Атали обомлела, когда, явившись домой, увидела Тимею с распущенными волосами.

- Кто тебе позволил распустить волосы? Где твой гребень, где бант? Немедленно приколи на место!

Тимея, сжав губы, решительно тряхнула головой.

- Сделаешь, как я велю?

- Нет!

Атали была поражена столь необычным упрямством. Слыханное ли дело - ей посмели возразить! И кто же? Девчонка, которую в доме держат из милости, всегда такая покорная, даже ноги ей целовала однажды.

- Нет? - переспросила она, подойдя к Тимее вплотную и приблизив свое распаленное гневом лицо к белому лицу девочки, словно желая ожечь ее.

Госпожа Зофия из угла со злорадством наблюдала эту сцену.

- Я ведь говорила, что тебе от Атали достанется!

А Тимея, взглянув в сверкающие глаза Атали, еще раз повторила:

- Нет!

- Это почему же? - вскричала Атали, и в этот миг голосом очень напоминала мать, а выпученными глазами - отца.

- Потому что так я красивее! - ответила Тимея.

- Кто это тебе сказал?

- Он...

Пальцы Атали скрючились, как орлиные когти, стиснутые зубы блеснули меж алых губ. Казалось, она готова растерзать строптивую девчонку! Но.. всего лишь рассмеялась.

Ее необузданная ярость излилась в язвительном хохоте. Оставив Тимею, она удалилась к себе в комнату.

В тот день под вечер господин Качука снова наведался в дом невесты. Его уговорили остаться к ужину. За столом Атали осыпала Тимею непривычными ласками.

- Замечаете, господин капитан, насколько красивее Тимея с распущенными волосами?

- И правда! - подтвердил капитан.

Атали улыбнулась.

Она отыграется на девочке, но теперь уже шуткой не ограничится, в ход пойдет более грозное оружие.

До свадьбы оставалось всего два дня.

В эти два дня Атали была с Тимеей сама предупредительность и нежность. Она не отпускала девочку к прислуге, а служанкам наказала, входя в комнату, целовать Тимее руку.

Госпожа Зофия несколько раз назвала ее "невестушкой".

И вот портной доставил готовое платье для невесты.

Сколько радости было Тимее, когда она его увидела! Она прыгала и хлопала в ладоши, как ребенок.

- Ну, иди примерь свой невестин наряд! - с жестокой улыбкой сказала Атали.

Девочке позволила надеть на себя роскошный подвенечный наряд, расшитый ее же собственными руками. Она не носила корсета, а фигура ее была развита не по годам, та что платье было ей впору.

С каким стыдливым самодовольством разглядывала она себя в большом трюмо! Ах, как красива она будет в подвенечном платье! Может, у нее даже шевельнулась мысль о том, что ее ждет любовь? Наверное. И сердце ее забилось сильнее, и вспыхнул в нем огонь, заставляющий испытывать наслаждение и боль?

О, об этом не думали те, кто вел с ней жестокую игру.

Горничная, помогая ей одеться, кусала губы, чтобы не рассмеяться.

Атали же с бессердечным лицемерием наряжала простодушную девочку, которая не в силах была скрыть свою радость. Новые, прежде неведомые ей чувства, отражались на беломраморном лице Тимеи.

Атали принесла Тимее примерить и веночек. Мирт и белый жасмин удивительно шли ей.

- Ну и красавица же ты у нас будешь послезавтра!

Затем Тимею заставили снять подвенечный наряд.

- А теперь примерю я, - сказала Атали. - Интересно, пойдет ли мне.

На ней лиф удалось посадить правильно лишь с помощью корсета, зато на ее прекрасной, горделивой фигуре все линии платья обрели более четкие очертания. И ей на голову надели миртовый венок, и она тоже принялась разглядывать себя перед зеркалом.

Тимея глубоко вздохнула и с неподдельным восхищением прошептала Атали:

- О, какая ты красивая! Очень-очень красивая!

Пожалуй, на этом можно было бы и окончить шутку?

Нет, она должна поплатиться сполна! Должна быть наказана за свою дерзость, за свою глупость.

Язвительную комедию целый день разыгрывали с ней все кому не лень. От сыплющихся со всех сторон намеков девочка была сама не своя. Подкарауливала у дверей господина Качуку и убегала прочь, едва завидев его. Вздрагивала, когда при ней произносили его имя. И отвечала невпопад. Все веселились над ней всласть.

Догадывался ли об этом хоть отчасти господин Качука?

Пожалуй, догадывался.

Трогало это его? Пожалуй, не трогало.

Пожалуй, он догадывался о таких вещах, какие насмешникам и не снились, и с большим хладнокровием ждал рокового дня. Накануне свадьбы Атали сказала Тимее:

- Сегодня тебе придется попоститься. Завтра для тебя святой праздник, тебя поведут к алтарю, окрестят, затем обвенчают. Весь предыдущий день надо поститься, чтобы предстать пред алтарем чистой.

Тимея послушалась наказа и за весь день не проглотила ни кусочка.

А между тем у девочек-подростков весьма хороший аппетит. Природа требует свое: сытная еда для нее покамест единственная знакомая страсть, об удовлетворении которой ей кое-что известно. И эту страсть Тимея сумела подавить в себе. Она отсидела за столом и во время обеда, и во время ужина, глядя, как едят остальные. А к столу намеренно подавались такие блюда, которые она очень любила, за дверьми столовой служанки и кухарка наперебой соблазняли ее отложенными для нее лакомствами: не обязательно так уж строго выдерживать пост, даже если она его и нарушит, все равно ведь никто не узнает. Тимея не поддавалась искусу и выдержала голод. Она тоже помогала готовить к завтрашнему пиру торты и заливные; целая груда аппетитнейших, соблазнительных яств лежала перед ней, но она ни одного из них даже не попробовала, хотя на примере Атали, которая тоже помогала в праздничных приготовлениях, было ясно, что невесте в таких случая вовсе не возбраняется лакомиться. Но она, Тимея, не смела нарушить пост! С вечера она рано легла, жалуясь, что ее знобит. Ее и вправду колотила дрожь, она зябла даже под одеялом и никак не могла уснуть. Атали, отправляясь на покой, слышала, как сотрясает Тимею неодолимая дрожь, как у нее стучат зубы. Однако не отказала себе в жестокой радости шепнуть девочке на ухо: "Где-то ты будешь завтра в эту пору?".

Бедное дитя! Как же ей было уснуть, когда все чувства, коим в ее годы надлежит спать младенческим сном, были разбужены до времени в ее детском сердце?

Долгие часы она не находила себе покоя; лежала, сомкнув глаза, но страхи, похожие на радости, и страсти, прячущиеся под маской потаенного ужаса, преследовали ее. Она решила прибегнуть к молитве, но в отчаянии своем не сумела выбрать из множества священных книг молитву, подходящую к случаю, так как никто не счел нужным ее наставить. (К чему? Ведь это тоже шутка!) Девочка принялась читать вслух библейскую притчу о казнях египетских; устрашающие стихи эти начинаются описанием воды, каковая превращается в кровь, а завершаются рассказом о смерти первенцев.

И Атали была столь бессердечна, что смеялась про себя над девочкой, не вывела ее из заблуждения, не объяснила, что сейчас уместнее молитва, начинающаяся словами "Отче наш...", не сказала: "Иди сюда, помолимся вместе!" Не прочла с девочкой молитву до конца, до завершающих слов "Но избави нас от лукаваго". И напрасно! Ведь сегодня был канун ее свадьбы, а в таких случаях не мешает помолиться, даже если невеста столь хороша собою и богата.

Все нервы Тимеи были взбудоражены, сон не шел к ней до самого рассвета; тем более глубоким, похожим на беспамятство сном забылась она под утро и не пробудилась даже от поднявшейся вокруг утренней суматохи.

А ведь наступил день свадьбы!

Атали строго-настрого наказала слугам не будить Тимею, даже велела опустить шторы на окнах, чтобы в спальне было темнее, - лишь бы девочка не проснулась до тех пор, пока Атали будет совсем обряжена к венцу.

Меж тем эта процедура требовала не мало времени. Атали хотела появиться сегодня во все оружии своей красоты. К этому дню съехались из дальних краев родственники и деловые друзья Бразовича - невероятное количество гостей, дабы отпраздновать свадьбу единственной дочери в богатом семействе и самой красивой девушки всех окрестных комитатов.

Гости начали уже съезжаться. Мать невесты, госпожа Зофия, тоже втиснулась в новое платье и - что гораздо мучительнее - в новые туфли, лишь усилившее ее желание, чтобы этот хлопотный день поскорее кончился.

Появился и жених, - как обычно, учтивый, с безмятежным видом; однако его безмятежное лицо никогда не выдавало истинных переживаний, а учтивость была всего лишь манерой обращения.

Господин Качука принес и свадебный букет для невесты. Камелий в ту пору еще не знали, и букет был составлен из всевозможных роз. Господин Качука сказал, что розы предназначаются розе, и за сей комплимент был вознагражден горделивой улыбкой на сияющем лице.

Не хватало лишь двоих: Тимеи и господина Бразовича. Появления Тимеи никто не торопил, никто о ней не спрашивал, с гораздо большим беспокойством поджидали все господина Бразовича.

Прошел слух, что он еще спозаранку отбыл к губернатору, и теперь гости нетерпеливо ждали его возвращения. Даже невеста несколько раз подходила к окну - выглянуть, не показалась ли отцовская карета.

Только жених не проявлял беспокойства.

Но куда же подевался господин Бразович?

Накануне с вечера он был в прекрасном расположении духа. Развлекался в дружеской компании, приглашал всех знакомых на свадьбу, а поздно вечером, стукнув в окно господина Качуки, взамен пожелания доброй ночи крикнул ему: "К завтрему будут сто тысяч форинтов!".

И для хорошего настроения у него были основания.

Губернатор дал ему знать, что фортификационный план полностью одобрен советом министров и дано предписание приступить к отчуждению земель; более того, за участок в дунайском междуречье деньги уже выплачены, средства за остальные участки тоже перечислены, ордера за подписью министра должны вернуться нынче ночью. А значит, денежки все равно что в кармане.

Утром господин Бразович едва мог дождаться присутственного времени и даже чуть раньше явился в губернаторскую приемную, чтобы его не обогнали прочие просители.