" Я не могу подняться, золото придавило меня! Навалилось на грудь всей тяжестью. Убери его прочь! Ах, я утопаю в золоте! Крыша рухнула, а с чердака сыплется золото. Душно! Ноэми, дай руку, вытащи меня из-под этой горы золота!".

При этом рука его находилась в руке Ноэми, и молодая женщина с ужасом думала, какой же чудовищной властью должно обладать золото, если мозг неимущего корабельщика терзается такими кошмарными видениями!

Но вот в его видениях вновь все заслонила Ноэми.

"Ты не любишь алмазы, Ноэми. Вот чудачка! Думаешь, если они сверкают огнем, то непременно должны обжечь? Не бойся! Ой, ты была права, они действительно обжигают! Как же я этого не знал до сих пор? Да ведь это адский огонь. "Диамант", "диаболус" - у них даже названия родственные. Давай бросим их в воду. Сорви их с себя. Бросить в воду - хорошо я придумал? Я знаю, откуда они взялись, и отнесу их на то же место. Не бойся, я не утону. Задержи дыхание и молись. Сколько секунд ты сможешь не дышать, столько же выдержу и я под водой. Мне только в затонувшее судно попасть, в его каюту. Ай, кто это там на постели?".

Больного охватил панический страх, он вскочил на ноги и порывался бежать. Ноэми с трудом удалось уложить его обратно.

"Там кто-то лежит на постели!".

"Нельзя произносить вслух его имя!".

"Смотри, красный полумесяц, он заглядывает в окно! Гони его прочь, не хочу, чтобы он светил мне в глаза. Он подплывает все ближе и ближе. Занавесь окно!".

Окно и без того было занавешено. А ночь стояла темная, безлунная.

Затем, когда возбуждение Михая чуть утихло, он сказал:

"О, как ты прекрасна, Ноэми, без алмазов!".

Тут лихорадочные фантазии его устремились по иному руслу.

"Тот человек по другую сторону земного шара стоит прямо у нас над головой. Если бы земля была прозрачная, он бы нас увидел. Но ведь я его вижу, значит, и он нас видит. Что же он там делает? Собирает гремучих змей, а потом, когда вернется, выпустит их на этом острове. Не пускайте его сюда, запретите ему возвращаться! Альмира, Альмира, проснись! Возьми его! Ага, на удава наткнулся. Удав душит его своими кольцами, сейчас проглотит. Боже, какое страшное у него лицо! Только бы не видеть, как змея заглатывает его! Только бы он не смотрел на меня так! Вот уже одна голова торчит из пасти удава, а он все смотрит на меня. О, Ноэми, закрой мне лицо, чтобы я его не видел!".

Одно кошмарное видение сменялось другим.

"По морю плывет целая флотилия. Чем же она нагружена? Мукой. Налетает шквал, торнадо, подхватывает корабли. Взметает их к небу и разбивает в щепы. Отовсюду сыплется мука, от нее все становится белым. Белое море, белое небо, белый ветер. Луна проглядывает из-за туч. Смотри, как ураган швыряет муку ей прямо в красную физиономию! Чем не старая хрычовка, решившая напудрить свою медно-красную рожу? Что же ты не смеешься, Ноэми? Смейся!".

А Ноэми, вся дрожа, ломала руки.

Бедное создание, она ни днем, ни ночью не отходила от постели Михая. Днем сидела подле него на стуле, а на ночь придвигала к его ложу топчан и дремала рядом, не думая о том, что тиф заразен. Часто клала голову на подушку Михая, щекой прижималась к его пылающему лбу, поцелуями утишая вздохи, врывающиеся с пересохших губ.

Тереза безвредными домашними средствами пыталась унять жар и распахивала настежь окна, чтобы комнатка проветривалась: свежий воздух - лучший целитель тифа.

Мать пояснила Ноэми, что в болезни на тринадцатые сутки наступает кризис: она либо идет на убыль, либо кончается смертью.

Сколько часов простояла на коленях Ноэми в эти дни, в эти долгие ночи, моля Господа сжалиться над ее несчастным сердцем, вернуть Михая к жизни! Если могиле нужна жертва - пусть возьмет ее. Она согласна умереть вместо Михая.

И судьбе иногда свойственна ирония!

Ноэми предлагала смерти весь мир и себя в придачу, лишь бы Михай остался в живых. Бедняжка думала, что имеет дело с честным партнером, с которым можно торговаться.

И ангел смерти принял условия торга.

На тринадцатые сутки бредовые видения, жестокий жар отпустили Михая. Нервное возбуждение сменилось вялостью и упадком сил - верный признак, что дело пошло на поправку. Теперь он вернется к жизни, если за ним будут заботливо ухаживать, окружат вниманием и любовью, сумеют внушить ему бодрость, уберечь от хандры и приступов раздражения. Больной в это время очень капризен и вспыльчив, а между тем его выздоровление зависит от душевного покоя. Любое возбуждение может кончится смертью.

На четырнадцатые сутки Ноэми всю ночь просидела у ложа больного, даже к Доди не заглянула ни разу. Малыш все это время спал подле Терезы.

Утром четырнадцатого дня, когда Михай забылся крепким сном, Тереза прошептала на ухо Ноэми: "Маленький Доди тяжело болен".

Теперь еще и ребенок! Бедная Ноэми!

У Доди начался дифтерит - опаснейшая детская болезнь, против которой почти бессильна даже врачебная наука.

Михай спал, и Ноэми в тревоге поспешила к ребенку. Личико его совершенно изменилось. Малыш не плакал; эта болезнь не знает слов жалобы, но тем страшнее ее муки.

Что может быть ужаснее этого зрелища: маленькое невинное существо, которое не может пожаловаться и которому люди не в силах помочь.

Ноэми застывшим взглядом уставилась на мать, словно вопрошая: "Неужели ты ничего не можешь сделать?".

Тереза не смогла выдержать ее взгляд.

"Ты умела помочь стольким больным, страждущим, умирающим, неужели только для него единственного не найдется у тебя никого средства?".

Нет, не найдется.

Ноэми бросилась на колени у кроватки ребенка, прижалась губами к его губам, порывисто шепча.

- Что с тобой, маленький мой, родной? Открой свои дивные глазки, ангелочек мой, взгляни на меня!

Малыш никак не хотел открывать глаза. А когда наконец в ответ на поцелуи и мольбы матери поднял веки, взгляд его был ужасен. То был взгляд ребенка, познавшего близость смерти.

- О, не смотри на меня так страшно!

Ребенок не плакал, лишь хрипло кашлял.

Только бы не услышал другой больной!

Ноэми, дрожа всем телом, держала ребенка на руках и все время прислушивалась, не проснулся ли в соседней комнате Михай.

Заслышав его голос, она оставила больное дитя и поспешила к Михаю. Теперь, после того как приступы жара и нервной лихорадки миновали, он страдал от упадка сил, был нетерпелив и раздражителен.

-Где ты пропадала? - накинулся он на Ноэми. - Бросила меня тут одного. Вечно не дозовешься тебя, когда что-нибудь нужно.

- О, не сердись! - молила его Ноэми. - Я хотела принести тебе свежей водички.

- Могла бы и Тереза сходить, все равно ей делать нечего. Окно настежь распахнуто, чего доброго крыса вскочит, пока сплю. Не видишь здесь крысу?

Больному нервной лихорадкой чаще всего мерещатся крысы.

- Никакая крыса не вскочит, милый. Окошко затянуто сеткой от комаров.

- Ах, так? Ну, где же твоя свежая вода?

Ноэми дала ему попить и снова навлекла на себя гнев больного.

- Какая же это свежая вода, если она уже успела согреться! Решила уморить меня жаждой?

Ноэми кротко сносила все придирки, а когда Михай уснул, вновь выскользнула из комнаты и поспешила к Доди.

Так они с Терезой и сменяли друг друга: пока Михай спал, Тереза сидела у его постели, а когда начинал просыпаться, она делала знак Ноэми, чтобы та, оставив больного ребенка, успела ее сменить подле Михая.

Так продолжалось всю эту долгую ночь. Ноэми неустанно сновала от одного одра к другому, всякий раз придумывая для Михая очередные отговорки, чтобы оправдать свое отсутствие.

Ведь больные так мнительны! Они убеждены, что все вокруг сговорились против них и замыслили какой-то неслыханный обман. Чем слабее у больных нервы, тем они раздражительнее. А ведь достаточно вспышки гнева, легкого испуга или волнения, и может наступить смерть. Кто берется ухаживать за таким больным, должен подвигнуть себя на мученичество.

Ноэми была мученицей.

Ребенку становилось все хуже. Тереза бессильна была ему помочь. А Ноэми не могла даже плакать.

Нельзя, чтобы Михай увидел ее заплаканные глаза и спросил, отчего она плакала.

На следующее утро Тимару полегчало; он сказал, что не прочь поесть мясной похлебки. Ноэми тотчас же принесла заранее приготовленную еду. Больной съел целую миску и сказал, что суп пришелся ему по вкусу. Ноэми сделала вид, будто рада.

И тут Михай задал ей вопрос: "А что поделывает малыш Доди?".

Ноэми испугалась; вдруг Тимар почувствует, как дрогнуло при этих словах ее сердце?

- Доди спит, - ответила она.

- Спит в такой неурочный час? Уж не захворал ли он?

- Нет, он здоров.

- А отчего ты не приносишь его ко мне, когда он не спит?

- Тогда спишь ты.

- Верно. Но уж ты улучи момент, когда ни он, ни я не спим, и принеси его. Так хочется на него взглянуть!

- Хорошо, Михай!

А ребенку становилось все хуже.

И Ноэми приходилось скрывать от Михая, что Доди болен, и выдумывать всякие небылицы, так как Михай то и дело спрашивал о ребенке.

- Играет Доди с деревянной куклой?

- О да, играет. - И про себя добавила: с костлявой старухой!

- Говорит он обо мне?

- Да, говорит, очень много. - И не могла не подумать про себя: а вскоре станет говорить с Господом!

- Поцелуй его за меня.

И Ноэми передала умирающему крошке прощальный отцовский поцелуй.

Минули еще сутки.

Проснувшись утром, Михай никого не застал подле себя. Ноэми всю ночь провела у постели ребенка; смотрела, как борется со смертью это крохотное существо, и подавляла в сердце свое невыплаканное горе. Как только не разорвалось ее несчастное сердце?

Водя к Михаю, она вновь улыбнулась.

- Ты была у Доди? - спросил больной.

- Да, я была у него.

- Он все еще спит?

- Спит.

- Неправда!

- Я говорю правду: он спит.

... Ноэми только что закрыла глаза ребенку, опочившему вечным сном! Но ей нельзя было выдать свою боль. Она вынуждена была улыбаться.