Мор Йокаи - Золотой человек

— Только не такой окаянной злодейке, как ты. Уж тебе-то, как пить дать, не миновать геенны огненной! Попадешь ты в когти дьявола на растерзание!

— А ты мне докажи, согласно Священному писанию, когда это творец создал ад и черта? Вот докажешь, тогда я, может, и поверю.

— Типун тебе на язык, богохульница! Ишь что выдумала! Отрицать существование самого сатаны!

— Да, отрицаю. Никогда не создавал его творец. Сами вы его изобрели, чтобы запугивать малодушных и невежд. Да и то — придумали черта! Рогатый, с копытами… Ведь такая скотинка разве что травку пощипывает, а вовсе не человечиной питается.

— Господи помилуй, не вводи меня в искушение!.. Того и гляди, разверзнется земля и поглотит, как Дафана и Авирона, эту богохульницу. Ты, верно, и мальчонку учишь своей ереси?

— Его обучает тот, кто его усыновил.

— Кто же именно?

— Мальчик называет его своим отцом.

— А как зовут этого человека?

— Михай.

— Фамилия?

— Я никогда о ней не спрашивала.

— Фамилии не спрашивала? Так что же ты о нем знаешь?

— Что он честный человек и любит Ноэми.

— Но кто он такой? Барин, мужик, мастеровой, матрос? Или, может, контрабандист?

— Такой же бедняк, как и мы.

— А дальше? Ведь я обязан знать, какого он происхождения и вероисповедания: католик, лютеранин, унитарий, кальвинист, иудей?

— Мне до этого нет дела.

— Посты ты соблюдаешь?

— Пришлось однажды целых два года пропоститься! У меня не было ни кусочка мяса.

— А кто крестил ребенка?

— Господь бог. Хлынул ливень, и мальчик посидел под радугой.

— Окаянные язычники!

— Почему это мы язычники? — с горечью спросила Тереза. — Разве мы идолопоклонники или отъявленные безбожники? Ты не найдешь на этом острове не только идола, но даже оттиснутого на деньгах изображения, которому в вашем свете всюду поклоняются. Да ты и сам, думается мне, боготворишь двуглавого орла, если он оттиснут на серебре. А уж коли на золоте — тем паче. Любой ваш мирянин жаждет золотого орла не меньше, чем сошествия Христа-спасителя. Ну, а если золотые или даже серебряные орлы от кого-то улетают, то и ваш Христос от него отворачивается!

— Ах ты ведьма! Да как ты смеешь насмехаться над святыней?

— Я и не думаю насмехаться, а говорю вполне серьезно. Бог покарал меня великими бедами. Когда-то у меня был дом — полная чаша, а потом я очутилась в крайней нужде. Овдовела и в один день стала нищей. Но я не отвергла бога, не лишила себя посланной им в дар жизни. Я пришла искать бога сюда, в эту глушь, и нашла его. Мой бог не требует ни торжественных молитв и песнопений, ни жертвоприношений, ни храмов с их колокольным звоном. Ему нужны только праведная жизнь и смирение перед его волей. Мое покаяние — не в лицемерном перебирании четок, а в честном труде. Недоброжелатели лишили меня всего, оставили вконец обездоленной на этой земле. А я не предалась малодушию, не наложила на себя рук и не загнала себя прежде срока в могилу. Наоборот, я все выдержала и превратила пустынный остров в цветущий сад. Люди на все лады обманывали меня, грабили и высмеивали. Местные власти безбожно меня обирали, добрые друзья бессовестно обворовывали, благочестивые пастыри глумились надо мной. Но я не возненавидела людей. Вот и живу здесь, на отшибе, где проходят пути разных чужеземцев и беглецов, выхаживаю, лечу, кормлю всех, кто ко мне обращается. Летом и зимой сплю с открытой дверью, не страшась никаких злодеев. Нет, сударь, я вовсе не язычница.

— Что ты несешь, пустобрех ты этакий! Разве я тебя об этом спрашивал? Мне нужно знать, какого человека ты приютила в своей лачуге. Правоверный он или еретик? И почему до сих пор не крещено дитя? Не можешь ты не знать фамилии этого мужчины!

— Так и быть, не стану лгать. Мне известна его фамилия. Но я никому не назову ее. В его жизни тоже могут быть тайны, как и в моей. В свои тайны я его посвятила, а его секреты не пыталась выведать. Вероятно, у него есть причины хранить их. Но он мне известен как добрый, честный человек, и я вполне ему доверяю. Закадычные друзья, знатные и сановные господа отняли у меня все, оставив мне лишь маленького плачущего ребенка. Я вырастила дочку, единственное мое сокровище, свет моих очей. И позволила отнять ее, мое драгоценное состояние, человеку, о котором знаю лишь то, что он любит Ноэми и любим ею. Разве это не доказывает мою праведность и твердую веру?

— Брось болтать всякий вздор о своей вере! Таких ведьм, как ты, в доброе старое время во всем христианском мире сажали на кол и жгли на кострах.

— Какое счастье, что я владею этим островом по фирману турецкого султана.

— По фирману турецкого султана? — удивленно воскликнул благочинный. — Кто же вручил тебе этот фирман?

— Мужчина, чью фамилию тебе так и не удастся у меня выведать.

— Как бы не так! Сию же минуту узнаю, и притом самым простым путем! Сейчас я прикажу дьячку и ризничему отодвинуть тебя вместе с твоей кушеткой от двери и преспокойно войду туда. Ведь тут даже и запора никакого нет.

Находившийся в соседней комнате Михай слышал весь разговор. Кровь бросилась ему в голову при одной мысли, что сейчас благочинный ворвется в его убежище, подойдет к нему и скажет: «А, это вы, милостивый государь королевский тайный советник! Господин Михай Леветинци!»

Благочинный открыл дверь на веранду и позвал из сада двух дюжих церковнослужителей.

Положение казалось безвыходным. Но тут Тереза быстрым движением накинула на себя пестрый хлопчатобумажный турецкий ковер, обычно покрывавший кушетку, и жалобным тоном проговорила:

— Выслушай еще кое-что, сударь, и ты убедишься, что никакая я не язычница. Взгляни на этот ковер. Ведь он из Бруссы! Его только что привез и подарил мне один приезжий, бравый воин-серб. Видишь, как велика моя вера в бога: всем известно, что в Бруссе вот уже четыре недели свирепствует восточная моровая язва, а я укрываюсь этим покрывалом каждую ночь. Давай-ка проверим, кто из вас троих так непоколебимо верит в бога, что отважится прикоснуться к этой постели?

Но ответа так и не последовало. Когда Тереза приподнялась и оглянулась вокруг, комната была пуста. Услыхав, что ковер из Бруссы, где в разгаре чума, вся тройка благочестивых мужей кинулась сломя голову вон из хижины, посылая ко всем чертям и остров, и его обреченных на гибель обитателей.

Таким образом «проклятый остров» приобрел страшную славу, которая надолго заставила тех, кто дорожит жизнью и мечтает о долголетии, держаться от него подальше.

Тереза выпустила из соседней комнаты невольных пленников.

— Матушка, родная… — только и мог вымолвить Михай, целуя ей руку.

— Сын мой, — прошептала она в ответ, проникновенно глядя ему в глаза. Этот взгляд, казалось, говорил: «Помни о том, что ты услышал здесь в этот час».

Между тем для бедной женщины уже пришло время отправиться в последний путь. Сама Тереза говорила о приближающейся смерти, как о дальней дороге.

— Я уйду на тот свет в ясный октябрьский день, в прекрасное время года, которое зовут «бабьим летом». Букашки в эту пору тоже забираются в свои убежища на зимнюю спячку, а деревья роняют листья.

Тереза сама выбрала себе платье, в котором желала быть погребенной, и собственноручно сшила себе саван. От гроба она отказалась. Ей хотелось быть поближе к матери-земле.

Поддерживаемая Михаем и Ноэми, вышла она на красивую ровную лужайку и указала там место своего погребения.

— Я хочу покоиться здесь, посреди этого луга, — сказала она Михаю. И, взяв у него из рук заступ, сама наметила прямоугольник будущей могилы. — Ты построил домик для Доди, теперь устрой приют для меня. Не насыпайте надо мной холма, не ставьте креста, не сажайте кустов и деревьев. Покройте это место свежим дерном, пусть оно ничем не отличается от остального поля. Таков мой последний завет. Я не хочу, чтобы веселый человек вдруг опечалился, наткнувшись на мою могилу.

И Михай приготовил последнее пристанище для умирающей женщины.

А Тереза так ни разу и не спросила его: «Кто же ты все-таки, Михай? Ведь мне скоро предстоит расстаться с этим миром, а я до сих пор не знаю, на чье попечение оставляю Ноэми».

Настал наконец вечер, когда Тереза заснула вечным сном. Ее похоронили так, как ей хотелось. Завернули в белое полотно, устроили в земле ложе из душистых ореховых листьев, потом заровняли могилу и покрыли это место свежим дерном. Лужайка приняла тот же вид, что и до похорон.

Когда Михай и Ноэми, ведя за руку маленького Доди, вышли на следующий день в поле, ничто не говорило о том, что происходило там накануне. Осенняя паутина затянула все вокруг серебристым саваном, сверкая в солнечных лучах алмазной россыпью изморози.

И все же им удалось набрести на заветное место среди блестевшего серебром луга. Альмира, которая бежала впереди, вдруг остановилась и опустила голову к земле. Она нашла могилу своей хозяйки.

Михай задумался. После смерти Терезы он не мог уже жить по-прежнему. Надо было решить наконец, как быть.

Какое-то время Михай еще оставался на «Ничейном» острове. Он выжидал, пока зеленые луга покроются инеем, деревья обнажатся, соловьи и дрозды, покинув свои гнезда, улетят в теплые края. Только тогда он решил наконец вернуться в свет.

Он оставлял Ноэми одну на пустынном острове. Совсем одну, с маленьким ребенком на руках.

— Но я вернусь. Вернусь этой же зимой, — сказал он ей на прощанье.

Ноэми и понятия не имела, какова зима в стране, где проживал Михай. В районе «Ничейного» острова Дунай почти никогда не замерзает. Зима в этом южном крае обычно мягкая, в самые холодные дни мороз не превышает двух градусов. Плющ и благородный лавр всю зиму зеленеют здесь под открытым небом.