Мор Йокаи - Золотой человек

Пополудни Михай вновь впал в нервозное состояние, а когда день стал клониться к вечеру, его капризы и вовсе сделались невыносимыми. Он кликнул Ноэми, которая находилась в соседней комнате.

Ноэми тотчас же поспешила на зов; выражение лица ее было исполнено любви и нежности. Однако больной был явно не в духе. От его придирчивого взгляда не укрылось, что в платье Ноэми спереди вколота игла с шелковой ниткой.

- Никак шитье занялась? Нашла время! И что же за наряд ты себе шьешь?

Ноэми вскинула на него взгляд и мысленно ответила: "Смертную рубашечку маленькому Доди". А вслух произнесла:

- Пришиваю оборку к своей сорочке.

- Тщеславие. Тебе названье - женщина! - с неуместной язвительностью поддел ее Михай.

А Ноэми, сложив губы в улыбку, ответила: "Воистину так!".

И вновь наступило утро.

Теперь Михая терзала бессонница. Как он ни старался, никак не мог заснуть; его постоянно занимала мысль о маленьком Доди, и он без конца посылал Ноэми взглянуть, что делает ребенок, не случилось ли с ним чего.

И Ноэми, выйдя в другую комнату, всякий раз целовала лежащего в гробу крошечного покойника и говорила ему нежные, ласковые слова, чтобы ввести Михая в заблуждение: "Милый Доди, маленький мой! Что ж ты, все спишь и спишь? Любишь меня, моя радость?" А возвратясь к Михаю, говорила, что малыш здоров.

- Как долго он спит! - удивлялся Михай. - Отчего ты его не будешь?

- Скоро разбужу! - кротко отвечала Ноэми.

Но вот Михай на мгновенье забылся сном и так же внезапно пробудился. Сон был очень короток - больной даже не понял, что спал.

- Знаешь, Ноэми, - сказал он, - Доди сейчас пел. Я сам слышал. Оказывается, он дивно поет!

Ноэми, прижав руки к сердцу, нечеловеческим усилием сдержала готовые вырваться рыданья.

На небесах поет наш Доди, в хоре ангелов, средь сонма серафимов!

Под вечер Михай отослал от себя Ноэми.

- Ступай, уложи Доди спать. И поцелуй его за меня.

Ноэми сделала бы это и без просьбы.

- Что сказал Доди? - спросил он, когда Ноэми вернулась.

Ноэми, не в силах вымолвить ни слова, бросилась Михаю на грудь и поцелуями запечатала ему уста.

- Он просил тебя об этом? Милое дитя! - воскликнул Михай. От этого поцелуя он уснул, словно бы ребенок послал ему частицу своего сна.

Наутро первые слова Михая были опять о малыше.

- Надо вынести Доди на воздух, не дело ребенку все время в доме находиться. Вынесите его в сад!

Женщины именно это и собирались сделать.

Тереза еще ночью вырыла могилу у подножья плакучей ивы.

- Ступай и ты, Ноэми, побудь с ним в саду! - уговаривал Михай. - А я пока подремлю. Я так хорошо себя чувствую!

Ноэми вышла из комнаты больного и заперла за собой дверь на ключ. Затем они с Терезой вынесли своего ангелочка, душа которого возвратилась на небеса, и навечно предали его тело матери-земле.

Ноэми не пожелала насыпать холмик: стоит Михаю увидеть его, и он все время будет проводить у могилы, а постоянная тоска подорвет его здоровье. Вместо могильного холма она разбила под деревом цветочную клумбу, в середине которой посадила розовый куст - один из привитых самим Михаем, с ослепительно белыми цветами без примеси какого-либо иного оттенка.

Затем Ноэми возвратилась к больному.

Михай тотчас спросил ее, где она оставила Доди.

- В саду.

- Во что он одет?

- В белую рубашечку с голубыми лентами.

- Это ему очень идет. Ты хорошо его укрыла?

- Очень хорошо.

Тремя футами земли.

- Принеси его показать, когда опять пойдешь к нему.

Силы оставили Ноэми. Она поскорее вышла во двор, бросилась на шею матери, судорожно прижалась к ней, но не заплакала. Плакать было нельзя.

Ноэми, как потерянная, бродила по саду. Подошла к плакучей иве, сорвала с белой розы полураскрывшийся бутон и возвратилась к Михаю. Тереза шла за ней следом.

- Где же Доди? - нетерпеливо спросил Михай.

Ноэми опустилась на колени у его постели и с ласковой улыбкой протянула ему белую розу.

Михай взял розу, поднес ее к лицу.

- Как странно! - сказал он. - У этой розы совсем нет запаха, словно она выросла на могиле.

Ноэми поднялась с колен и вышла из комнаты.

- Где же ребенок? - теперь Михай обращался к Терезе.

- Не сердитесь на нее! Проговорила Тереза мягким, просительным тоном. - Вы тяжело болели; теперь, слава богу, страшное позади, но ведь болезнь ваша заразная и всего опаснее для других именно тогда, когда проходит. Это я запретила Ноэми приносить к вам ребенка, пока вы не выздоровеете окончательно. Тут моя вина, но я хотела как лучше.

Михай сжал руку Терезы.

- И очень хорошо сделали! Как же это я, глупец, сам не догадался! Нет, вы, право же, очень умно поступили. Надеюсь, малыша и нет здесь, в соседней комнате?

- Нет. Мы устроили ему отдельное жилье в саду.

Тереза и не солгала, бедняжка.

- Вы молодец, Тереза. Идите же к нему, а Ноэми пришлите ко мне. Я больше не стану требовать, чтобы она принесла сюда Доди. Бедная Ноэми, сколько она натерпелась!.. Но как только я встану на ноги, вы меня отведет к нему?

- Да, Михай!

Этой спасительной ложью Михай позволял себя убаюкивать до тех пор, пока не встал с одра, окончательно поборов болезнь.

Но он по-прежнему был слаб и едва мог ходить.

Ноэми помогла ему одеться. Опираясь на ее плечо, Михай вышел из комнаты; Ноэми подвела его к скамеечке перед домом, усадила и сама села рядом, держа Михая под руку и склонив голову ему на плечо.

Был теплый, летний день. Михаю казалось, словно каждый листок своим шорохом шептал ему что-то ну ухо, словно пчелы своим жужжанием хотели передать какую-то весть, словно бы даже трава под ногами шелестела неспроста; все звуки сливались в единый гул.

Но одна мысль особенно беспокоила его.

Стоило ему взглянуть в лицо Ноэми, как мучительное предчувствие охватило душу. Что за непостижимая загадка в этом лице?

Михай решил разгадать ее.

- Ноэми!

- Что, Михай?

- Милая Ноэми, посмотри на меня!

Ноэми подняла глаза.

- Где малыш Доди?

Не в силах больше сдерживать горе, она подняла свой мученический лик к небу и простирая вверх руки, трепещущим голосом проговорила:

- Он там... там!..

- Умер! - выдохнул Михай.

Ноэми упала ему на грудь и горько зарыдала.

Михай прижал ее к себе и дал выплакаться. Было бы святотатством не дать пролиться этим долго сдерживаемым слезам.

Сам он не плакал - настолько велико было потрясение.

Михай был потрясен величием души, вознесшим это несчастное, одинокое существо на столь недосягаемую высоту. Она сумела скрыть свое самое тяжкое горе - во имя человека, которого любит. Какой же безмерной должна быть эта любовь!

Выплакавшись, бедная Ноэми с улыбкой взглянула на Тимара: будто радуга проглянула после дождя.

- И ты сумела скрыть это от меня?

- Я боялась за твою жизнь.

- Ты не решалась плакать, чтобы я не заметил своих слез!

- Я ждала, когда можно будет выплакаться.

- Когда тебя не было подле меня, ты ухаживала за Доди. А я-то бранил тебя!

- Ты не сказал ни одного дурного слова, Михай.

- Когда ты передала ему мой поцелуй, ты знала, что этот поцелуй - прощальный. Когда ты сказала, что шьешь себе наряд, ты шила ему смертный саван! А когда ты улыбалась, сердце твое раздирали муки, равные мукам пресвятой богоматери! О, Ноэми, я боготворю тебя!

Но бедной Ноэми нужно было, чтобы он всего лишь любил ее.

Михай привлек ее к себе.

Шелест листвы и трав, жужжанье пчел, сливавшиеся в единое звучание, обрели свой смысл. Мысли Михая стали отчетливее.

После долгого, горестного молчания он вновь заговорил:

- Где он лежит? Отведи меня к нему.

- Только не сегодня, - сказала Ноэми, - для тебя это пока еще немалый путь. А завтра проведаем.

Но ни на другой, ни на тритий день Ноэми не повела Михая к могиле Доди.

- Ты бы не отходил от его могилы и снова расхворался бы. Я не стала насыпать холмик и не поставила надгробие, чтобы ты не наведывался туда и чтобы тоска не точила тебя.

Но тоска не отпускала Тимара.

Когда он, окрепнув, смог без посторонней помощи бродить по островку, то занялся поисками места, тщательно от него скрываемого.

Однажды он возвратился домой с просветленным лицом. В руках у него был полураспустившийся бутом белоснежной розы - той, что не пахнет.

- Это она самая? - спросил он Ноэми.

Изумленная Ноэми молча кивнула. Вот ведь, не удалось скрыть от него могилу! Его навела на след белая роза, он сразу догадался, что ее недавно там посадили.

После этого Михай успокоился, словно человек, выполнивший свое жизненное предназначение.

Дни напролет просиживал он на скамеечке перед домом, вороша палкой округлые камешки и шепча про себя.

"Ты не променял бы его на весь земной шар, усыпанный алмазами; на весь небесный свод вместе с сонмом ангелов... а из-за паршивой глиняной трубки ударил его по руке".

Роскошный дом из орехового дерева стоял недостроенный, бурьян густо разросся вдоль его стен; Михай к дому даже близко не подходил.

Единственным человеком, которому удавалось поддерживать в выздоравливающем Михае волю к жизни и спасть его от отчаяния, была Ноэми.

Бутон за бутоном раскрывались на кусте белые розы. Тимар весь день был поглощен тем, что следил, как зреют и распускаются нежные цветы. Стоило только бутону раскрыться, как Михай срывал его и прятал в бумажник; засушенные цветы он хранил у себя на груди.

Печальное времяпрепровождение.

Вся нежность, какою Ноэми окружала Михая, бессильна была излечить его от тоски. Чрезмерная женская ласка была ему в тягость.

Между тем Ноэми могла бы его утешить, стоило ей сказать лишь слово. Но целомудренная застенчивость мешала ей произнести его, а Михаю и в голову не приходило спросить.