Когда же Тимар проникал в шалаш поглубже, он невольно содрогался, услыхав грозное шипенье змеи. Один раз он даже почувствовал, как что-то закопошилось у него под ногами. Очевидно, он наступил на черепаху.

До самого рассвета Тимар не смыкал глаз, раздувая костер и чертя в воздухе горящей хворостиной причудливые знаки и фигуры. Знаки эти походили на огненные иероглифы его собственных мыслей.

Что за горестная ночь! У человека есть множество своих собственных, прекрасно обставленных домов, и уютная постель, и молодая, прелестная спутница жизни, которую он имеет право называть женой, — а ему приходится коротать время в одиночестве, в затхлой, замшелой, полуразвалившейся хибаре. Вокруг рыскают обезумевшие от голода волки, по крыше, прямо над головой, ползает змея. А ведь нынче день его рождения! Веселый семейный праздник! А тут…

Впрочем, ему сейчас вовсе не хотелось ничего другого.

Михай был благочестив и набожен с самого детства. Каждый вечер читал он про себя молитву и никогда не изменял этой привычке. В любой опасности или нужде, — а с тем и другим ему немало приходилось встречаться в жизни, — молитва неизменно приносила ему утешение. Вера в бога поддерживала его, и удача сопутствовала ему во всем.

Но в эту страшную ночь он утратил способность общения с богом. Отрекся от него. В этот памятный для него день рождения Тимар бросил вызов судьбе. Он перестал молиться.

Наконец забрезжил рассвет, и ночные хищники скрылись в лесной чаще. Тимар покинул неприветливый ночной кров и быстро отыскал ведущую к берегу тропинку. Но тут его поджидало новое бедствие: Дунай вышел из берегов.

Была пора весеннего паводка, бурного таяния снегов. Мутно-желтые от ила речные потоки мчали на вспененных волнах вырванные с корнем вербы и камыш. Рыбачья хижина, к которой пробирался Тимар, стояла на вершине высокого холма. Но сейчас вода сильно поднялась и почти подступала к ее порогу. Лодка Михая, которую он оставил знакомому рыбаку, оказалась привязанной к дереву возле самой хижины. В хибарке не было ни души. Ловить рыбу в такое сильное половодье совершенно немыслимо, и рыбаки спасаются от наводнения, захватив с собой всю снасть. Вот оно, знамение свыше, — величавый поток разлившегося Дуная преграждал Тимару путь. Вряд ли кто-нибудь отважился бы плыть по Дунаю в такое время. Стихийные силы природы явно предостерегали Тимара: «Возвращайся назад!»

«Нет такой силы, которая заставила бы меня вернуться! — упрямо твердил Тимар. — Я решился на этот путь и должен добраться до цели во что бы то ни стало. И я доберусь, любой ценой доберусь!»

Хижина была заперта, но сквозь щели он заметил багор и весла от лодки. Выломав дверь, он забрал их и сел в лодку. Привязав ноги носовым платком к кормовой скамье, он отцепил веревку и резко оттолкнулся от берега. Течение сразу подхватило его и понесло.

В дни паводка Дунай становится грозным властелином. Он вырывает с корнями не только отдельные деревья, но и корежит целые леса. Смертный, дерзнувший отдаться на волю речных волн, для него не более чем червяк, плывущий на хрупкой соломинке.

Но червяк этот бросил вызов стихии, вступил с нею в поединок!

Тимар греб изо всех сил и попеременно рулил то одним, то другим веслом. Лодка, как ореховая скорлупка, плясала на гребнях волн. Встречный ветер норовил прибить ее обратно к берегу, но Тимар упорно продвигался вперед, наперекор бешеным порывам бури.

Шляпу он снял и бросил на дно лодки. Ветер развевал его взмокшие от пота волосы, студеные брызги обдавали лицо. Но даже этот холодный душ не мог остудить его пыла. Его подстегивала мысль, что теперь, когда так разыгралась стихия, Ноэми на своем маленьком и беззащитном островке подвергается смертельной опасности. Страх за нее так терзал Тимара, что он забыл об усталости.

Дунай и ветер — две грозные силы. Но страсть и упорство человека могущественнее их. Только теперь Тимар до конца осознал, какая несгибаемая у него воля, как выносливы его мускулы. С невероятным напряжением греб он против течения и ветра и наконец достиг оконечности мыса на Большом острове.

Здесь он мог перевести дух.

Большой остров был целиком залит водой, буйно пенившейся между деревьями. Отталкиваясь веслом от стволов, он погнал лодку вперед. Чтобы добраться до «Ничейного» острова, пришлось сначала пробиваться вверх по течению, через весь Большой остров, а затем спускаться вниз.

Как только Тимар вывел лодку из перелеска, глазам его представилось удивительное зрелище. В обычное время «Ничейный» остров заслоняла широкая полоса разросшегося тростника, из-за которого выглядывали лишь кроны высоких деревьев. Теперь камыш совсем исчез. Остров возвышался посреди одного из рукавов Дуная в своем первозданном виде. Всюду пенилась вода. Она поглотила камыш, до половины затопила деревья. Казалось, кругом нет ни клочка сухой земли. Среди этой водной пустыни возвышалась одинокая скала, увитая зеленью.

В лихорадочном нетерпении Тимар повел лодку прямо к этому утесу; на вершине его голубела пышно цветущая лаванда, а оплетенные побегами жимолости склоны казались совсем золотыми.

Каждый удар весла приближал его к заветной цели. Но чем отчетливей виднелась скала, тем несносней становилось ожидание.

Фруктовый сад тоже оказался под водой. Подплыв совсем близко, Тимар убедился, что только розарий не залит. Там, сбившись в кучу, укрылись овцы и козы со всего острова.

Издали донесся радостный лай Альмиры. Черная собака выскочила на берег, потом побежала назад, снова вернулась, прыгнула в воду, но, проплыв немного по направлению к лодке, опять повернула обратно. А видит ли Михай вон там, под сенью цветущего жасмина, девушку в розовом платье? Видит ли он, как стремится она ему навстречу, подойдя к самому краю бурного потока? Еще мгновенье, еще один взмах весел — вот и берег! Михай выскочил из лодки, и волны тотчас увлекли ее вдаль. Да и зачем она нужна?

Михай и Ноэми не замечают ничего вокруг. Они видят лишь друг друга. А кругом — земной рай. И в этом раю Адама и Евы, как бы огражденные стеной пенистых волн, зеленеют фруктовые деревья и травы, распускаются цветы.

Бледная, трепещущая, стояла девушка, ожидая торопившегося к ней Михая. Когда же он бросился к ней, она, вне себя от восторга, в страстном порыве упала ему на грудь.

— Ты вернулся! — воскликнула Ноэми. — Это ты! Ты! Ты!..

Да, вокруг — первобытный рай. На головы влюбленных, словно венчая их, осыпает серебристые лепестки жасмин, хор иволг и жаворонков распевает свадебный гимн.


Блаженный домашний очаг

Лодку Тимара унесли волны, та, на которой впервые приехали на остров его обитатели, давно истлела и развалилась, а новой они так и не приобрели, и Тимар так или иначе не смог бы покинуть эти места до прибытия первых скупщиков фруктов. А до тех пор пройдут недели, а может, даже месяцы…

Счастливые недели! Благословенные месяцы! Дни безмятежного блаженства!

«Ничейный» остров стал для Тимара родным домом. Здесь он нашел и труд и отдых.

Как только паводок пошел на убыль, пришлось усиленно работать, устраивая сток для застоявшейся в низинах воды. Тимар целыми днями копал водоотводные канавы. Руки у него огрубели, как у поденщика-землекопа. Зато вечером, возвращаясь с лопатой и мотыгой на плече в маленькую усадьбу, он знал, что навстречу ему спешит любящее существо.

Сначала мать и дочь порывались помочь ему в этой тяжелой, утомительной работе, но Михай деликатно отклонял все их попытки. Хлопочите лучше по хозяйству, а уж рыть землю — дело мужчины!

Выкопав канавы и спустив в них воду со всего острова, Тимар с гордостью оглядел результаты своей работы, словно это был единственный в своем роде подвиг, доброе дело, на которое можно сослаться, если придется вести разговор со своей совестью. В день открытия водоотводного канала на маленьком острове было настоящее торжество. Островитяне не знали престольных праздников, не отмечали воскресений. Праздничными считались у них лишь такие дни, когда всевышний посылал им радость. Не отличались они и чрезмерной словоохотливостью. То, что псалмопевец Давид с трудом уложил в сто пятьдесят своих псалмов, они умели выразить одним-единственным вздохом, а о любовных переживаниях, воспетых поэтами в бесчисленных лирических строфах, красноречивее всяких слов говорили их молчаливые взгляды. Они научились угадывать мысли друг друга по выражению лица, и зародившиеся в их душе чувства звучали чудесной гармонией.

Ноэми с каждым днем все больше восхищала Михая. У девушки была преданная, отзывчивая душа, покладистый нрав, чуждый капризов и причуд. Она ни на что не сетовала и не тревожилась за будущее, попросту была счастлива и поэтому способна осчастливить другого. А главное, никогда не приставала с докучными вопросами: «Что будет со мной, когда ты уедешь?.. Ты меня бросишь или возьмешь с собой?.. Даст ли тебе радость моя любовь?.. Какого ты вероисповедания? Будешь ли ты принадлежать только мне?.. Не имеет ли на тебя прав другая? Какое положение занимаешь ты в обществе? И что представляет собой общество, в котором ты живешь?..» Лишь один извечный вопрос читал он на ее лице и в ее глазах: «Любишь ли ты меня?» В глазах этих не отражалось даже тени беспокойства и сомнений.

Случалось, хозяйка дома Тереза говорила Тимару:

— Вы, наверное, запустили свои дела, засиделись тут у нас…

Но он всякий раз успокаивал ее, говоря, что о делах его радеет Янош Фабула.

После этих его слов Тереза украдкой взглядывала на Ноэми и при виде ее нежно-голубых глаз, которые, как подсолнечник к солнцу, всегда были обращены в сторону Тимара, со вздохом заключала:

— Ох, и любит же она его!

Для Тимара стало насущной потребностью день-деньской рыть канавы, забивать сваи, плести хворост для настила гатей. Тяжелая физическая работа помогала подавлять еще более тяжелую внутреннюю борьбу.