Тимея смотрела на его с невыразимой болью, во взгляде ее заключался и ответ: "Сам видишь и все же спрашиваешь?".

- Вас окружают роскошь, богатство, слава, - дерзко продолжал майор. - Но если то, о чем, клянусь честью, я никого не спрашивал, а, против воли своей услышав, заявил "лжешь!" и вызвал клеветника на дуэль... если правда, что вы страдаете, что вы несчастны, я не был бы мужчиной, когда бы не нашел в себе мужества сказать вам: "Сударыня, есть а свете еще один человек, который так же страдает и так же несчастен, как и вы. Отриньте это злосчастное богатство и положите конец страданиям обоих. Ведь за эти страдания их виновнику не будет прощения, даже когда он предстанет перед лицом Господа. Разведитесь с мужем, сударыня!".

Тимея, прижав к груди руки, возвела очи горе, словно страстотерпица, идущая на муки. Вся боль ее исстрадавшегося сердца вновь всколыхнулась в этот миг.

Тимар при виде этого страдальческого лица отвернулся от предательской щели и сердцах стукнул себя кулаком по лбу.

Несколько минут он стоял недвижно, ничего не видя и не слыша.

Когда мучительное любопытство вновь заставило его приникнуть к яркому "глазку" он не увидел великомученицы: лицо Тимеи вновь было спокойно.

- Сударь, - мягким, ласковым тоном обратилась она к майору, - я выслушала вас до конца, и это лучшее доказательство моего уважения к вам. Не лишайте меня этого чувства и больше никогда не задавайте мне подобных вопросов. Призываю в свидетели целый свет: слышал ли кто-нибудь от меня хоть слово жалобы, видел ли хоть одну мою слезу? Да и на кого мне жаловаться - на мужа, добрейшего, благороднейшего человека на земле? Он спас меня от смерти; трижды опускался в подводные глубины, сам был на волосок от гибели, стараясь спасти чужую, незнакомую девочку. Он взял под защиту юную глупышку, над которой издевались все, кому вздумается. Ради меня он изо дня в день наведывался в дом своего смертельного врага, опекал и оберегал меня. Когда я осталась без гроша в кармане и без крыши над головой, он не погнушался предложить нищей служанке руку и сердце, сделал меня хозяйкой в доме и владелицей всех своих богатств. И, предлагая руку, он делал это всерьез, а не для того, чтобы позабавиться надо мною.

С этими словами Тимея поспешила к гардеробу и порывисто распахнула дверцу.

- Взгляните сюда, сударь! - обратилась она к майору, развернув шлейф висящего в шкафу вышитого платья. - Узнаете? Да, это свадебное платье, которое я когда-то вышивала. Вы долгие недели смотрели, как я просиживала за работой. Здесь что ни стежок - то погребенная мечта, и весь этот свадебный наряд для меня грустное воспоминание. Ведь меня уверили, будто я готовлю его для себя, а когда работа была закончена, сказали: "Снимай, это платье предназначено другой невесте!" Ах, сударь, тот удар поразил меня в самое сердце! Все эти годы я живу с незаживающей раной. И теперь мне предложено развестись с замечательным, благороднейшим человеком, который не делал попыток обмануть и обольстить меня, но, напротив, когда другой смял, растоптал мою душу, да так и оставил меня поверженной, он помог мне подняться, обласкал меня и все эти годы с поистине ангельским терпением старался излечить мой смертельный недуг и делил со мною мои страдания. Я должна развестись с человеком, которому некого любить, кроме меня? Ведь я у него одна в целом свете, единственное существо, привязывающее его к жизни, единственное родное лицо, при виде которого рассеивается его грусть. Я должна развестись с человеком, которого все любят и уважают? Я должна заявить ему, что ненавижу его, - именно я, обязанная ему всем своим благополучием и принесшая ему в приданое лишь разбитое сердце?

Сраженный этой страстной отповедью, майор спрятал лицо в ладонях. А свидетель бурного объяснения, укрывшись за спиной святого Георгия, чувствовал себя ничуть не лучше змия, пронзенного копьем архангела. И дабы усугубить его мучения, копье извлекли из раны.

- Знайте, сударь, - продолжала Тимея с достоинством, полным неотразимого обаяния, - я не оставила бы Тимара даже в том случае, если бы он оказался вовсе не тем человеком, каким знают его люди. Будь он банкротом, будь он нищим, я и подавно не бросила бы его в беде. Коснись позор его имени, я все равно не отрекусь от него, буду делить с мужем бесчестье, как делила с ним славу. Если все отвернутся от него с презрением, я и тогда до конца дней своих не перестану его уважать. Если он вынужден будет скитаться, я последую за ним, если заделается разбойником, я вместе с ним поселюсь в лесу. Если решит покончить с собой, я тоже покончу счеты с жизнью...

Что за чудеса? Похоже, змий на мозаичной картине плачет!

А Тимея все говорила.

- И последнее. Даже если бы я узнала, сударь, что моему женскому самолюбию нанесена горчайшая обида, что муж изменил мне, что он полюбил другую, я бы сказала: "Благослови Господь женщину, давшую ему счастье, которого я лишила его!" - и не развелась бы с ним. Я не сделала бы этого, даже если бы он сам пожелал развестись со мной. Я не расстанусь с ним никогда, ибо прекрасно сознаю свой долг перед супружеским обетом, перед собственной совестью.

Ее слова исторгли рыдания и у майора.

Тимея помолчала, стараясь совладать с собою, и тихим, кротким голосом продолжила:

- А теперь прошу вас навеки оставить меня в покое. Удар, что вы нанесли мне прежде, искуплен дуэльным сабельным ударом, поэтому я и сохраню на память эту сломанную саблю. Всякий раз, глядя на нее, я буду думать о вас как о человеке благородной души, и эта мысль исцелит меня. Ваши многолетние старания избежать встреч и разговоров со мной и серьезность повода, заставившего вас обратиться ко мне, оправдывают наше сегодняшнее, и последнее, свидание.

За мозаичной картиной словно бы послышались удаляющиеся шаги.

Едва Тимар выскочил из тайника на галерею, путь ему преградила какая-то темная фигура. Тень во мраке, фантом или злой дух?

- Что там произошло? - послышался голос Атали.

Тимар, схватив ее за плечи, прижал к стене и выдохнул ей в лицо:

- Будь ты проклята! Будь проклят этот дом, будь проклят во прахе тот, кто его построил!

И он, как безумный, сбежал вниз по лестнице.

Дверь из покоев Тимеи отворилась, и на фоне освещенного дверного проема возникла фигура уходящего визитера. Тимея позвонила. Послышался визгливый голос госпожи Зофии, не щадящей ругательств в адрес того, кто задул фонарь на лестнице. Затем, принеся свечу, она посветила майору, пока тот спускался вниз. Атали прижалась к стене у дверцы тайника, и, когда все ушли и на галерее вновь воцарилась темнота, она еще долго стояла там, беззвучно произнося какие-то слова. Губы ее молча шевелись, широко раскрытые глаза беспокойно блуждали, стиснутые зубы скрипели, и яростно сжатые кулаки грозили кому-то во мраке.

Кто знает, какие слова слетали с ее губ?

Первая неудача.

Бежать, но куда? - в этом весь вопрос.

Городские часы пробили десять, значит, уже опущен шлагбаум перед мостом, ведущим через узкий рукав Дуная на остров, откуда затем можно было бы перебраться по льду через широкий рукав реки. Теперь из города не выйти иначе, как наделав переполоха среди сборщиков подати на мосту и стражников на берегу, которым городской полицией строго-настрого заказано с восьми вечера и до семи утра пропускать на ледовую переправу кого бы то ни было, хотя бы самого папу римского.

Правда, может статься и так: где не помогут буллы церковного владыки, там выручат банкноты из бумажника господина Леветинцского. Зато на другой день по всему городу разойдется слух, что "золотой человек" на ночь глядя, в одиночестве и с превеликой поспешностью бежал из города, не убоявшись рискованной переправы по льду. Найдется ли лучшее подтверждение для небылиц, из-за которых состоялась нашумевшая дуэль? Тогда уж все в один голос скажут: не иначе как Тимар сбежал в Америку! И до Тимеи дойдут эти слухи.

Тимея! Как трудно убежать от этого имени! Оно повсюду преследует его.

Не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в дом на улице Рац и там дождаться рассвета.

Тимару предстояла томительная ночь.

Потихоньку, как вор, открывал он двери на пути к своей собственной комнате. Прочие обитатели дома в эту пору спят.

Проникнув в комнату, Тимар не стал зажигать свечу. Он лег на диван, и в темноте его вновь обступили кошмарные видения.

Как вспыхнуло румянцем алебастровое лицо! Выходит, подо льдом все же теплится жизнь, недоставало лишь солнца, чтобы ее пробудить. Брак для Тимеи - извечная полярная зима. И не выбраться из этого злосчастного ледового плена. Жена неколебимо верна ему.

Да и соперник оказался верным другом, способным сломать саблю о голову наглеца, посмевшего оклеветать супруга обожаемой женщины. Нельзя не преклоняться перед подобной верностью долгу. Вот ведь как низко пал Тимар: даже этот человек, которого он ненавидел как счастливого соперника и презирал как жалкого неудачника, вынужденного подбирать крохи со стола интендантских афер, даже он превзошел Тимара благородством характера. Он возвысился, оставаясь самим собой, - лишь Тимар падал все ниже и ниже.

А Тимея любит этого человека, и оба они несчастны.

Несчастны по той причине, что Тимар - "золотой человек". Из него сотворили кумира те, кто не любит его. Никому не приходит в голову обмануть, обокрасть, унизить его, отбить хоть осколок от алмаза его честности, напротив: ее оберегают как реликвию.

И попробуй тут кто сказать им: все это неправда!

С каким жаром супруга превозносила его до небес!

"Из служанки он сделал меня госпожою".

Неправда! Ты и была госпожою, а слугою был он. В господа он выбился благодаря твоему состоянию и лишь вернул тебе то, что и так принадлежало тебе по праву.

"У него никого нет, кроме меня! Я для него единственное родное существо, при виде которого рассеивается его грусть".

И это неправда! Есть у него и любовь, и счастье, лелеемые в заповедном уголке земли, где он в нарушение супружеского обета изменяет тебе, глумясь над твоей верностью.