Михай стоял понурясь. Это обстоятельство рушило все его мечты. Он видел, что здоровье Терезы подорвано. По лицу ее он замечал, как старается она побороть неумолимую болезнь, которая наносит человеку удар именно там, где тело теснее всего соприкасается с душою, - в сердце. С ужасом думал он о том, что станет с Ноэми, если Тереза вдруг умрет.

Разве сможет он тогда, по своему обыкновению, оставлять на долгие зимние месяцы слабую женщину одну с малым ребенком?

Кто тогда их ободрит, защитит, кто им поможет?

Михай всегда отгонял от себя эту мысль, но сейчас она подступила к нему вплотную; больше от нее не отмахнешься.

Тереза сказала правду. В тот же день на остров приехала знакомая торговка фруктами, и Тереза, отмеряя ей корзиной персики, вдруг упала без памяти.

Ее удалось привести в чувство. Через два дня торговка явилась снова. Тереза решила превозмочь себя и вновь потеряла сознание. Торговка расстроено запричитала.

Когда эта женщина через несколько дней в третий раз приехала за фруктами, Михай и Ноэми не выпустили Терезу из дома и сами отмерили фрукты.

На прощание торговка заметила, что ежели бедная хозяйка занемогла так сильно, то надо бы ей исповедаться.

Михай глубоко задумался над словами Терезы.

Для него Тереза была не только матерью Ноэми и единственной опорой семьи в его отсутствие. Это женщина большой души; судьбе угодно было избрать ее, как был избран Иов, дабы испытать ее тысячей земных напастей; однако душа ее не сломилась под бременем страданий, не поддалась сомнениям, не позволила унизить себя. Тереза молча терпела и трудилась.

Ее жизнь, равно как и ее смерть, свидетельствуют о ее делах и страданиях.

Тимар пришел к мысли, что судьба, возможно, для того и свела его с этой женщиной, чтобы через него вознаградить ее за все муки. А еще он подумал, что уйма промахов, грехов и терзаний, в людском обществе надежно погребенная под пирамидой блистательной лжи, на этом островке найдет свое искупление: все, что совершил он в жизни своей истинно доброго и справедливого, сосредоточено здесь, на этом крошечном клочке земли.

Молчаливо снося боль, Тереза таяла на глазах, а в душе Михая все сильнее звучал обличительный голос, внушая ему, что после смерти этой женщины на его долю выпадает великое наследство: тяготы, какие несла на своих плечах Тереза, и душевная сила, помогавшая ей не сломится под их бременем.

Ноэми все еще не знала, что мать смертельно больна. Обмороки Терезы приписывали жаре. Тереза объяснила дочери, что это нередко бывает с женщинами в преддверии пожилого возраста.

Тимар же стал относиться к Терезе еще заботливее. Не подпускал ее к работе, охранял ее покой, старался унять болтовню ребенка, хотя Тереза по-прежнему не могла уснуть.

Так прошло лето, теплые дни, казалось, принесли больной облегчение, однако это была всего лишь видимость; с наступлением осени обмороки участились, и знакомая торговка не переставала вздыхать, что самое бы время исповедаться и причаститься.


Как-то раз они вчетвером обедали в ближней комнате, когда Альмира своим лаем возвестила о приближении чуждого. Тереза, выглянув в окно, испуганно бросила Тимару: "Ступай скорее в ту комнату, не надо, чтобы он тебя здесь видел!".

Тимар, тоже бросив взгляд в окошко, согласился, что с этим незваным гостем ему и вправду лучше не встречаться, поскольку это был не кто иной, как господин Шандорович собственной персоной. Его преподобие тотчас же опознает в нем господина Леветинцского, а вслед за тем вскроется немало любопытных обстоятельств.

- Побыстрее уберите стол и оставьте меня одну! - распорядилась Тереза, вынудив подняться Ноэми и Доди. К ней словно разом вернулись силы; она проворнее всех помогала задвинуть стол в дальнюю комнату, так что когда священник постучал, Тереза находилась в комнате одна. Кровать свою она придвинула к двери в дальнюю комнату и села на край постели; тем самым вход туда был надежно закрыт.

Борода у святого отца отросла длиннее, в ней густо пробивалась седина; однако на щеках по-прежнему играл румянец и во всем его облике чувствовалась самсанова сила.

Служка и ризничий, сопровождавшие священника, в дом не вошли, а остались у веранды, сведя дружбу с Альмирой. Его преподобие вошел в комнату, простерев руку вперед, дабы желающие могли приложиться к ней. Тереза, разумеется, не воспользовалась представившимся случаем, что не прибавило гостю кротости.

- Неужто не узнаешь меня, грешница?

- Как не узнать? Узнаю, сударь, и про грехи свои помню. Что привело тебя сюда?

- Язык у тебя, старая карга, как помело! От бога отвернулась, во грехе погрязла, и ты еще спрашиваешь, что меня привело сюда? Видно, ты и впрямь меня не признала.

- Признала, признала, сударь. Ты и есть то священник, что отказался хоронить моего мужа.

- Да, отказал, потому как умер он не по-христиански, без исповеди и без отпущения грехов. Зарыли его, как собаку, и поделом. Если не желаешь себе собачьей смерти, покайся в своих грехах, пока не поздно, а то ведь на ладан дышишь. Благочестивые прихожанки известили меня о том, что ты при смерти, и Христом богом умоляли приехать сюда и дать тебе отпущение. Так что их благодари.

- Говори потише, сударь. В соседней комнате находится моя дочь; не надо ее расстраивать.

- Ах, дочь? И кроме нее, еще мужчина и ребенок?

- Верно.

- И мужчина этот - супруг твоей дочери?

- Да!

- Кто соединил их узами брака?

- Тот, кто соединил Адама и Еву, - Господь бог.

- Ты, женщина, в уме повредилась. Это был один-единственный случай на свете, когда не существовало ни священников, ни алтарей. Теперь все так просто не делается, на все есть закон.

- Знаю. Этот закон загнал меня сюда, на пустынный остров, но здесь он не властен.

- Выходит, ты еретичка?

- Живу в мире и умру с миром.

- И свою единственную дочь ты учила жить в скверне?

- Что есть скверна?

- Что есть скверна? Это презрение со стороны всех честных людей.

- Мне от этого ни жарко ни холодно.

- Бесчувственное отродье! Выходит, тебе причиняет страдания лишь телесная боль, а о спасении души ты даже не помышляешь? Я тщусь указать тебе путь в царствие небесное, а ты по своей воле метишь в ад? Веруешь ли в воскресение из мертвых? Веруешь ли в райскую жизнь?

- Не верую. Да и не желаю для себя ни райской жизни, ни воскрешения. Нет у меня желания снова длить тяготы дней. Хочу покоится под землею, под листвою дерев. Обращусь в прах, и древесные корни впитают мои соки, вот и превращусь я в зеленый листок. Иной жизни я себе не желаю. Хочу жить жизнью дерева, которое я сама же и посадила. И не верую в бога безжалостного, кто заставляет страдать и за порогом жизни. Мой бог милосерд, он дает упокоение в смерти и травам, и деревьям, и человеку.

- Только не таким закоснелым в грехе, как ты. Гореть тебе в аду, быть тебе в когтях дьявола!

- Покажи мне в Священном писании место, где говорится, что Господь бог сотворил ад и дьявола, тогда поверю.

- Ах ты, богохульница, выжечь бы тебе язык каленым железом! Так ты и от дьявола хочешь отречься?

- Воистину отрекаюсь. От начала мира не творил Господь нечистую силу, это вы сотворили дьявола, чтобы людей пугать. Только и дьявол-то у вас неудачный получился: с двумя рогами да с раздвоенным копытом. Такие звери травою питаются, а людей не едят.

- Господи, не введи во искушение! Сей миг разверзнется земля под нами и поглотит богохульницу, как Дафна и Авирона. Такой вере ты научаешь и ребенка?

- Ребенка научает тот, кто признал его своим сыном.

- Кто же это?

- Тот, кого ребенок называет отцом.

- И как же зовут этого человека?

- Михай.

- А фамилия?

- Фамилии я у него никогда не спрашивала.

- Даже фамилией не поинтересовалась? Что же тогда ты о нем знаешь?

- Знаю, что он человек честный и любит Ноэми.

- Но кто же он? Из господ или из простых? Ремесленник, корабельщик, а может, контрабандист?

- Бедный человек, нам под стать.

- Ну, а кроме того? Я ведь не просто так у тебя допытываюсь, мне должно знать, какой он веры: папист, кальвинист, лютеранин? Сектант, униат, православный или иудей?

- Меня это ничуть не заботило.

- Блюдешь ли посты?

- Было, что два года кряду мяса в рот не брала, потому как его не было.

- Ну а кто крестил ребенка?

- Господь бог. Дождь небесный кропил, и радуга склонилась к дитяти.

- Ах вы, нехристи!

- Нехристи? - с горечью переспросила Тереза. - Но отчего же? Ведь мы не язычники н и не богоотступники. На этом острове ты не сыщешь даже золотого тельца, кому поклоняются все на свете. Небось и ты не прочь поклониться двуглавому орлу, лишь бы он был отчеканен на звонкой монете? Разве не говорят люди: "Слава богу", когда к ним богатство привалит, а как денежки вышли, так: "Нет бога"?

- Креста на тебе нету, ведьма злоязыкая! Над святынями богохульствуешь?

- Я говорю от чистого сердца. Господь обрушил на меня самые жестокие кары: изведав беззаботное счастье, я впала в крайнюю нужду; в одночасье сделалась вдовою и нищей. Но я не отреклась от Бога, не отвергла его дар - жизнь человеческую. Я ушла в пустыню, здесь я взыскала Бога и обрела. Мой Бог не требует пышных молебствий, песнопений, жертвоприношений, изукрашенных храмов и колокольного звона; ему достаточно, если сердцем чтишь его заповеди. Мое благочестие не в том, чтобы четки перебирать, а в том, чтобы трудом славить Господа. Я осталась без ничего, люди обобрали меня дочиста, и все же я не предалась земле, наложив на себя руки, а, напротив, ничью землю превратила в цветущий сад. Люди меня обманули, ограбили, подвергли осмеянию; власти меня ободрали как липку, добрые друзья утянули последнее, а духовные пастыри глумились над моим горем. И все же я не озлобилась. Живу на пустынном острове, какого только люда здесь не перебывало, а я кормлю, лечу, обихаживаю всякого, кто ни придет к моему порогу, и круглый год сплю без замков и запоров, потому что не боюсь людского зла. Разве нехристи такие бывают?