За это время он немного обучил Доди письму. Это было увлекательное занятие, доставлявшее ему огромное удовольствие. Он диктовал мальчику: «Пиши букву „л“, потом „о“. Теперь прочитай их вместе!» Какими удивленными глазами смотрел еще не овладевший грамотой малыш на первые каракули, нацарапанные им на полу! Кто бы мог подумать, что они означают «лошадь»?[32] Ведь он не рисовал никакой лошади!.. А какая была радость, когда маленький Доди торжественно вручил матери поздравление с днем именин, написанное ровными, аккуратно выведенными буквами на тщательно разлинованном листе бумаги! Поистине это было творение куда более величественное, чем исписанный иероглифами обелиск Клеопатры. Ноэми держала в дрожащей руке это первое поздравление сына, и на глазах у нее блестели слезы.

— У него будет такой же почерк, как у тебя, — сказала она Михаю.

— А где ты видела мой почерк? — удивленно спросил он.

— Во-первых, на прописи, которую ты сделал для Доди. Во-вторых, на документе, по которому ты уступил нам остров. Разве ты уже забыл?

— Да, правда. Но это было так давно.

— А теперь ты никому не пишешь писем?

— Никому.

— Уж больше года ты не отлучался с острова. Разве у тебя нет никаких дел?

— Нет. И не будет.

— Неужели ты совсем забросил все свои прежние дела?

— Тебе хочется это знать?

— Да, Михай. Меня огорчает, что такой умный, дельный человек сидит из-за нас на глухом островке. Ты приносишь себя нам в жертву, и мне это больно.

— Хорошо, Ноэми. Так и быть, я расскажу тебе, кто я такой, что делал раньше и почему решил остаться здесь навсегда. Теперь ты можешь узнать все. Когда уложишь ребенка, выйди ко мне на веранду, и я расскажу тебе всю мою жизнь. Ты, конечно, изумишься и содрогнешься. Но в конце концов простишь меня, подобно богу, который простил меня и послал сюда.

После ужина, уложив Доди в кроватку, Ноэми вышла к Михаю, села рядом с ним на сколоченную из березовых досок скамью и взяла его за руку.

В небе стояла полная луна. Ее лучи, пробиваясь сквозь листву, ярко освещали Тимара и Ноэми. Но теперь это небесное светило уже не казалось Тимару таинственным искусителем, ледяным раем самоубийц. Он видел в нем доброго старого друга.

И он начал свой рассказ. Поведал Ноэми обо всем, что произошло с ним с тех пор, как внезапно умер загадочный пассажир и потонул корабль. Рассказал и о найденных сокровищах, и о своем несметном богатстве, о могуществе и влиянии, которого он добился в обществе, о том, какие ценные товары перевозились на его судах через моря и океаны из одного полушария в другое, сколько у него кораблей, имений и домов, каким почетом он был окружен.

Не скрыл Тимар и своей женитьбы на Тимее. Рассказывая о том, какие страдания пришлось ей испытать, он называл ее мученицей. Не умолчал он и о том, как подсматривал за женой из тайника. Услыхав, как благородная женщина защищала мужа перед любимым человеком, Ноэми горько разрыдалась. Она глубоко переживала душевные муки Тимеи.

Потом Михай поведал ей о пережитых им страданиях: в каких сложных, мучительных и поистине безвыходных обстоятельствах он очутился. С одной стороны, его приковывали к свету видное общественное положение, деловые интересы, колоссальное состояние, верность Тимеи. С другой — его неудержимо влекли на уединенный остров искренняя любовь, жажда счастья, заветные мечты, благородные порывы души. Он изливал Ноэми свою наболевшую душу, а она старалась утешить его, осыпая нежными поцелуями.

Наконец, Михай рассказал ей и о той ужасной ночи, когда к нему в почти безлюдный замок явился авантюрист Кристиан. Он не упустил ни одной подробности. Рассказал, как в отчаянии он ступил на край расщелины, склонился над пучиной и вместо своего отражения вдруг увидел в воде мертвую голову своего врага и как внезапно сомкнулись перед ним края ледяной могилы…

Слушая эту горестную исповедь, Ноэми судорожно прижимала Михая к своей груди, как бы удерживая его от падения в зияющую бездну.

— Теперь ты знаешь все, что я оставил там, в обществе людей, и что нашел здесь. Простишь ли ты мне все, что выстрадала из-за меня, все мои тяжелые грехи перед тобой?

Ответом были лишь поцелуи и слезы.

Долго рассказывал Михай. Когда он закончил историю своей жизни, ночь уже прошла и наступил рассвет. Словно тяжелый груз свалился с его души после этого рассказа.

— Наконец-то я откровенно признался во всем, полностью расплатился со своими долгами, — сказал он. — Вина моя перед Тимеей заглажена. Она получила все мое состояние и обрела свободу. Ведь на утонувшем авантюристе была моя одежда, в кармане лежал мой бумажник, — труп его похоронят вместо меня, и Тимея станет вдовой. А тебе я принес в дар мою душу, и ты приняла ее. Значит, все счеты окончены.

Взяв Михая за руку, Ноэми повела его в комнату к спящему ребенку.

Мальчик проснулся от поцелуя, открыл глаза и, увидев, что уже утро, встал в своей постельке на колени, набожно сложил ручонки и начал лепетать утреннюю молитву:

— Благослови, господи, доброго папу и добрую маму…

«Да, Михай, ты наконец искупил свою вину. Невинное дитя в своей постельке и его братик на небесах молятся о том, чтобы ты был счастлив…»

Одевая маленького Доди, Ноэми долго, задумчиво смотрела на Михая. Да, немало времени пройдет, пока она освоится с тем, что услышала от него…

Но женщины отличаются восприимчивым умом и чуткостью. Однажды Ноэми сказала мужу:

— Послушай, Михай… Ты обязан загладить еще одну вину.

— Какую и перед кем?

— Надо сообщить Тимее тайну, которую тебе открыла другая женщина.

— Какую тайну?

— О секретном ходе, ведущем в ее спальню. Нужно, чтобы она знала об этом. Ведь когда она остается совсем одна, когда она спит, к ней через этот ход может пробраться кто угодно.

— Но о тайнике знает одна Аталия, больше никто.

— А разве это ничем не грозит Тимее?

— Ноэми, ты пугаешь меня!

— Или ты не знаешь, на что способны мы, женщины? Поспеши известить Тимею о таинственном ходе, я от души желаю ей счастья!

Михай поцеловал молодую женщину в лоб.

— Милая ты моя, добрая девочка! Но я же не могу писать Тимее. Она сразу узнает мой почерк, поймет, что я жив. А если так, она уже не будет считаться вдовой, а я не смогу больше блаженствовать в твоем саду.

— В таком случае я напишу ей сама.

— Нет, нет, этого я тоже не позволю! Они не должны получать писем от тебя. Я осыпал Тимею золотом, бриллиантами, но ни одной твоей строчки она не получит. Это моя личная драгоценность. Я ничего не принес тебе от Тимеи и ничего не позволю тебе послать ей. Ты не должна писать этой женщине.

— Хорошо, — с улыбкой согласилась Ноэми. — Но я знаю, кто это может сделать. Пусть Доди напишет!

Тимар залился веселым смехом. Сколько остроумия, нежности, детской наивности и вместе с тем глубокомыслия было в словах Ноэми! В самом деле, маленький Доди своим письмом спасет Тимею от грозной опасности!

— Малютка Доди… Тимее!..

Тимар хохотал до слез.

Однако Ноэми отнеслась к делу вполне серьезно. Она сама составила текст письма, и мальчик старательно переписал эти важные строки, без единой ошибки перенеся их на линованную бумагу, хотя их содержание было ему непонятно.

Письмо было написано хорошими темно-фиолетовыми чернилами, приготовленными из листьев черной мальвы. Запечатала его Ноэми белым воском, а так как в доме не водилось ни печати с гербом, ни монеты, Доди поймал красивую золотисто-зеленую букашку и вдавил ее вместо герба в середину воскового кружка. Опустить письмо в почтовый ящик поручили знакомому торговцу, заехавшему на остров за фруктами.

Итак, послание маленького Доди отправилось к Тимее!..


«Ах, какая ты неловкая!»



У Тимеи было еще второе имя — Сузанна. Первое имя ей дала мать-гречанка, вторым ее нарекли при крещении, и она называла себя так, когда подписывала документы или праздновала свои именины.