерно смотрела прямо перед собой.

Мария заняла свое место. Лишь на одну ступень оно было ниже возвышения — подиума, на котором располагался небольшой королевский стол. Но, прежде чем сесть, она сделала глубокий реверанс перед королевой.

Шарлотта сидела одна, печальная, с серым опухшим лицом. С вялым дружелюбием она ответила на приветствие Марии.

— Как давно мы не видели вас здесь. Надеюсь, вы не были больны? Я уверена в этом. Выглядите вы так молодо и свежо.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — улыбнулась Мария. — Нет, я не была больна. Просто у одинокой женщины, ведущей хозяйство, всегда много хлопот.

Королева со вздохом кивнула и углубилась в свой ужин, а Мария заняла наконец место за столом. Чтобы прислуживать ей, сзади заняла свое место камеристка. Мария оглядела шумный зал, он был полон. Взад-вперед с подносами и кувшинами сновали слуги. Они передавали подносы камердинерам и камеристкам, а те, предварительно все подготовив, подавали блюда своим господам.

Людовик сидел за другим столом. Рядом с ним расположились несколько членов семьи Бурбонов, его кузен, Эжен де Ангулем и молодой граф Дюнуа, тоже кузен.

Короля за ужином не было. Наверное, никто и не ожидал его здесь. Возможно, сегодня он постился. Анны не было тоже, и Людовик весь извертелся, спрашивая всех, где она. Королева ужинала в одиночестве. Она бросала редкие реплики слугам, пару слов сказала кардиналу Руанскому, сидевшему подле, но, казалось, в этом переполненном зале она не видит никого. Когда она поднялась, чтобы уйти, все встали, установилась тишина, однако Шарлотта как будто и этого не замечала, ей все было безразлично. Она бы вообще не возражала, если бы никто не заметил ее ухода.

Вскоре весь двор переместился в большой салон по соседству, где уже звучала музыка. Начались танцы. Заранее составленные группы игроков быстро занимали места за карточными столами. Мария присела рядом с герцогиней Ангулемской. Они завели оживленную беседу вначале о нарядах, затем перешли на детей.

А наверху, вдали от музыки, в маленькой комнатке, служившей ему рабочим кабинетом, сидел король, вплотную придвинувшись к камину, где поблескивал слабый огонь. Перебирая пальцами четки, он в уме перебирал все те дела, которыми собирался заняться сегодня вечером. Занимаясь этим, король не сводил глаз с Оливера. Тот стоял за большой конторкой, заваленной бумагами, и писал. Комнату освещал массивный канделябр с шестью свечами. При свете свечей красное лицо Оливера казалось еще краснее. Прошедшие годы этих людей не очень изменили. Просто король стал еще костлявей, а Оливер еще больше округлился.

— Холодно! — сказал король и со скрипом придвинул свое кресло ближе к огню, хотя его острые коленки были уже почти погружены в пылающее чрево камина. — Такой же холод, как под одеялом у моей жены!

Оливер встрепенулся и поспешил к камину.

— Прошу прощения, монсеньор, я не заметил, что камин гаснет. Сейчас подброшу дров, и вам будет тепло.

— У меня не было бы никаких забот, если бы мне требовалось только тепло, — раздраженно проворчал король и тростью выбил маленькое полено из трясущихся рук Оливера. — Кончай растрачивать попусту добро! Все равно мне не согреться ни у какого огня. Иди лучше и занимайся делом. Ты так перепачкался, что все мои письма будут черными от сажи. Письмо в Милан должно быть готово тотчас же. Герцога надо обрадовать сообщением, что последний мятеж бургундцев завершился, а исход очень благоприятный для нас.

Он перешел на сдавленный крик:

— Мятежники неожиданно стали друзьями, они все вдруг меня полюбили и с большой легкостью поменяли свои цвета. Весьма легко.

Оливер с сомнением заметил:

— Но за такую дружбу пришлось заплатить. И цена оказалась солидной.

Король решительно замотал головой. Он совсем не сожалел о тех больших деньгах, которые пришлось потратить на подкуп, чтобы подавить последнее выступление Бургундии.

— Я был бы счастливейшим человеком, если бы каждый бунт мог подавлять только с помощью кошелька. Цена высока, я согласен. Но на сей раз потеряно только золото. Не пролито ни одной капли французской крови!

Король успокоился. Своим рассеянным взглядом он шарил поверх головы Оливера где-то в темных углах комнаты.

— Народ зовет меня скупым королем, я знаю. Возможно, это так. Но единственная вещь, которую я берегу, которую коплю со скаредностью, чего им никогда не понять, — это кровь Франции. Я тщательно считаю и пересчитываю каждую каплю дворянской крови, каждую унцию крестьянской. Я никогда не растрачу ее зря, будь у меня малейшая возможность. Никогда не превращу ее в большой поток.

На мгновение он затих, а затем пожал плечами.

— К тому же кровью покупают только врагов, а золотом можно купить друзей. Вот я, например, купил себе дюжину друзей. Друзей на всю жизнь. На всю жизнь! — он коротко рассмеялся. — Только жизнь оказывается короче, чем я думал.

— Все равно дорого, — гнул свою линию Оливер. — Они обошлись слишком дорого.

— Я все взвесил, мой Оливер. Подношений оказалось достаточно, чтобы занять их жадные руки и умы. Теперь у нас нет времени, — пока, по крайней мере, — кучковаться в темноте, как крысам, и подтачивать ножки моего трона. Теперь Бургундия несколько лет будет сидеть тихо, переваривая то, что я дал ей проглотить.

Он резко встряхнул четками.

— Они все визжат о свободе и своих правах, говорят, что для себя им ничего не нужно. Но стоило мне предложить им кусок моего богатого чернозема, один из моих лучших городов, и что же мы видим — они подхватили это на лету и принялись драться друг с другом, как голодные дворняги, а все разговоры о свободе утопили в ближайшей луже.

— Да, — согласился Оливер, — я помню, как эти герцоги, которые кричали, что они сражаются только за права и свободу, начали торговаться, когда мы им предложили мир при Конфлансе.

Король вздрогнул. С того времени прошло уже пять лет, а Конфланс и все, что связано с заключением мира, по-прежнему его больное место. Пять лет тому назад армия Карла Смелого и других герцогов выступила против короля Франции. Они были многим недовольны, и в частности, нежеланием Людовика XI созывать Генеральные Штаты.

Генеральные Штаты во Франции были примерно тем же, что и палата лордов в Англии, то есть институтом, контролирующим королевскую власть, чего король решительно не признавал.

Выступление бургундцев поначалу развивалось довольно успешно. Карл Смелый с триумфом дошел до Парижа и осадил в нем Людовика XI, пока тот не пошел на уступки. Согласно мирному договору, король потерял свои города вдоль реки Сомм, а также власть над Нормандией. А кроме всего прочего, королю пришлось оплатить им издержки этой войны.