Она протянула к нему руку, он взял ее в свои ладони, продолжая все так же неотрывно глядеть на огонь с отсутствующим видом.

В эту ночь Джессика пришла к нему. Николя не спал и слышал, как скрипнула дверь. Он откинул простыни и сел на кровати, на фоне лунного света, заливавшего комнату, четко выделялся ее силуэт. Одетая в полупрозрачную батистовую ночную рубашку, Джессика бесшумно приблизилась к нему, осторожно ступая босыми ногами. Николя никогда прежде не видел ее с распущенными волосами, они были похожи на серебряное облако, упавшее ей на плечи. Подойдя к кровати, Джессика развязала ленточки у ворота ночной рубашки, и та упала к ее ногам. Не говоря ни слова, Николя откинул простыни рядом с собой, и она тут же скользнула на постель, прижавшись к нему всем телом. Он обнял ее, и она горячо заговорила, волнуясь и перебивая себя:

— С того момента, когда я впервые увидела тебя, я стала мечтать о тебе. Порой мне стоило огромных сил сдержать себя, слова любви уже готовы были сорваться с моих уст, и тогда я выбегала в другую комнату и била себя по губам. Стоя рядом с тобой, я с наслаждением вдыхала воздух, которым ты дышишь. Я часто приходила сюда в твою комнату, чтобы дотронуться до книг, которые ты читаешь, до подушки, на которой спишь. Когда же в доме никого не было, я раздевалась донага и ложилась в твою постель. Я…

Николя не дал ей договорить, припав своими губами к ее дрожащим губам. Никто никогда не целовал ее так, и Джессика пылко отвечала ему. Придя в неистовый восторг, она предавалась ласкам с отчаянной одержимостью, как чувственная по натуре девушка, давно достигшая возраста половой зрелости, чья чувственность постоянно сдерживалась правилами приличий. Она все готова была сделать для своего возлюбленного, все отдать ему. Как и предполагал Николя, Джессика оказалась девственницей. Но когда он в порыве страсти овладел ею, она была охвачена тем. же восторгом желания, что и он. Если бы Николя вовремя не припал к ее губам, она перебудила бы весь дом своим криком…

Глава 14

Габриэль была решительно против того, чтобы Гастон следовал за ней в Англию. Сидя у стены во дворе казармы в крепости Сьюдад Родриго, они шепотом — стараясь, чтобы их никто не услышал — спорили друг с другом. Вокруг них на мощеном булыжником дворе лежали усталые военнопленные, дремавшие на солнце. Гастону так и не удалось отговорить ее от такого опрометчивого шага, и тогда он заявил, что отправится вместе с ней. Габриэль пришла в ужас.

— Нет! Я запрещаю это. Ты должен раздобыть лошадей и вернуться во Францию. Я поеду в Англию одна. Я не прощу себе, что ты из-за меня подвергнешься опасности, ведь тебя могут посадить в тюрьму, — сказала Габриэль, на душе у которой было тяжело. Она страдала от разлуки со своим ребенком и не хотела, чтобы к ее душевным страданиям примешивались еще и угрызения совести.

— Этого не случится, можете не волноваться. Как я вам уже говорил, мне достаточно показать им свою покалеченную ногу, и они тут же отпустят меня.

Габриэль чувствовала, что он не отстанет от нее.

— Прошу тебя, не езди со мной.

— Я обещал доставить вас живой и невредимой назад в Лион. Вы не можете заставить меня нарушить клятву. Конечно, я неблагородного происхождения, но у меня есть солдатская честь, и я умею держать данное слово. А теперь постарайтесь немного поспать, вам необходимо отдохнуть.

Габриэль думала, что не сможет заснуть, но события последней ночи так измотали ее, что тяжелые веки тут же сомкнулись. Утром ее разбудил громкий голос, отдававший приказы. Небо над головой было затянуто густым дымом от пожаров, охвативших весь город.

Дисциплина в британской армии вновь была восстановлена. Офицеры с изнуренными, серыми после бессонной ночи лицами отдавали приказы, а еще не совсем протрезвевшие солдаты занимали свое место в строю. Раненым оказывалась помощь, вдребезги пьяных солдат, валявшихся в канавах, окатывали холодной водой. Габриэль, которой надо было сходить в уборную, пошла вслед за Гастоном и другими солдатами к дощатому строению. Многие мучались расстройством желудка, и поэтому никто из мужчин не обращал внимания на то, что она каждый раз садилась на корточки. Фалды солдатского мундира служили ей хорошим прикрытием. И хотя Габриэль насмотрелась в эти дни такого, чего предпочла бы никогда не видеть, она мужественно продолжала сохранять в тайне свой пол.

В этот же день после полудня колонна одетых в синие мундиры французских солдат, в которой скрывалась переодетая француженка, в сопровождении вооруженной охраны британцев в алых мундирах покинула ворота города. Гастон посоветовал Габриэль все время смотреть прямо перед собой, не оглядываясь по сторонам. Она послушалась его, но все равно не могла спокойно смотреть на страшные картины зверств и кровавого разгула прошлой ночи. Когда они миновали предместья города, и поля недавних боев остались у них за спиной, зимний морозный воздух значительно посвежел, в нем больше не ощущалось запаха тления, пороха, дыма и гари. Этим вечером, когда колонна остановилась на ночлег, нечистые на руку охранники заставили отряд военнопленных, в который входили Габриэль и Гастон, вывернуть свои карманы. Они забирали все деньги и понравившиеся им вещи. Тех пленных, которые клялись, что у них ничего нет, обыскивали. Кошелек Габриэль висел у нее на шее, на длинном ремешке. Когда один из охранников подошел к ней, она быстро сняла кошелек и бросила его британцу, по ему показалось, что этот мальчишка что-то скрывает от него — слишком уж поспешно и суетливо он действовал. Охранник ударил Габриэль по руке с такой силой, что она задохнулась от боли.

— Что это там у тебя, малыш? — он распахнул ее мундир и запустил руку во внутренний карман. С возгласом удовлетворения солдат извлек оттуда несколько монет и кожаный кисет с табаком. Толкнув ее назад в строй, охранник двинулся дальше.

Габриэль и в голову не пришло проверить содержимое карманов снятого с убитого француза мундира, и она переглянулась с Гастоном, который был бессилен сейчас хоть чем-нибудь помочь ей. Ему удалось надежно спрятать золотые монеты, он пожертвовал тем, что нашел в карманах своего мундира — испанским крестиком на серебряной цепочке, несколькими монетами и дешевыми карманными часами.

Больная нога Гастона сильно ныла, а на следующий день она не на шутку разболелась. К тому времени, когда колонна военнопленных добралась до Опорто, Гастон уже с трудом передвигал ноги, опираясь на плечо Габриэль. У Габриэль не было возможности узнать, находился ли сейчас Николя на одном из двух судов, стоявших в гавани, или был отправлен ранее. Она склонялась к мысли, что второе предположение скорее всего было верным, поскольку Николя попал в плен несколькими днями раньше нее. Теперь Габриэль готова была ждать и терпеть, поскольку знала, что недалек тот день, когда она вновь встретится со своим любимым. Эта уверенность помогла ей сохранить спокойствие, когда она увидела, что ждет ее на борту судна. Люди так тесно сидели друг к другу, как рабы на невольничьем судне. Не было места, чтобы прилечь или просто вытянуть ноги. Переполненный трюм освещал тусклым светом мерцающий фонарь, раскачивавшийся над головами пленных. Гастону, которого мучили боли в ноге, удалось вытянуть ее прямо перед собой, но от этого ему было не легче: его больную ногу постоянно задевали, случайно наступали на нее или даже придавливали, когда кто-нибудь, заснув, падал на нее. Некоторые пленные, страдавшие морской болезнью, не могли найти себе места от приступов тошноты и головокружения и тоже падали без сил, задевая ногу несчастного Гастона.

Габриэль, которая больше страдала от вони и спертого воздуха, чем от качки, решила, что откроется властям через сутки. Она хотела быть уверенной, что корабль не вернут из-за нее назад в порт и не высадят ее на берег. Бессонная ночь прошла в томительном ожидают, люди вокруг стонали, храпели, кашляли, некоторых рвало. Наутро в трюме появились матросы с корзинами, наполненным хлебом и сыром, а также большими флягами с питьевой водой, которые тут же начали передавать из рук в руки, поскольку многих пленных мучила жажда. В одиннадцать часов в трюм спустился судовой врач, одетый в безукоризненную бело-синюю морскую форму с блестящими пуговицами, отделанную золотым галуном. Он проверил, не гноятся ли раны и нет ли новых больных, кроме тех, кто страдал морской болезнью. Доктор, которому было за сорок, внешне чем-то смахивал на хищную птицу. Услышав, о чем он расспрашивает пленных, Габриэль поняла, что судовой врач опасается инфекционных заболеваний, которые на корабле могут привести к тяжелым последствиям.

— Не упускайте этот удобный случай, — шепнул Гастон Габриэль. — Удачи вам!

Они обменялись крепким рукопожатием, и Габриэль, встав со своего места, пошла к выходу, осторожно ступая между тел дремлющих солдат. У выхода она остановилась и стала ждать доктора. Вооруженный матрос, сопровождавший его, подозрительно оглядел Габриэль с головы до ног, но ничего не сказал. Когда доктор подошел к трапу, ведущему наверх, Габриэль преградила ему путь и заговорила тихим голосом, стараясь, чтобы их больше никто не слышал.

— Доктор! Я женщина, и мне не следует оставаться здесь.

Он, прищурившись, взглянул на нее. Она была похожа на перепачканного в саже и копоти мальчишку, одетого в грязный мундир. По своему опыту он знал, что некоторые пленные способны сочинять самые невероятные истории только для того, чтобы выбраться из этого отвратительного места на палубу и подышать свежим воздухом хотя бы несколько минут.

— Расстегните рубашку, — сказал он на чистейшем французском языке.

— Только не здесь! — сразу же всполошилась она, испуганно глядя на него.

Ее реакция показалась доктору убедительной.

— Следуйте за мной.

В каюте доктора Габриэль сняла, наконец, свою шляпу, которую носила день и ночь, и пригладила растрепанные волосы. Она назвала свое имя и после того, как он снова попросил ее расстегнуть рубашку, подчинилась его распоряжению. Когда она вновь привела свой костюм в порядок, доктор велел ей сесть и начал расспрашивать ее о том, кто она — маркитантка или солдатская жена.