Мор Йокаи - Золотой человек

Он постучал в окошко.

- Тереза, это я!

Хозяйка тотчас же вышла из домика.

- Вы теперь одна, Тереза? - спросил Тимар.

- Одна.

- Ноэми ушла к Доди?

- Нет. Это Доди пришел к Ноэми.

Тимар недоуменно посмотрел на Терезу.

Женщина взяла его за руку и с лукавой серьезностью повела за дом, куда выходило окно другой комнаты.

В этой комнате тоже было светло: там горел ночник.

Тимар заглянул в окошко и увидел лежащую в белой постели Ноэми; одной рукой она прижимала к груди золотоголового ангелочка.

- Кто это? - спросил Тимар, невольно понизив до шепота готовый сорваться вскрик.

Тереза мягко улыбнулась.

- Разве сами не видите? Маленький Доди. Он отпросился у Господа и вернулся к нам обратно, сказал, что здесь лучше, чем на небесах. "У тебя и так много ангелочков, - сказал он Господу, - отпусти меня к тем, у кого я был один-разъединственный". И Господь отпустил его.

- Каким образом?

- Хм... старая история. Жена бедного контрабандиста умерла, младенец остался сиротой, и мы взяли его к себе. Вы не против?

Тимар дрожал всем телом, как в лихорадке.

- Не будите их до утра! - сказала Тереза. - Ребенку не на пользу, если прерывают его сон; в детской жизни немало своих тайн. Потерпите немного, ладно?

Тимар, не говоря ни слова, скинул шапку, снял плащ и верхнее платье, оставшись в одной рубашек, засучил рукава. Тереза решила, что он повредился в уме. Но нет, еще никогда рассудок его не был так ясен! Бегом направился он к недостроенному дому, сорвал с двери и окон рогожу и вошел в свою столярную мастерскую; зажав в тиски доску недоделанной двери, он взял рубанок и принялся за работу.

Над островом занималась заря.

Ноэми снилось, будто кто-то трудится в недостроенном доме; рубанок снимает с твердого древа звонкую стружку, а когда инструмента смолкает, раздается веселый голос невидимого работника: "Моей любушки избушку на дворец не променяю!".

И когда она открыла глаза, перекличка рубанка и песни не смолкла.

Тимару удалось обокрасть всех и вся.

Он похитил у Тимеи отцовские миллионы, похитил ее сердечный идеал, а под конец присвоил себе ее супружескую верность.

Он похитил у Ноэми ее любовь и нежность, безраздельно овладел ее душой и телом.

Он похитил доверие Терезы, последнюю веру ее разочарованного сердца и человеческую порядочность, отнял у нее ничейный остров, чтобы затем вернуть ей, тем самым незаконно присвоив ее благодарность.

Он лишил Тодора Кристяна всего Старого Света, хитроумным способом спровадив его за океан.

Он лишил Атали отца, матери, жениха, собственного дома, всех земных и небесных благ.

Он лишил Качуку надежды на счастливую жизнь.

Уважение окружающих, благодарные слезы бедняков и сирот, королевская награда - все это незаслуженно присвоено им. Даже солидарность контрабандистов и мелких жуликов и та добыта обманом.

Он обманул самого Господа бога, похитив ангела небесного.

Собственная душа и та более не принадлежала ему: он прозаложил ее луне и опять обманул, не дав обещанное.

Уже был под рукою яд - средство переправы в звездные сферы, заранее ликовало сонмище дьяволов, готовясь вонзить когти в свою жертву. Но он обхитрил и самого дьявола, пощадив себя, хотя собирался убить.

Он стяжал себе райский сад на земле, где украдкой срывал запретные плоды за спиной архангела-хранителя; в этом райском уголке он перехитрил всех, кто олицетворяет человеческие законы: священнослужителя, короля, судью, военачальника, налогового инспектора, полицейского. Всех он обвел вокруг пальца.

И все сходило ему с рук.

Но доколе удача будет сопутствовать ему?

Всех ему удалось обмануть, кроме одного человека: самого себя.

Лицо его светилось улыбкой, а в душе навсегда воцарилась печаль.

Уж он-то знал себе настоящую цену, и все-таки поступки свои соразмерял с тем выдуманным человеком, каким казался со стороны.

Но ведь это невозможно.

Несметные богатства, всеобщее уважение, счастливая любовь - если бы хоть одно из этих земных благ досталось ему праведным путем! Основу его характера, его естественную духовную атмосферу составляли искренность, честность, любовь к ближним, взыскательность, самопожертвование, однако жизненные соблазны, противу которых слаб человек, увлекли его на совершенно иной путь. И в результате он превратился в человека, которого все любят, все уважают и лишь он сам ненавидит и справедливо обвиняет себя.

Вдобавок ко всему со времени его последней болезни судьба наградила его железным здоровьем, все шло ему на пользу. Вместо того чтобы постареть, он помолодел.

Вот уже которое лето подряд Тимар был занят физическим трудом. Он завершил столярные работы в домике, поставленном в прошлом году, дело было за токарной отделкой и художественной резьбой. Ему удалось обхитрить даже муз, похитив у них творческие способности. Истинным наслаждением было любоваться домом, который под умелыми руками Тимара превращался в подлинное произведение искусства. В Тимаре пропал прирожденный художник.

Колонны, поддерживавшие крыльцо домика, были все резные: одна изображала двух сплетшихся змей, головы которых служили капителью; другая являла собою увитый лианами пальмовый ствол; третью образовывало переплетение виноградных лоз, где из-под листьев выглядывали ящерицы и белки, а четвертой колонной служил пучок тростинка, гордо возносящего метелки своих соцветий.

Внутренняя обшивка стен, изукрашенная сложной мозаикой, могла быть причислена к непревзойденным образцам художественной резьбы, столы и стулья отличались художественной компоновкой деталей, белокипенный граб и испещренных узорами выплывок, послуживший материалом для гардероба, и часового футляра, призваны были выгодно оттенить темно-коричневый фон орехового дерева. Изящный, с интарсиями, балдахин над кроватью свидетельствовал о художественном вкусе мастера. Двери и она тоже открывались по-особому, не как в обычных домах: задвинутые вбок или поднятые кверху, они исчезали в стене; все хитроумные запоры-задвижки были также сработаны из дерева. Тимар загодя объявил, что в доме не будет ни одной детали, ни единого клина, сделанных не его руками, и правда, железа тут было не сыскать. Тимару хотелось все смастерить собственными силами и из подручных материалов, которыми был богат остров. Задержка вышла лишь с окнами - чем заменить стекло? Поначалу Тимар затянул рамы москитной стекой, но тогда дом становился пригодным лишь для летнего пользования, да и дождь захлестывал внутрь, если не закрывать ставни. Он попробовал было на манер эскимосов заменить стекло пленкой пузыря, но это не вязалось с общей роскошью отделки. Тимар продолжал поиски до тех пор, пока на одном из склонов "блуждающей" скалы не обнаружил пласт слюды, именуемой кошачьим серебром или мариинским стеклом. С превеликим тщанием он высвободил нежный прозрачный минерал из каменной породы, расщепил его на тончайшие пластинки, а затем, соорудив из узеньких планок некое подобие решетки, заполнил ее промежутки этим ниспосланным свыше стеклом. Труд поистине рабски, однако у могущественного, богатого негоцианта достало на него терпения.

Зато вот уж было радости, когда он смог ввести своих близких в готовый, отделанный дом. Смотрите, любуйтесь, все это плоды моих трудов. Даже король не способен преподнести такого подарка королеве!

Втором малышу сравнялось четыре года к тому времени, как "домик Доди" был готов.

Теперь Михая ждали другие заботы - научить мальчика читать.

Доди рос мальчиком здоровым, смышленым, веселым. Тимар заявил, что сам берется обучить его грамоте, плаванию, гимнастике, а также садоводству и плотницкому ремеслу. Если человек умеет обращаться с долотом и рубанком, он всегда себе заработает кусок хлеба. А Доди освоит все эти премудрости.

Тимар поверил было, что все идет как надо и что такая жизнь будет продолжаться до скончания дней.

Как вдруг судьба, избрав своим орудием Терезу, властно скомандовала: "Стой!".

Минуло восемь лет с тех пор, как Тимар впервые очутился на безымянном острове. Ноэми и Тимея тогда были еще детьми, теперь же Ноэми сравнялось двадцать два, а Тимее двадцать одни год; Атали шел двадцать пятый, Терезе перевалило за сорок пять. Самому Тимару исполнилось сорок два, а маленькому Доди пошел пятый годик.

Одному из них предстояло уйти из жизни, завершив до конца весь отпущенный срок - недолговечный, зато исполненный стольких страданий, что их хватило бы и на мафусаилов век.

Как-то летним днем, когда Ноэми с ребенком гуляла в саду, Тереза обратилась к Тимару:

- Михай, я должна тебе кое-что сказать. Мне не дотянуть до зимы, я знаю, что умру. Вот уже двадцать лет я страдаю сердечной болезнью, и эта болезнь сведет меня в могилу. Не подумай, будто говорю так, для красного словца; болезнь моя смертельна. Я скрывала ее, никогда не жаловалась, лечилась сама, как умела, лечили меня вы своей любовью и радостями. Если бы не вы, мне бы давно лежать в могиле. Но теперь недолго осталось. Вот уже год, как я не сплю. За целую ночь не вздремнуть ни минуты: ляжешь, а сна ни в одном глазу. Думаю, скоро придет долгий сон - долгий и беспробудный. Я его заслужила. Целый день я только и делаю, что прислушиваюсь, как оно бьется, мое сердце. Зачастит вдруг, словно испугалось чего, и замрет, точно остановилось насовсем, потом стукнет раз-другой, заколотится, забьется и опять перестанет. Отработалось мое сердце. Конец ему приходит. Часто кружится голова, только силой воли удерживаешься, чтобы не упасть. Долго мне не протянуть. Но я смирилась ни о чем не жалею. Душа моя спокойна. Дочери моей есть кого любить помимо меня. Я ни о чем тебя не спрашиваю, Михай, не требую с тебя никаких заверений. Столько слов говорится впустую, больше полагаюсь на чувства. А ты ведь чувствуешь, что ты значишь для Ноэми и что Ноэми значит для тебя. Стало быть, и у меня душа не болит. Можно умирать, не докучая Всевышнему своими молитвами. Да и о чем мне просить его, когда он и без просьб не оставил меня своею милостью. Верно, Михай?