Тимар испытывал в душе муки грешника, подвергаемого пытке. И у него не хватало духа сказать жене: " Если ты страдаешь от боли, позволь мне ночевать подле тебя, чтобы я смог ухаживать за тобою!".

Нет, нет! Он опасался произнести во сне заветное имя Ноэми; женщина, которая ночами не спит от мучительных болей, услышала бы его.

Ему должно бежать супружеского ложа...

На следующий день они почтовой каретой выехали в Комаром. Сначала Михай сидел в карете, напротив дам. Путешествие протекало на редкость скучно: поля повсюду в Банате были уже убраны, и зеленела лишь кукуруза да бескрайние заросли камыша. Дорогой путники не перемолвились ни словом; все трое напряженно боролись со сном.

К концу дня Тимар, не в силах более выносить немой взгляд Тимеи, ее загадочное, не выдающее своих чувств лицо, сказал, что хотет курить, и пересел в открытую часть кареты к кондуктору, впредь так и сохранив за собой это место.

Когда они останавливались на постой, Тимару приходилось выслушивать раздраженные тирады Атали по поводу скверных дорог, дикой жары, полчищ мух, неимоверной пыли и прочих дорожных неудобств. Харчевни все до одной отвратительны, еда - в рот не возьмешь, постели неудобные, вино кислое, вода грязная, рожи вокруг разбойничьи, она всю дорогу больная, тошнота и жар замучили, голова раскалывается... А каково Тимее, с ее-то нервами?

Эти недовольства Тимар вынужден был выслушивать на каждой остановка. Но от Тимеи он не услышал ни единого слова жалобы.

Когда они наконец прибыли домой, госпожа Зофия встретила их упреками: она, мол, тут поседела от одиночества. На самом-то деле она пожила в свое удовольствие, целыми днями ходила по дворам да занималась пересудами.

Переступив порог своего дома, Тимар испытал жгучий трепет. Чем станет для него этот кров - адом или раем? Сейчас раз и навсегда выяснится, что скрывает этот бесстрастный лик за своей мраморной холодностью.

Он поводил Тимею в ее комнату, где она передала ему ключ от письменного стола.

Тимар знал, что Тимея открывала стол, когда ей понадобилось отыскать договор.

Письменный стол, а точнее, бюро было старинной работы; верхняя часть его закрывалась выпуклой решеткой типа оконных жалюзи, решетку эту можно было поднять наверх, и под ней находились всевозможные ящики. В ящиках побольше Тимар хранил договоры, в маленьких - ценные бумаги и драгоценности. Самый шкаф представлял собою металлический сейф, выкрашенный под красное дерево, а замок у решетки был с секретом: ключ свободно поворачивался в обе стороны, но замка не отпирал, если не знать, в какой момент надобно прекратить поворачивать ключ. Тимея этот секрет знала, так что имела доступ в каждое отделение; выдвинуть ящики труда не составляло.

Тимар с замиранием сердца выдвинул ящичек с драгоценностями, какие он не решился продавать, поскольку они известны среди ювелиров, ведь существует целая наука со своими мэтрами и учениками, которым ничего не стоит опознать раритеты: этот камень отсюда-то, а эта камея оттуда-то. И сам собою напрашивался вопрос: как тебе удалось раздобыть эту драгоценность? Поэтому пустить ее в оборот может не сам "добытчик", а лишь его потомок в третьем поколении, которому безразлично, каким путем сокровище попало к его деду.

Если у Тимеи достало любопытства выдвинуть этот ящичек, значит, она увидела драгоценности и уж наверняка узнала хотя бы одну из них: медальон с портретом в бриллиантовой оправе. Женщина на портрете так разительно похожа на Тимею, что скорее всего это ее мать. В таком случае Тимея поняла все.

Она поняла, что Тимар заполучил сокровища ее отца. Каким бы путем они ни попали к Тимару, ясно, что путь этот не был праведным, что этот темный, а может, и преступный путь привел его к сказочному богатству, благодаря которому он добился руки Тимеи, разыграв роль великодушного благодетеля по отношению к той, кого ограбил.

Пожалуй, она может предположить даже худшее, чем было в действительности. Таинственная смерть отца, его загадочные похороны способны пробудить в ее душе подозрение, что и это дело рук Тимара.

Но если душу Тимеи гнетет столь ужасное подозрение, то как объяснить ее верность, усердие, ее ревностное отношение к доброму имени мужа. Неужели за всем этим кроется лишь глубочайшее презрение, какое питает возвышенная душа к пресмыкающемуся во прахе существу? Но Тимея поклялась ему в верности, она носит его имя и слишком горда, чтоб бы нарушить свою клятву или опорочить собственное имя!

Тимар извел себя терзаниями. Необходимо было добиться определенности. Но и тут ему пришлось прибегнуть ко лжи.

Он вынула из ящичка портрет в бриллиантовой оправе и прошел на половину жены.

- Дорогая Тимея! - начал Михай, усаживаясь подле супруги. - За это долгое время я побывал в Турции. Что я там делал, вы узнаете позднее. Когда я был в Скутари, некий ювелир-армянин предложил мне портрет в бриллиантовой оправе. Женщина на портрете похожа на вас. Эту драгоценность я купил, чтобы подарить вам.

На карту была поставлена судьба.

Если лицо Тимеи даже при виде медальона не утратит своего холодного бесстрастия, если укоризненный взгляд темных очей лишь вскользь заденет лицо мужа, это будет означать следующее: "Не в Турции ты купил эту драгоценность, она давно лежит у тебя в столе! Кто знает, где ты ее взял? Кто знает, где ты был на самом деле? Все твои пути-дороги темны!" И тогда Тимар пропал...

Однако все вышло по-другому.

Как только Тимея увидела портрет, она изменилась в лице. Глубокое волнение, которое нельзя изобразить притворно, так же как невозможно и утаить, исказило ее мраморные черты. Схватив портрет обеими руками, она пылко прижала его к губам; глаза ее наполнились слезами. Лицо Тимеи ожило!

Михай был спасен.

Долго подавляемые чувства вырвались наружу; рыдания сотрясали ее грудь.

Привлеченная необычными звуками, из соседней комнаты вошла Атали и обомлела, увидев Тимею плачущей. А та вскочила порывисто, как дитя, бросилась к Атали и голосом, в котором смешались рыдания и смех, проговорила:

- Смотри, смотри, это моя мать!... Он раздобыл для меня ее портрет!

После чего поспешила обратно к Михаю и, обвив его шею руками, горячо прошептала:

- Благодарю... О, благодарю вас!

Тимару подумалось, что сейчас самое время поцеловать эти губы, шепчущие слова благодарности, и затем целовать, целовать их непрестанно.

Однако дрогнувшее сердце удержало его: "Не укради!".

Теперь, после всех событий на "ничейном острове", поцелуй, сорванный с этих уст, был бы кражей.

Тимару пришла в голову другая мысль. Он поспешил к себе в кабинет и выгреб из ящика все оставшиеся там драгоценности.

Удивительная женщина: у нее в руках был ключ ко всем потайным местам, но она не стала шарить в его столе; взяла лишь ту бумагу, какая была ей нужна.

Сложив драгоценности в ягдташ, с которым он возвратился с остров, Михай вернулся к жене.

- Я не все сказал вам, Тимея! Там же, где мне предложили медальон, я обнаружил вот эти драгоценности и купил их для вас. Примите в дар.

С этими словами он одну за другой выложил Тимее на колени ослепительные сокровища, сверкающей грудой закрывшие вышитый передник. Волшебная сцена из сказок "Тысячи и одной ночи!".

Бледная от зависти Атали стояла, мстительно сжав кулаки: ведь все это могло бы принадлежать и ей. А лицо Тимеи потухло, черты его вновь сковала мраморная холодность; она равнодушно взирала на груду драгоценностей, сваленных ей на колени. Пламень алмазов и рубинов бессилен был согреть ее сердце.

Ноэми.

Новый гость.


Долгие зимние месяцы вновь были заполнены коммерческими делами - во всяком случае, именно так называют их промеж себя богатые дельцы.

Господин Леветинцский постепенно освоился со своим положением; как говорится, при полных сундуках и сны слаще. Он часто наведывался в Вену, участвовал в развлечения, какими тешили себя крупные финансисты, и видел немало полезных примеров. Кто привык ворочать миллионами, тот может себе позволить, покупая в ювелирном магазине новогодние подарки, отбирать все вещицы в двойном комплекте. Ведь надобно порадовать сразу два женских сердца: подумать о жене, которая принимает гостей, когда в доме званый вечер, а по будням берет на себя все домашние хлопоты, и не забыть о другой даме, главное занятие которой танцы или пение, что, впрочем, не мешает ей требовать для себя роскошные апартаменты в гостинице, богатый выезд, драгоценности и кружева. Тимару посчастливилось бывать на тех вечерах, что его собратья по торговому ремеслу, денежные тузы, давали дома: солидные матроны потчуют гостей чаем и выспрашивают о семье. Бывал он и на вечерах иного рода, где дамы куда более легких манер в развеселой компании угощались шампанским, а мужчины допытывались у нашего добродетельного героя, какой балерине или певице он покровительствует.

Тимар, ко всеобщему веселью, краснея, выслушивал лукавые намеки. "Помилуйте, да господин Леветинцский - образец добропорядочного супруга!" - с серьезным видом заявляет некий толстосум. "Немудрено быть верным супругом, - вмешивается другой, - если жена у тебя остра умом и красавица, каких в целой Вене не сыскать". "Скуповат наш Тимар, - говорит третий у него за спиной. - Да он скорей удавится, чем пустит на ветер такую пропасть денег, в какую все эти любительницы шелка да кружев обиходятся". А иные, пошептавшись, пускают слух, объясняющий загадку Тимара: он из тех неудачников, чье сердце глухо к женским чарам; пусть-ка его попробует завлечь любая чаровница. И находятся искусительницы: дамы, блистающие красотой и бойкостью речи, со славой покорительниц мужских сердец. Но Тимар не поддается соблазну, он неизменно равнодушен к прелестям столичных львиц.

- Образец супружеской верности! - превозносят Тимара доброжелатели. - Невыносимый человек! - Брюзжат хулители.

А он молчит и думает... о Ноэми.