Председатель сдергивает со стола покрывало, и взору собравшихся предстают обличающие улики: окровавленный капот Атали, шкатулка с ядами, дневник.

Атали вскрикивает, как смертельно раненный хищник, и прячет лицо в ладони.

Когда она вновь открывает лицо, бледности ее как не бывало: щеки полыхают огненным румянцем.

Шею Атали украшает завязанная бантом широкая черная лента. Обеими руками она срывает бант и швыряет на пол, словно обнажая перед палачом свою прекрасную белую шею или давая простор рвущимся из сердца словам.

- Да, все правда! Это я пыталась убить тебя и жалею лишь об одном: что мне не удалось довести задуманное до конца! Ты сгубила мою жизнь, проклятая! Из-за тебя, бледная немочь, все мои муки и страдания! Да, я хотела убить тебя, таков мой долг перед судьбою. Не знать мне покоя ни в этой жизни, ни на том свете, покуда ты жива и счастлива! Видишь, сколько у меня яда? Его хватило бы для всех гостей на твоей свадьбе, но мне нужна была твоя кровь. Жаль, что ты не умерла, а я свою жажду утолила и теперь не боюсь смерти. Но прежде чем топор палача коснется меня, я нанесу тебе еще один удар, от которого тебе уже никогда не оправиться. Эту рану не исцелят нежнейшие супружеские объятия! Теперь моя очередь давать клятву. Услышь меня, Господи! К вам взываю, святые угодники и ангелы! Нечистая сила, служители сатаны, приспешники дьявола, не дайте солгать!

Обезумевшая женщина упала на колени и исступленно простерла руки над головой, призывая в свидетели все силы небесные и адские:

- Клянусь! Клянусь, что о потайном ходе знал кроме меня только один человек: Михай Тимар Леветинцский. Он исчез на другой день после того, как узнал от меня эту тайну. И если кто-то сейчас открыл тебе эту тайну, значит, Тимар не умер на следующий день. Значит, Михай Тимар Леветинцский жив, так что страшись и жди, твой первый муж еще вернется! Клянусь милостью господней, это святая правда: Тимар жив! А ты похоронила какого-нибудь вора, укравшего у Тимара одежду!.. Живи же с этой раной в сердце, если выживешь!

На вечное поселение.

За попытку отравления семерых человек и предумышленное покушение на убийство суд осудил Атали на смерть. Король милостиво заменил казнь пожизненным тюремным заключением.

Атали жива и поныне.

С тех пор минуло четыре десятилетия, и ей теперь, должно быть, лет шестьдесят семь.

Однако душою она не сломилась - молчаливая, жестокосердая, ничуть не раскаивающаяся в содеянном.

Когда ее товарки по воскресеньям отправляются в церковь, Атали запирают в одиночной камере, чтобы она своим богохульством не оскверняла благоговейные чувства верующих.

Поначалу ее принуждали ходить на богослужения, но, после того как она посреди прочувствованной проповеди закричала священнику: "Врешь!" - и плюнула на пол пред алтарем, ее оставили в покое.

За это время в стране не раз проходили широкие амнистии. Во дни всеобщих радостей народа сотням заключенных высочайшей милостью была дарована свобода, и лишь одну эту женщину тюремные надзиратели никогда не представляли на амнистирование.

Когда ее уговаривали подать на высочайшее имя покаянную просьбу о помиловании, она неизменно отвечала:

- Можете выпустить меня на волю, но, как только я освобожусь, я первым делом убью ее!

Она и теперь твердит то же самое, хотя соперницы ее давно уж нет в живых: бедную женщину после долгих лет страданий свел в могилу последний удар, нанесенный в самое сердце.

Счастье Тимеи навсегда было отравлено злой фразой: "Твой первый муж жив!" Хладным призраком стоял Тимар на ее пути к земным радостям, и поцелуи желанного супруга бессильны были утешить ее сердечную боль. Чувствую приближение смерти, она велела отвезти себя в Леветинц, чтобы не быть похороненной в том склепе, где под гербом Тимара покоится неведомо чей прах. В Леветнице она облюбовала себе укромный уголок под плакучей ивой на берегу Дуная - недалеко от того места, где на речном дне обрел свое последнее пристанище ее отец, Али Чорбаджи, и так близко к ничейному острову, словно ее влекло туда какое-то необъяснимое предчувствие... Ее надгробие и "блуждающая" скала острова находятся друг против друга.

Богатства, которые оставил ей Тимар, также не принесли удачи. От второго брака у Тимеи был единственный сын; расточительный по натуре, он промотал колоссальное состояние с такою же фантастической легкостью, с какою оно наживалось. Внук Тимеи уже вынужден был содержать себя лишь на то пособие, которое Тимар учредил для обнищавших родственников, оставив по себе единственное благое дело.

На месте комаромского особняка выстроен другой дом, гробница Леветинцских уничтожена при возведении оборонительных укреплений - не сохранилось и следа былой славы и богатства.


Ну, а что поделывают обитатели ничейного острова?

Никто.

Сорок лет минуло с тех пор, как Тимар исчез из Комарома. Я постигал азы грамматики, когда нас, школяров, торжественным строем вывели на похороны этого богатого господина, хотя впоследствии поговаривали, будто бы он не умер, а скрывается. В народе сильна была уверенность, что Тимар жив и рано или поздно объявится. Скорее всего уверенность эту породили угрозы Атали, однако же всеобщее мнение упорно придерживалось такое версии.

В памяти моей и поныне живо дивное лицо дамы, которую я по воскресеньям любовался с церковных хоров; она сидела на передней скамье у самого амвона. Красота ее поражала совершенством и удивительной кротостью.

Помню всеобщий ужас, охвативший горожан при страшной вести: на жизнь прекрасной дамы покушалась ее компаньонка. Событие это всколыхнуло Комаром.

Помню, как осужденную на смерть преступницу в открытой повозке везли к месту казни; ей должны отрубить голову - слышал я разговоры взрослых. Осужденная, в сером платье с черными лентами, сидела в повозке спиною к кучеру, напротив нее занял место священник с распятием в руках. Базарные торговки слали проклятья и плевали ей вслед, а она, с холодным безразличием глядя перед собой, не обращала внимания на суету вокруг.

Народ валом валил за повозкой, охочие до зрелищ ребятишки бежал гурьбой, чтобы не пропустить финальный момент кровавой драмы, когда прекрасная голова покатится с плеч. Я же украдкой подглядывал из окна, когда преступницу провезли мимо; сердце мое замирало от страха: вдруг да ее взгляд случайно упадет на меня!

Часом позже недовольно ропщущая толпа хлынула обратно. Редкого зрелища ее лишили: осужденная красавица взошла на эшафот, и тут ей была дарована королевская милость.

Рассказывали, что, когда был оглашен королевский указ, священник протянул преступнице крест для целования, однако злодейка и не подумала припасть к нему устами. Она с такой яростью вонзила зубы в священную реликвию, что на лике спасителя остались вмятины.

После этого я долгое время встречал по воскресеньям в церкви ту бледнолицую красавицу - только теперь уже с красной отметиной на лбу и с тоскою, растущей год от года.

О ней ходила разная молва; ребятишки, наслушавшись дома материнских рассказов, в школе передавали их друг другу.

Постепенно река времени вымыла из людской памяти всю эту историю...

Мой давний друг - натуралист, ботаник и энтомолог, известный не только у нас в стране, но и во всем ученом мире, часто рассказывал мне о необычных территориях на границе венгерских и турецких владений: поскольку они не принадлежат ни той, ни другой стороне, то не являются и частной собственностью. Для страстного естествоиспытателя там поистине заповедная Калифорния, где сочетаются редчайшие флора и фауна. Мой старый друг каждый год наведывается в эти нетронутые места, целыми неделями предаваясь излюбленному занятию.

Однажды осенью он уговорил меня поехать с ним: я ведь тоже любитель по этой части. Досугом я располагал, так что охотно вызвался сопровождать старика ученого в его путешествии к низовьям Дуная.

Он-то и привел меня на ничейный остров.

Мой друг впервые посетил эти места пятнадцать лет назад, когда они были еще не обжиты и освоение их только начиналось.

Теперь же, если не считать девственных зарослей камыша, по-прежнему скрывающих остров от посторонних глаз, здесь развилось поистине образцовое хозяйство.

Сам остров окружен дамбой, надежно защищающей его от паводков, и наряду с этим покрыт сетью оросительных каналов; механизм, приводимый в действие лошадьми, снабжает их водою.

Стоит попасть в этот райский уголок завзятому садоводу, и он с трудом уйдет отсюда: на фруктовых деревьях, на декоративных растениях, на полезных культурах - на всем лежит печать божьей благодати. Каждый клочок земли приносит пользу либо дарит наслаждение. Табак мускатного сорта, который здесь разводят, отличается необычайным ароматом и благодаря умелому возделыванию распродается нарасхват. Пасека с ее замысловатыми домиками и многоярусными постройками издали производит впечатление миниатюрного города для лилипутов. У леса выгорожен загон для домашней птицы редчайших пород; сердце любого птицевода преисполнилось бы зависти при виде великолепных кревкеров с хохолками на голове, белоснежных кокинхинок, демонической красоты годанов с раздвоенным гребешком, дымчатых экземпляров "принц Альберт", при виде серебристых индюков, золотистых и белых павлинов. В искусственном пруду плавают, гоняясь друг за дружкой, рябые утки, гуси, лебеди - тоже отборные экземпляры редчайших пород. На тучных лугах пасутся безрогие коровы, ангорские козы, черные ламы с длинной, блестящей шерстью.

По всем приметам чувствуется, что здесь живет господин, знакомый с роскошью.

Между тем у этого господина нет и гроша за душой. Деньгам на остров ход заказан.

Те, кто нуждается в здешних продуктах, знают, какие товары требуются обитателям острова, и провозят на обмен пшеницу, материю для одежды, крашеную пряжу, всевозможный инструмент.

Мой друг-ученый обычно поставляет на остров семена новых садовых культур и яйца домашней птицы - также новейших пород; а взамен получает экземпляры уникальных насекомых и засушенных растений, которые потом продает заграничным музеям и коллекционерам. Акция эта служит моему приятелю к немалой выгоде, и ничего предосудительного тут нет, так как наука не только страсть, но и средство к существованию.