Да будут благословенны сии брачные союзы!

Тимея твердо решила дать Атали в приданое ту сумму, какую предлагал ей Михай и какую она тогда отвергла.

Госпожа Зофия была чрезвычайно довольна таким пересечением жизненных путей. "Каждый нашел себе достойную пару". Она полагала, что все сладилось исключительно благодаря ее усилиям, и старалась где надо ослабить, а где надо затянуть узы.

Тимее превозносила майора до небес, а перед Атали всячески хулила.

Когда Атали приняла обручальное кольцо Яноша Фабулы - кольцо как кольцо, обычный металлический обруч, - госпожа Зофия заявила, что она такой красоты сроду не видывала.

И как уж только ни старалась она улестить Атали!

- Радуйся, дочка, какое счастье тебе привалило. Куда лучше партия, чем тот прощелыга, ни кола ни двора, одна ржавая сабля да ржавый циркуль. Голову даю на отсечение, что ему до сих пор из харчевни обеды в кредит носят. На мой вкус, господин Фабула и как мужчина его за пояс заткнет. А уж как он усы свои длинные подкрутит да облачится в ментик с серебряной цепью!.. Майор небось тоже рад бы подкрутить, ан -нечего! Я бы, например, озолоти меня, нипочем бы не могла поцеловать мужчину с голой рожей - ни усов, ни бороды, тьфу! Да и годов ему уже немало; наверно, думает, никто не замечает, как волосы у него с одного бока на другой зачесаны, чтобы лысину на макушке скрыть. А уж как чтут господина Фабулу в городе, как уважают! Всяк, кто ни пройдет, с ним раскланивается, даже священники перед ним шляпу снимают. Вице-куратор - шука сказать! Главным-то куратором был господин Леветинцский, так что они промеж собой рангами соотносились, как губернатор и вице-губернатор. Хотя господин Фабула и не дворянского звания, зато "один из шестидесяти", и стоит ему пальцем шевельнуть, будет избран в "камергеры", а ты станешь госпожой "камергершей". Будут тебя величать "почтенной госпожой", как меня когда-то.

"Один из шестидесяти" и "камергер" в ту пору считались в Комароме важными чинами: первый являлся членом внешнего совета, второй был полномочным комендантом над всеми волами и лошадьми.

И Атали позволяла убаюкивать себя столь неуклюжими утешениями. С тех пор как господин Качука стал бывать в доме, она настолько сумела подавить свою натуру, что даже с матерью обращалась приветливо. По вечерам готовила ей чай, сдобренный изрядным количеством рома, и Атали потрафляла ее вкусу. С челядью она тоже была очень мила, тоже потчевала чаем, каковой у лакея, кучера и привратника набирал такую крепость, что переходил в категорию пунша. Слуги - и в первую очередь госпожа Зофия - только и делали, что расхваливали достоинства Атали.

Госпожа Зофия и этой перемене в дочери отыскала причину. Уж таково свойство холопской натуры: если домашние угождают ей, платить за добро подозрительностью и непременно доискиваться причины.

"Дочка-то моя сейчас ко мне ластится, чтобы потом, как замуж выйдет, и я к ней переселилась: сама-то она к хозяйству неприучена, простой мучной заправки и то приготовить не сумеет. Вот и стала я теперь "мама, милая", вот и подают мне чай на подносе что ни вечер. Меня не проведешь, уж я-то хорошо знаю, что у моей дочки на сердце!".

...Вскоре она узнает это еще лучше.

Свою покорность по отношению к Тимее и майору Атали довела и вовсе до холопского подобострастия. Ни выражением лица, ни поведением не выдавала она своих былых притязаний. Кода появлялся майор, она с улыбкой открывала ему дверь, любезно провожала к Тимее, участвовала в общем разговоре, а если выходила из комнаты, то было слышно, как она по соседству весело напевает.

Усвоенную ею подобострастную манеру она развила до сценического совершенства. Однажды Тимея предложила ей сыграть в четыре руки, в ответ на что Атали с наивной стыдливостью заметила - так, чтобы слышал майор, - что она уже забыла, как это делается; единственный музыкальный инструмент, на котором она играет, это "Hackbrett"17, но не на цимбалах, а на доске для рубки колбасного фарша. После перемены в своей жизни Атали играла на фортепиано, лишь когда никто не слышал.

Все были уверены, что она готовится стать достойной супругой господина Фабулы.

Лишь господина Качуку ей было не провести. Он способен был прозреть все темные глубины души Атали. Он знал, что сам он в должниках у Атали, и знал, какие счеты у Атали с Тимеей.

Такие долги судьба прощать не привыкла.

Прекрасная, белолицая женщина, неужели тебе никогда не приходило в голову, что, прежде чем ты попала в этот дом, другая барышня была здесь госпожою: богатая, блестящая невеста, окруженная любовью мужчин и завистью женщин? Не догадывалась ты, что с тех пор, как тебя прибило к этому берегу, для нее началась злая доля: она стала нищей, всеми осмеиваемой и презираемой, отвернутой любимым женихом?

Не твоя вина, что так случилось, но ведь случилось-то из-за тебя; ты принесла с собою этот злой рок. Он неотделим от твоего белого лица, от твоих слившихся в поцелуе черных бровей; тонет судно и рушится дом, стоит тебе туда войти. Ты не виновата в этом, но ты несешь фатум с собой. Гибнет тот, кто преследует тебя, и гибнет тот, кто спасает. Не ты причина тому, что тебя так любят, и не ты причина тому, что тебя так ненавидят; но ты вызываешь и любовь, и ненависть...

И ты осмеливаешься спать под одной крышей с Атали! Под "этой" крышей!

Неужели не содрогаешься ты всем своим существом, когда она улыбается тебе в лицо? Неужели кровь не стынет у тебя в жилах, когда она склоняется поцеловать тебе руку? Когда она зашнуровывает тебе ботинки, неужели ты не чувствуешь, как змеи обвивают твои ноги холодными кольцами? Когда она наполняет твой бокал, неужели тебе не приходит в голову проверить, что там на дне?

Но нет, Тимея лишена подозрительности. Ведь сама она так добра. С Атали обращается как с родной сестрою. Приготовила ей сто тысяч форинтов в приданое, как хотел сделать Михай, и Атали об этом сказала, что желает, мол, упрочить ее счастье. Она думает, будто можно выплатить деньгами стоимость утраченного жениха. Да и что ей остается думать? Ведь Атали сама, по своей воле, отреклась от него. Когда Тимар предложил ей денег в приданое, она заявила: "Мне этот человек ни на этом, ни на том свете больше не нужен!" Тимея не знает о том, что Атали втайне посетила своего сбежавшего жениха и была выставлена за порог ни с чем. Тимея не знает также, что мужчину, какого женщина ненавидит, она еще меньше пожелает уступить другой, нежели того, кого любит. Ведь женская ненависть - та же любовь, только обращенная в яд; но и тогда она продолжает оставаться любовью.

Зато господин Качука прекрасно помнит то ночное свидание, а потому страшится за Тимею и не решается ей об этом сказать.

Всего лишь день оставался до летнего дня Жужанны. Тимея все это время по частям снимала с себя траур, словно ей было бы неприятно избавиться от него разом, словно она хотела постепенно приучить себя к радости. Сперва она позволила себе оживить черное платье белыми кружевными оборками; затем черный цвет сменился пепельно-серым, шерстяная материя - шелковой; вскоре в серый цвет вплелись белые клетки, и под конец от траура по Михаю Тимару Леветинцскому не осталось ничего, кроме черного кружевного чепца.

В день Жужанны и этой последней детали гардероба надлежит перекочевать к прочим реликвиям. Красивый новый чепец из дорогих кружев валансьен уже доставлен на дом, надобно только его примерить.

Какое-то роковое тщеславие надоумило Тимею обождать с примеркой нового чепца до прихода майора. Ведь белый кружевной чепец для молодой вдовы то же самое, что для девицы - свадебный венок.

Майор в тот день долго заставил себя ждать. На то у него была причина: запаздывал выписанный из Вены букет белых роз. В этом году это был уже второй именинный букет. Ведь теперь ему дозволено поздравлять Тимею и в день Жужанны.

Накануне дня именин Тимею завалили письмами и записками. У нее пропасть знакомых в округе и отделенных местах: официальных и добровольных почитателей. Ни одного из этих писем Тимея не вскрывает сейчас, они грудой копятся в серебряной корзиночке на столе.

На многих конвертах адрес надписан детским почерком. У Тимеи в городе и окрестностях сто двадцать четыре крестника и крестницы, и каждый из них прислал поздравление. Обычно ее забавляли и умиляли эти трогательные, наивные послания. Но сейчас все ее мысли были заняты тем поздравлением, которое запаздывало.

- Взгляни, какое странное письмо! - говорит Атали, беря в руки одно из только что полученных посланий. - Вместо герба на печати - какой-то золотистый жучок.

- И какими странными чернилами написан адрес, - отзывается Тимея. - Положи вместе с остальными, завтра прочтем.

А ведь что-то внутри подсказывает Тимее, что это письмо лучше бы не откладывать на завтра!

Это письмо маленького Доди. Его бросили к остальным.

Но тут прибывает майор, и все сто двадцать четыре поздравления мигом забыты. Тимея спешит ему навстречу.

Пожалуй, в этой самой зале счастливый жених девять лет назад вручал пышный букет огненно-алых роз другой невесте.

Она сейчас тоже присутствует здесь.

И пожалуй, там же, где сейчас, стояло и большое трюмо, в котором Атали еще раз оглядела себя, чтобы убедиться, хорошо ли сидит на ней свадебный наряд.

Тимея, приняв от майора роскошный букет белых роз, ставит его в дорогую вазу севрского фарфора и шепчет ему:

- А сейчас я подарю вам кое-что такое, что никогда не будет вашим, а только моим, и все же будет принадлежать вам.

Очаровательный сюрприз извлекается из коробки: новый чепец.

- Ах, какая прелесть! - восторгается майор, беря чепец в руки.

- Хотите, примерю?

У майора язык прилип к гортани: он смотрел на Атали. Тимея в порыве ребяческого веселья подошла к зеркалу и сняла с себя траурный чепец; тут лицо ее омрачилось, она поднесла к губам траурные кружева, тихо поцеловала, пошептав: "Бедный мой Михай!..".

И с этими словами отложила в сторону последний символ своего вдовства.