Беглый каторжник приподнял шелковую повязку и показал продолговатую рану, залепленную грязным пластырем. По краям пластыря виднелась краснота — рана еще не зажила. Тимар смотрел на нее с содроганием.

Тодор Кристиан снова натянул повязку на глаз и с циничным юмором процедил:

— Памятка номер три, которую я ношу на своей шкуре в знак нашей старинной дружбы. Ну да ладно, — тем больше с тебя причитается!.. Такое происшествие, разумеется, не позволило мне оставаться в Комароме. Скандал вызвал немало кривотолков, зачем было подвергаться отнюдь не желательным расспросам? Впрочем, я не слишком боялся попасть в лапы правосудия: здешние неподкупные судьи сквозь пальцы смотрят на то, что мошенники безнаказанно проживают в этой стране. За примерами ходить недалеко, взять хотя бы нас обоих!..

Беглец явно гордился столь удачным сравнением.

— Впрочем, я и без того собирался отчалить из Комарома. Надоело попусту тебя там дожидаться. «Постой-ка, — сказал я себе, — ведь мне хорошо известно, где его надо искать! Совершенно ясно, в какой это „заморской стране“ он подвизается во славу отечества. Местечко это не найдешь ни на одной карте, потому что это… „Ничейный“ остров. Вот туда-то я за ним и помчусь».

— Как? Ты был на острове? — запальчиво крикнул Тимар. Он весь дрожал от гнева и ужаса.

— Полегче на поворотах, дружище! — осадил его авантюрист. — Ружье-то заряжено. Если тронешься с места, оно может нечаянно выпалить. И, право же, не по моей вине. Впрочем, можешь успокоиться, я попал туда не на твою, а на свою беду. Увы, видно, мне суждено вечно расплачиваться за все твои проделки. Ты кутишь, а я плачу за разбитую посуду. Ты как ни в чем не бывало ложишься на приготовленное мне брачное ложе, а меня выставляют за дверь. С какой целью, спрашивается, нагрянул я на «Ничейный» остров? Конечно, чтобы накрыть там тебя. Но ты вовремя удрал восвояси, и я застал на острове только Ноэми да маленького ублюдка. Ну и ну! Кто бы мог, старый плут, подозревать за тобой подобную шалость! Но тсс!.. Об этом — ни гугу. Мальчонку, кажется, зовут Доди? Славный, смышленый мальчуган. Ну и напугала его повязка на моем глазу! Да и Ноэми, по правде сказать, не на шутку струхнула, увидев меня. Ведь мы оказались с ней вдвоем на острове. Ты не можешь себе представить, до чего меня огорчило известие, что наша мамаша Тереза уже вознеслась на небо. Такая чудесная была женщина! Будь она жива, разве так бы меня приняли? Ведь твоя Ноэми даже присесть мне не позволила. Все уверяла, что боится меня и что я перепугал Доди, — кроме них, мол, на острове нет ни души. «Но я же затем и прикатил, говорю, чтобы было кому вас оберегать. Без мужчины-то в доме не обойдешься…» Кстати, чем ты поил нашу девицу, что она так похорошела? Расцвела, да и только! Такой красавицей стала, что покоряет сердце с первого взгляда. Конечно, я сказал ей об этом, а она принялась корчить рожи, прикидываясь дурнушкой. Когда же я в шутку заметил, что не подобает бросать на жениха столь убийственные взгляды, она обозвала меня босяком и решительно указала на дверь: убирайся, мол, вон! «Ладно, — сказал я, — так и быть, я согласен уйти. Только вот и тебя прихвачу с собой». И обнял ее за талию…

Глаза Тимара метали молнии.

— Сиди смирно, дружок, не ерепенься! Ведь пострадал-то не ты, а я! Потому что твоя Ноэми залепила мне звонкую пощечину, почище той, какую закатил мне майор. Достоверности ради должен сказать, что она ударила меня по другой щеке, стало быть, была соблюдена полная симметрия.

На лице Тимара мелькнула тень злорадства.

— Ago gratias,[25] на орехи опять же досталось мне! Но тут я не на шутку разозлился. Не в моих правилах вступать в драку с женщиной, всем известно, какой я ревностный поклонник прекрасного пола. Но надо же было проучить дерзкую девчонку! «Вот как! — крикнул я. — Значит, ты не желаешь, чтобы я оставался на острове?! Ну что ж, тогда мы уйдем отсюда вместе. Уж за ним-то ты волей-неволей последуешь!» Я схватил за руку малыша Доди и потащил его за собой.

— Будь ты проклят! — в ужасе вскричал Михай.

— Но-но-но, потише, приятель! Нельзя же говорить сразу двоим. Когда придет твой черед, разглагольствуй сколько влезет, а теперь выслушай все до конца. Я сказал, что в доме их было всего двое, но это не совсем точно. Там находилась еще проклятая Альмира! Собака лежала под кроватью и притворялась, будто не обращает на меня внимания. Но когда мальчишка завизжал, она выскочила из-под кровати, хотя никто ее не звал, и кинулась на меня. К счастью, я не спускал глаз с мерзавки, а потому успел выхватить пистолет и всадил в нее пулю.

— Убийца! — прохрипел Тимар.

— Вздор, дружок! Велика ли беда — пролить собачью кровь!.. Увы, пуля не уложила негодяйку на месте. Как ни в чем не бывало Альмира прыгнула на меня, прокусила левую руку, свалила на землю и так меня придавила, что я не мог шевельнуться. Напрасно пытался я достать второй пистолет, собака впилась в меня клыками не хуже тигра. Не выдержав, я стал умолять Ноэми, чтобы она спасла меня от свирепого цербера. Сжалившись, девушка стала оттаскивать собаку, но та все глубже вонзала клыки мне в руку. Тогда Ноэми сказала: «Попроси ребенка, собака его послушается». И я обратился с мольбой к Доди. Мальчишка оказался добрым. Он подошел к Альмире и обнял ее своими ручонками. Собака разжала пасть и выпустила меня, а Доди поцеловал ее в награду.

Глаза Тимара увлажнились.

— Словом, и тут я осрамился. И вдобавок был изуродован, — заключил Кристиан и засучил на левой руке грязный, запятнанный кровью рукав. — Видишь следы собачьего укуса? Клыки вонзились до самой кости. Это четвертая памятка о тебе. Моя шкура просто живой альбом, она сплошь испещрена ранами, полученными по твоей милости. Вот выжженное клеймо, вот кровавые следы цепей, вот шрам от сабельного удара, вот следы собачьих зубов. Все это знаки твоей дружбы! Как же я смогу, по-твоему, сполна с тобой расквитаться?

Тут беглый каторжник сорвал с себя остатки одежды и теперь стоял перед Тимаром почти голый, предоставляя тому обозревать все полученные по его милости раны. Но Михай видел не только тело Кристиана, но и его изуродованную душу. Увы, он сознавал, что немало содействовал растлению этой души.

Да, Кристиан угадал, что, «великодушно» предлагая ему отправиться в Бразилию, Михай вел с ним вероломную игру, что он сделал его распорядителем финансов заморской фактории в расчете на его дурные наклонности, — он хотел устранить соперника с дороги. Затем наглец проведал, каким путем Тимар разбогател, и это разожгло в нем зависть. Когда же он узнал, что Тимар отнял у него Тимею и Ноэми, изменяя первой и обманывая вторую, это уязвило его мужское самолюбие, вызвало ревность и бессильную злобу. И вот Тимар очутился в руках негодяя, который мог расправиться с ним, как ему заблагорассудится. А сам он не в силах дать отпор своему врагу, постоять за себя. Он весь размяк, обессилел, даже пальцем шевельнуть не может. Просто окаменел при виде покрытого ранами каторжника.

Авантюрист быстро сообразил, что происходит с Тимаром. Он прислонил ружье к камину и, обернувшись, бросил через плечо:

— Займусь-ка, пожалуй, своим туалетом. Пока я буду переодеваться, ты успеешь поразмыслить и потом сам мне скажешь, что с тобой делать.

И Кристиан стал швырять в камин свою изодранную одежду. Лохмотья вспыхивали, и шипящее пламя пожирало их. Затем он начал натягивать на себя только что полученное платье. На карнизе камина лежали часы Тимара, — он сунул их в жилетный карман. Не спеша вставил в манишку запонки Тимара. Затем подошел к зеркалу и тщательно расчесал гребнем бороду, расправил усы. Потом, гордо вскинув голову, долго любовался собой, явно довольный своим респектабельным видом. Наконец, скрестив руки на груди и широко расставив ноги, он встал спиной к камину.

— Ну, что ты мне ответишь?

— Чего вы хотите? — заговорил наконец Тимар.

— А, развязал-таки язык! Ради курьеза стоило бы, пожалуй, потребовать: «Око за око, зуб за зуб!» Отправляйся-ка, в свою очередь, за море, пускай выжгут у тебя на спине клеймо с изображением виселицы, закуют в цепи и посадят на долгие годы на галерную скамью. Пусть тебя травят на суше и на море. Пусть преследуют тебя по лесам, горам, долам и городам. Спасай свою шкуру от акул, ягуаров, гремучих змей, от кровожадных индейцев, от шпиков! Потом затей дурацкую дуэль с поклонником твоей драгоценной супруги, который огреет тебя саблей по башке. И, в заключение, позволь бешеному псу возлюбленной прокусить тебе руку. Когда ты вдоволь хлебнешь горя, мы поделимся с тобой и всем остальным. Но я не стану тебе докучать, не стану бередить свои старые раны. Я поступлю с тобой куда мягче. Давай договоримся полюбовно.

— Нужны деньги? — спросил Тимар.

— Понадобятся и они. Но о деньгах потом. А пока что потолкуем о самом важном. Мне необходимо до поры до времени исчезнуть. Ведь отныне меня станут преследовать не только за растрату твоих капиталов, но и за побег с галеры, а главное, за убийство надсмотрщика. От твоих денег не будет проку, пока я не избавлюсь от клейма, от следов цепей. Клеймо можно свести соком молочая, а рубцы рассосутся от минеральных ванн. Тебя я, по правде сказать, ничуть не боюсь. Нет, ты слишком благоразумен, чтобы доносить на меня. Более того, если кто-нибудь нападет на мой след, ты охотно укроешь меня и выдашь за своего близкого родича. Ведь я хорошо тебя знаю, ты же «золотой человек!» Однако, как говорит пословица: «Куму доверяй, а сам не плошай»! Ведь может же случиться, что меня прямо на улице кто-нибудь вдруг огреет по башке или в кабачке по-приятельски угостят вином, вроде того, от которого отправился на тот свет Али Чорбаджи. Нет, любезный, больше я бы не рискнул просить у тебя вина, — нет, нет, не выпил бы ни глотка, даже если бы ты попробовал его первый.

— Но что же вам в таком случае угодно?

— Стало быть, «вам»? Решительно не желаешь переходить на «ты»? Мое общество претит тебе? Ну, ладно, ты спрашиваешь, что мне угодно? А не лучше ли поначалу уточнить, что нужно вашей милости? Первым делом вам, видимо, угодно, чтобы я помалкивал и не разглашал тайн вашей милости, не так ли? Найдете ли вы возможным назначить мне за молчание ренту в сто тысяч франков в год государственными облигациями французского казначейства?