И все же Тимея не любит его, - таков постоянный ответ на все его мучительные вопросы.

"Эта женщина не может полюбить меня!" - горчайший укор для мужского сердца, он терзает пуще угрызений совести.

Но к чему тогда вся жизнь, какой смысл в бесконечной череде дней? Пахать, сеять, заниматься деловыми махинациями, грести деньги лопатой, чтобы потом начинать все сызнова? А может, лучше творить людям добро? Что ж, это последнее прибежище для души. Тот, кого не любят дома, ищет любви вне его стен.

Тот, кого не любят дома, сажает деревья, уходит в помологию; то первая стадия. Затем человек увлекается разведением кур и прочей домашней живности. А когда душевная тоска доходит до крайней стадии, человек становится альтруистом, посвящает себя благотворительной деятельности. И чего он этим достигает? Есть ли смысл делать людям добро?

До самой Байи терзали Михая эти горькие думы, а там он устроил себе передышку. В Байе у него тоже была деловая контора, и, путешествуя по Большой Венгерской низменности, он наказывал всю свою корреспонденцию направлять сюда. Вот и сейчас его ждала целая пачка писем.

С полным равнодушием пробегал он глазами эти письма. Вымерзла или уцелела на полях сурепица, повысились ли таможенные сборы на английской границе, поднялись ли акции золотых и серебряных рудников, - не все ли равно?

Однако среди прибывшей сюда почты оказались два письма, обрадовавшие Михая: от его деловых представителей из Вены и Стамбула.

Оба письма содержали отрадные вести. Михай спрятал их в карман, и безразличие, доселе томившее его, стало проходить. Вновь со свойственной ему решительностью отдавал он распоряжения своим доверенным лицам, внимательно выслушивал отчеты и, покончив с делами, сразу же ехал дальше.

Теперь его путь обрел свою цель. Правда, не какую-то возвышенную, а мизерную - но все же цель: доставить радость двум бедным людам. Но радость истинную.

А тут и погода переменилась: небо прояснело, солнышко стало пригревать вовсю, как обычно у нас бывает, когда зима враз сменяется летом! К югу от Байи даже природа явила совсем иную картину.

Пока Михай на перекладных мчался к югу, природа спешила изо всех сил, вкладывая в один день результат недельных трудов. У Мохача леса встретили путника нежной дымкой первой зелени, в окрестностях Сомбора пашни отливали темно-зеленым бархатом, Нови-Сад порадовал глаз пестрой россыпью весенних цветов; на подступах к Панчеву равнины золотились полями сурепки, а холмы утопали под покровом розоватого снега: миндальные и абрикосовые деревья стояли в цвету. Двухдневное путешествие походило на сказочный сон. Еще позавчера в Комароме снег лежал белоснежной пеленою, а сегодня в низовьях Дуная деревья, одетые густой листвой, стоят в цвету.

Михай заночевал в своей леветинцской усадьбе; все распоряжения управляющему отдал с вечера, а наутро, поднявшись с первыми лучами солнца, продолжил путь, намереваясь проведать свои грузовые суда на Дунае.

Там он застал все дела в наилучшем порядке. За флотилией присматривал Янош Фабула, а стало быть, присмотр был надежный.

- Отправлялись бы, ваше благородие, уток пострелять!

Господин Леветинцский так и поступил, как советовал ему Янош Фабула. Велел спустить на воду небольшую лодчонку, загрузил туда недельный запас провизии, ружье-двустволку да побольше патронов. Никого не удивит, если он неделю пробудет в камышовых зарослях, где в эту пору полным-полно драгоценной дичи: стаями проносятся дикие утки, бекасы, и кроншнепы сами на выстрел летят. Не пренебрегают охотники и цаплей - ради перьев. Попадаются в камышах даже пеликаны и египетские ибисы, а если повезет, то встретишь и фламинго. Стоит только завзятому охотнику углубиться в заросли, и его потом не скоро дождешься. А Михай Тимар был страстный охотник, для каждого корабельщика это излюбленное развлечение.

Однако на сей раз Михай даже на зарядил ружье. Тихонько пустил лодку плыть по течению, пока она не поравнялась с оконечностью Остров, а там, налегая покрепче на весла, пересек Дунай.

Обогнув остров, он тотчас же узнал места.

Посреди простирающихся к югу камышовых зарослей, вздымаются верхушки знакомых тополей; туда Михай и направил свой путь.

В камыше уже проторен путь, ведущий вкривь и вкось, как позволял болотистый берег, однако бывалому человеку это не помеха. А Михай, стоило ему хоть раз побывать в новом месте, потом и в темноте здесь не заблудится.

...Интересно бы узнать, что сейчас поделывают Альмира и Нарцисса. Знай себе охотятся на приволье - что еще делать в такую дивную весеннюю погоду?

Вот только в охоте их воля ограничена. На мышей охотятся лишь по ночам, значит, это занятие не для Альмиры; гоняться за птицами строжайше запрещено Нарциссе, зато для Альмиры под запретом находятся сурки, с позапрошлого года обосновавшиеся на острове: когда Дунай замерз, они по льду перебрались сюда с суши.

Так что приятельницы охотятся на водяных обитателей - тоже неплохой спорт!

Альмира заходит в чистую, прозрачную воду, где дно усеяно крупной галькой, и осторожно засовывает лапу в углубление меж камнями: там темнеет что-то подозрительное. Вдруг собака резко выдергивает из углубления лапу, высоко подпрыгивает и, визжа и поскуливая, на трех лапах устремляется к берегу; четвертую, в которую намертво вцепился клешнями черный рак, она держит на весу. Альмира отчаянно скулит, пока наконец на берегу ней не удается стряхнуть с себя грозное чудовище, а затем они сообща с Нарциссой берутся за рака, с пристрастием допытывая его, как дорого он намерен запросить за свою нежную мякоть. Рак, ретроград по натуре, не склонен торговаться, он знай себе пятится, желая во что бы то ни стало угодить обратно в воду. Обе охотницы лапами бьют и подталкивают рака, покуда им не удается опрокинуть его навзничь. И тут все трое призадумываются: как быть дальше, не знают ни Альмира, ни Нарцисса, ни сам рак.

Вдруг внимание Альмиры привлекает шум: кто-то знакомый приближается по воде к острову.

Собака не лает, лишь глухо ворчит, но эта добродушная старческая воркотня подобна приветственному смеху; ведь Альмира узнала гостя.

Михай выпрыгивает на берег, привязывает лодку к ивовому пню и здоровается с Альмирой - гладит ее по голове и спрашивает: "Ну как вы тут живы-здоровы?".

Собака отвечает ему со всеми подробностями, только, конечно, на своем собачьем наречии. Судя по интонации ее голоса, ответ должен быть самый благоприятный.

Но тут вдруг радостную встречу прерывает испуганный вопль. Произошла беда, которую можно было заранее предвидеть. Нарцисса вытянула шею, чтобы понюхать рака, и отчаянно барахтающееся чудище, клешней ухватив кошку за ухо, всеми шестью крючковатыми ногами вцепилось ей в морду.

Тимар одним прыжком очутился рядом и со свойственным ему присутствием духа вмиг оценил грозящую опасность. Схватив злодея за панцирь так, что тот не мог дотянуться до него клешнями, Тимар сдавил его голову, вынудив рака отпустить свою жертву, а затем с такой силой шмякнул его о землю, что кошачий обидчик расстался с жизнью. Нарцисса в порыве благодарности вспрыгнула на плечо своего спасителя, но даже оттуда, с безопасной позиции, продолжала сердито фыркать на поверженного врага.

Свершив сей героический подвиг, а без подвигов, по-моему, ни в одном романе не обойтись, Тимар принялся выгружать из лодки поклажу, все припасы были сложены в торбу, взвалил на плечо - и вся недолга. А вот что делать с ружьем? Нести в руках - Альмире не понравится, на берегу тоже не бросишь: пойдет кто-нибудь мимо и наверняка подберет.

Но Тимар и тут проявил находчивость: дал ружье Альмире в зубы, и та, стиснув приклад своими мощными челюстями, гордо понесла ружье, словно трофей. Или как дрессированный пудель - хозяйскую трость.

Нарцисса осталась сидеть на плече Михая, ласково мурлыча у него над ухом.

Ведомый Альмирой, Михай послушно следовал за нею.

Стоило ему ступить на зеленую тропку острова, и душа его воспрянула, словно омытая. Какой благодатный покой, какое чарующее безлюдье!

Фруктовые деревья этого райского сада сейчас в цвету и стоят, словно белые и розовые пирамиды; меж ними цветочные гроты - клонящиеся к земле ветви шиповника, а пышный травяной ковер расшит сиреневыми глазками фиалок и желтыми звездочками гусиных лапок. Золотистые лучи солнца пробуждают в цветах любовь, и воздух напоен любовным ароматом; с каждым вдохом полной грудью вбираешь в себя этот пьянящий, густой эфир. Цветочные заросли полнятся неумолчным гулом - в нем сущий глас божий, и Господь взирает на мир раскрытыми очами цветов...

Воистину это храм...

Но какой же храм без певчих? И соловей поет псалмы Давидовы, а жаворонок - хвалебные гимны, и голоса их звучат сладостнее пения самого царя Давида.

Густые кусты сирени, увенчанные лиловыми шапками соцветий, в одном месте расступаются, открывая жилище островитянок, и Михай невольно останавливается как зачарованный.

Скромная хижина вся объята пламенем - не пламенем пожара, нет!.. - ярким полыханием роз. Вьющиеся розы оплетают ее до самой крыши, и вокруг жилища хольда на два все сплошь покрыто розами: уйма кустов, высоченные деревья, беседки, изгородь. Розовые заросли образуют целый парк, лабиринта, их буйное великолепие ослепляет, и благоуханный аромат доносится еще издали, окутывая человека, как нечто неземное.

Едва Михай углубился в лабиринт розовых зарослей, как послышалось чье-то радостное восклицание:

- Ах, господин Тимар!

И та, что выкликнула его имя, бегом устремилась ему навстречу. Тимар узнал и по голосу: то была Ноэми.

Юная Ноэми, которую он не видел два с половиной года, выросла и оформилась в девушку, Щеки порыты здоровым румянцем, глаза озарены кротким, небесным сиянием. И одета она теперь без небрежности, опрятно и красиво; в густые, золотистые волосы воткнут розовый бутон.

- Ах, господин Тимар! - восклицает девушка, поспешая навстречу гостю, на бегу, издали протягивает ему руку и искренним, сердечным рукопожатием приветствует пришельца.