В такие края Тимар прибыл на излечение.

С собою он взял лишь одного слугу, да и того через несколько дней отправил домой под тем предлогом, что ему вполне достаточно услуг виноградаря, присматривавшего за домом. А тот был человек старый и к тому же глухой.

И все же кое-какие признаки говорили за то, что жизнь в курортном местечке не вымерла окончательно. Владелец единственного в Фюреде доходного дома жил там вместе с семьей, да и управляющие именьями также жили безвыездно. В часовне по утрам звонили к обедне. Однако однажды вечером, когда владелец доходного дома праздновал именины дочери, в доме готовился пир и стряпня шла полным ходом, как вдруг жир выплеснулся в огонь, пламя взметнулось в трубу и охватило весь дом. Сгорели и сам доходный дом, и купальня, и дом управляющего, и часовня. Средь дымящихся развалин жить, конечно, никто не пожелал, и место это обезлюдело до весны.

Так что теперь в долине не слышно было ни человеческих голосов, ни колокольного звона, доносился лишь таинственный рокот величественного озера.

Тимар целыми днями просиживал на берегу, вслушиваясь в загадочные речи Балатона. Иногда озеро вдруг начинало волноваться, казалось бы, в самую тихую погоду, и цвет его, насколько хватало взгляда, становился изумрудным. На меланхолической зеленой поверхности волн не видать было ни единого паруса; ни судна, ни парома, ни шлюпки - словно это не судоходное озеро, а мертвое море.

Балатон обладает редкостной силой двоякого воздействия: тело он укрепляет, но душу гнетет. Дышится легко и вольно, аппетит просыпается ненасытный, однако душой овладевает грустное, мечтательное настроение, уносящее в мир легенд.

Живописные группы гор по берегам озера увенчаны руинами крепостей, напоминающих о недавнем героическом прошлом края. В садах сиглигетской и чобанцской крепостей и поныне цветут шалфей и лаванда, посеянные в былые времена заботливой рукой, но стены крепостей ветшают и рушатся год от года, а одиноко торчащие башни словно бы чудом уцелели под натиском стихий. Но даже те места, где обитают люди, медленно приближаются к своей гибели. Восточный склон тиханьской горы постоянно обваливается; старики еще помнят времена, когда монастырь можно было объехать на грузовых подводах; потом вдоль стен вилась только пешая тропа, а теперь монастырь высится на самом краю обрыва, и из-под пассивного сооружения, воздвигнутого некогда королем Эндре, безостановочно крошится осыпь, На вершине горы были когда-то два горных озера - теперь и они исчезли; близ дороги разрушается от ветхости заброшенная церковь, на месте давнего села - скотный выгон. А огромное озеро за падающие в него камни воздает сторицей: выбрасывает на берег допотопные окаменелости, раковины, похожие на козье копытце. Все обитатели озера настолько отличаются от живых существ, населяющих ныне иные воды, словно Балатон и правда является единственным уцелевшим сыном некогда владычествовавшего здесь моря, поныне хранящим память отступившем к дальним берегам властелине-отце. В окраске балатонских рыб, улиток, водяных змей и даже раков преобладает белый цвет. Обитатели Балатона не встречаются в других водах; озерный ил здесь кишит кристаллическими иглами, прикосновение которых вызывает ожог и обладает целительным свойством, а от балатонских губок на коже вздуваются волдыри. Вода огромного озера пресная и пригодна для питья, я знаю многих людей, которые поистине влюблены в Балатон.

Тимар принадлежал к их числу.

Подолгу плавал он в тихо плещущих волнах, подолгу бродил вдоль берега и даже поздним вечером насилу мог расстаться с озером.

Он не искал развлечений ни в охоте, ни в рыбной ловле. Как-то раз прихватил с собою ружье, да так и забыл его, повесив на ветку дерева; в другой раз пойманный им судак унес с собой и крючок, и удилище. Близлежащие предметы как бы ускользали от его внимания - душа и мысли его были далеко.

Затянувшаяся осень подходила к концу; вода за ночь сильно остывала, купания пришлось сократить. Зато у долгих ночей были свои тихие прелести: звездное небо, звездопад, луна.

Тимар выписал себе мощный рефрактор и засиживался за полночь, любуясь удивительными творениями космоса - планетами, вокруг которых вращаются спутники и малые сателлиты; зима образует на поверхности планет белые пятна, а лето красит их в красный цвет. А чего стоил вечная загадка неба - застывшая в неизменности Луна, которая в подзорную трубу кажется светящимся куском лавы. Сверкающие горные хребты и глубокие кратеры, залитые светом равнины и темные впадины - целый мир, лишенный признаков жизни!

Там обитают лишь тени людей, кто своевольно расстался с плотью, дабы та не обременяла душу. Они сосланы туда, в ничто.

Жители Луны не ведают огорчений, не испытывают ни боли, ни восторга, они бесстрастны и бездеятельны, там нет побед и поражений, там глохнет звук. Там нет ни воздуха, ни воды. Ни ветра, ни бури, нет цветов, нет животных, нет борьбы, нет ни биения сердца, ни поцелуя, ни рождений, ни смертей. Ты вроде бы есть, и тебя нет, ты - ничто, тебе оставлены разве что воспоминания!

Нет, это было бы страшнее ада - бесплотной тенью жить на Луне, в пустынном мире, жить памятью о Земле, где есть зеленая трава и алая кровь, раскаты гром и звуки поцелуя, где есть жизнь и есть смерть.

Как, бишь, говорила Ноэми?..

И все же какой-то голос непрестанно нашептывает Михаю, что его место там, среди обитателей лунного мира.

Нет иного выхода из его злополучной жизни.

Он сам сделал ее такою.

У него две жизни, взаимоисключающие друг друга. И две женщины, ни одну из которых он не может покинуть, ни от одной не может оторваться.

В такие минуты, когда он находится одинаково далеко от них обеих, когда он совершенно один, с особой остротой ощущает он весь ужас своего положения.

Ведь он боготворит Тимею. А Ноэми безраздельно властвует в его душе.

С той он вместе страдает, с этой вместе радуется. Та - поистине святая, эта - истинная женщина.

Михай часто думает о своей жизни. Когда он совершил роковую ошибку? Когда присвоил себе сокровища Тимеи? Или когда взял Тимею в жены?

Или когда, в отчаянии покинув ее, со смятенной душою встретил Ноэми и обрел с нею счастье?

Первое обвинение более не тяготит его. Тимея теперь владеет всем имуществом, которое Тимар поднял со дна Дуная, ее состояние возвращено ей.

Второму обвинению тоже есть оправдание. Он женился на Тимее по любви, и Тимея вышла за него по доброй воле, жарким рукопожатием ответив на его предложение руки. Михай обошелся с нею как мужчина, достойный женской любви. Откуда ему было знать, что Тимея любит другого? Откуда ему было знать, что она любит так сильно, что даже не желает познать любовь?

Но вот от третьего обвинения никуда не уйдешь. Когда ты узнал, что жена тебя не любит, так как другой человек разрознил ваши сердца, нужно было не бежать трусливо, а пойти к тому человеку и сказать: "Друг мой и наперсник юных лет, одному из нас нет места в этом мире. Я тебе люблю и обнимаю, а теперь поедем куда-нибудь на уединенный остров и будем стреляться до тех пор, покуда один из нас не умрет". Вот как надо было тебе поступить. И тогда жена признала бы в тебе мужчину.

Другой человек сделался в ее глазах идеалом, поскольку предстал перед нею храбрым и мужественным; кто мешал тебе доказать, что ты тоже мужчина? Острая сабля в твоей руке скорее покорила бы ее сердце, чем все твое золото и бриллианты. Любовь женщины не выпрашивают, как милостыню, а завоевывают.

И ты должен был заслужить, завоевать, а может быть, и силою добыть ее любовь. Будь ты тираном, ты бы обращался со своей женой, как султан, купивший ее в рабство, бил бы ее плетью, покуда не укротил строптивую, но все же ты был бы ее повелителем, ты обладал бы ею и она была бы твоей. А ты сделал ее жертвою, живым укором своей совести, призраком, что словно с того света является к тебе безгласным судиею твоего проступка.

И ты не дерзаешь порвать эти узы!

Если бы ты набрался мужества подойти к ней и сказать: "Тимея, я ваш злой гений, лучше будет расторгнуть наш союз".

Но ты дрожишь. Ты боишься, что Тимея ответит: "Нет, я не стремлюсь к разводу. Ведь я не стражду. Я дала клятву хранить вам верность и от клятвы своей не отступлюсь".

Осенние ночи становились все длиннее, а дни - короче, вода в озере постепенно остывала, но Тимару купание в холодной воде доставляло удовольствие. Пловец ведь холода не ощущает. Тело его вновь обрело прежнюю натренированную упругость, от перенесенной болезни не осталось и следа, нервы, мускулы были крепки, как сталь. И все же он был очень болен.

Ипохондрия у людей с больной селезенкой, подверженных сплину, поддается врачеванию: проходит телесный недуг, и человек обретает покой. Но когда тоска ложится камнем на душу здорового, закаленного мужчины - это уже смертельная беда.

Ипохондрик носит теплое пальто, кутается с головы до пят, плотно конопатит окна, чтобы не пахнуло сквозняком, пищу принимает точно отмеренными порциями и оп совету врача. Докучает лекарям жалобами, изучает медицинские пособия и тайком прибегает к знахарским снадобьям, велит топить в комнатах до строго определенного градуса и каждый час меряет пульс - ипохондрик боится смерти. А человек, терзаемый меланхолией, подставляет распахнутую грудь ветру, ходит в непогоду с непокрытой головой, спит у растворенного окна и не стремится продлить жизнь.

Ночи стояли ясные. Тимар, как только вызвездит, ночи напролет просиживал у окна, разглядывая в подзорную трубу светящиеся точки мирового пространства. Едва луна уходил за пределы видимости, он тотчас же бросался к телескопу. Луна была ему ненавистна, как может быть ненавистен человеку вконец опостылевший край, со всеми обитателями которого он успел перессорится, или же как кандидат в парламентские депутаты ненавидит избирательный округ, где он в силу многих причин провалился и где тем не менее вынужден жить.

Во время этих астрономических наблюдений на его долю выпала удача быть свидетелем столь редкого небесного явления, что значится в астрономических ежегодниках в разряде исключительных. На небе появилась одна и комет, возвращающихся с определенной регулярностью.